Алексей ТАТАРИНОВ

ПОСЛЕ ЛЕГЕНДЫ

XPOHOС

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

…Им природа снова возвратила

То, что смерть с собою унесла:

 

Гордый дух, высокое стремленье,

Волю непреклонную к борьбе —

Все, что от былого поколенья

Переходит, молодость, к тебе.

Н.А. Заболоцкий.

«Журавли»

Старый Рыцарь в полном боевом облачении и с обнаженным мечом в руке стоял против черного зева пещеры. Там, во тьме, ворочалось, лязгало и сипло вздыхало чудовище, с которым ему предстояло сразиться.

В черноте угольками вспыхнули и двинулись на Рыцаря два маленьких, широко расставленных злобных глаза, а затем оттуда медленно выплыла мерзкая жабья башка величиной с двадцативедерную бочку — страшная, сплошь покрытая уродливыми наростами и чешуями цвета вороненой стали. Раструбообразные ноздри с шипящим свистом выбрасывали струи раскаленного пара. Следом за головой показалась семифутовая толстая шея, вся в стальных пластинах брони, черепитчато налегающих друг на друга.

Дракон замер. Теперь всего несколько футов отделяли его от извечного заклятого врага. Рыцарь также остался недвижен, только крепче сжал в руке эфес своего старого верного меча. Он хорошо знал, что надо делать, и потому ждал.

Внезапно дракон атаковал. В его нутре что-то глухо заклокотало, и шея с оглушительным треском раздвинулась, увеличившись против своей прежней длины почти вдвое. При этом огромная лягушачья пасть широко распахнулась, исторгнув в сторону врага сноп разноцветных языков пламени вместе с искрами и жирным черным дымом.

И тут Рыцарь забыл, что по сценарию он должен отпрянуть, а потом еще минут десять кружить около свирепствующего дракона, имитируя безуспешные попытки атак, и, наконец, поразить чудище в строго определенное место на шее. Внезапно выброшенное прямо в лицо смертоносное пламя перепутало все мысли, и он поступил как в настоящей битве — бросился навстречу огню, выставив перед собой меч, который с металлическим скрежетом ушел глубоко в огнедышащую глотку. Тогда Рыцарь с силой провернул его и рывком выдернул.

Дракон на несколько мгновений замер с вытянутой шеей и разинутым ртом, словно парализованный.

Затем он задрожал мелкой-мелкой дрожью, а из пасти и ноздрей со свистом вышло большое облако густого белого пара. Потом его шея внезапно надломилась и голова с металлическим лязгом рухнула на дощатый помост сцены. Фальшивая шкура из мешковины лопнула по швам, обнажив драконьи «потроха» — хитрый механизм, позволявший огромной кукле двигаться словно живой, испуская при этом пламя и дым.

Механический монстр был повержен.

Зрители еще секунду недоуменно молчали, оторопевшие от такой скорой и неожиданной развязки представления, а потом разразились оглушительным хохотом во всю сотню здоровых крестьянских глоток. Слишком уж нелепо выглядела эта немая сцена — «дракон», сломанный и превращенный в груду негодного хлама, и его «сокрушитель», который в тоске стоял над своей жертвой, растерянно опустив руки, ибо понимал — не видать ему теперь гонорара за выступление.

Из-за кулис к Рыцарю выскочил малорослый жирный человек с красной от гнева обрюзглой физиономией.

— Да ты что натворил, жестянка безмозглая! — брызжа слюной, заорал он в лицо огромному, закованному в доспехи воину, который стоял перед ним ссутулясь и виновато понуря голову. — Тебе же, дураку, все ясно объяснили, с тобой репетировали… А ты! Испортить такую машину! Да ты знаешь, сколько она стоит?! Идиот, да разве ж я доверил бы тебе, проходимцу, эту роль, не захворай мой главный лицедей?! Пошел вон, дылда ржавая!

— А мои деньги? — глухо спросил Рыцарь, не поднимая буйно заросшей седым волосом головы.

— Деньги?! — Человечек разом задохнулся и побелел от возмущения. — Да ты вообще соображаешь, сколько нанес убытков?! Проваливай-проваливай, пока я не отобрал у тебя в счет ущерба твое барахло!

С этими словами толстяк скрылся за кулисами, а Рыцарь сошел со сцены и побрел через толпу к выходу из балагана. Он шел, обратив в пустоту остекленевший взгляд, сжав кулаки и стиснув зубы. Зрители, еще продолжавшие похихикивать над произошедшим, немедленно принимали серьезный вид и сторонились, когда воин проходил мимо них, — никому не хотелось попасть под горячую руку, тем более что Рыцарь ростом и шириной плеч намного превосходил любого из них.

Выйдя на улицу и сразу очутившись в шумной сутолоке сельской ярмарки, воин медленно и бездумно пошел между рядов ярких балаганов, лавок и киосков, не обращая внимания на клубящееся вокруг веселое простонародье. Горькая обида жгла его изнутри и застилала глаза. Хотелось выхватить из ножен меч, чтобы в слепой ярости рубить им во все стороны, крушить и убивать, пока не угаснет эта боль. Когда-то он был в числе самых известных бродячих рыцарей королевства, вместе со своими братьями по оружию бил разбойников и всякую нечисть. В конце концов, они сразились с самим Драконом — чудовищем, почти сто лет державшим в своих когтях власть над государством, и сокрушили его. А теперь, спустя пятнадцать лет, он снова на большой дороге. Но больше нет с ним благородных и неунывающих товарищей, остались только боль от застарелых ран, ржавая амуниция да мешок со скудным скарбом. В надежде заработать хоть немного денег он унизился до лицедейства, а получил одни только оскорбления. Стоило ли отдавать лучшие годы борьбе за справедливость и добро, чтобы какой-то хозяин балагана прилюдно поливал тебя грязью? Где же тут добро или справедливость?!

Так, поглощенный мрачными мыслями, Рыцарь шел через толпу. И вдруг он услышал песню. Его сердце учащенно забилось, а все обиды мгновенно вылетели из головы. Звучала песня из далекой молодости, и голос, певший ее, был хорошо знаком по тем золотым временам.

Расталкивая всех на своем пути, Рыцарь ринулся на звуки и быстро отыскал певца. Тот стоял, прислонившись спиной к пивному киоску, и, аккомпанируя себе на лютне, пел старую балладу о странствующих рыцарях, которым не нужно золота и славы, а только бескорыстные подвиги. Певец был среднего роста, тонкий и большеголовый, с огромными печально-насмешливыми глазами. Его скуластое, испещренное глубокими морщинами лицо, с высоким лбом и небольшим прямым носом, обрамляла беспорядочная грива волнистых темно-русых волос до плеч с частой проседью. Одет он был в простой, сильно поношенный костюм, обильно покрытый пылью больших дорог. У ног певца лежала потрепанная широкополая шляпа, в которую сгрудившиеся вокруг люди изредка бросали мелкие монеты.

Несколько мгновений Рыцарь оторопело смотрел на него. Затем лицо старого воина вспыхнуло ликующей радостью, он бросился вперед и, на полном ходу пробив толпу слушателей, заключил субтильную фигурку в свои могучие объятия.

— Менестрель, дружище, это ты?! — восторженно проревел он.

Певец, изрядно напуганный таким обращением, радостно расхохотался:

— Рыцарь?! Сколько лет не виделись, а!

Тут воин выпустил его из объятий, дав отдышаться и растереть помятые ребра. Затем певец высыпал свою выручку из шляпы в заплечную суму, спрятал туда же лютню, и они с Рыцарем неторопливо пошли через сутолоку ярмарки.

— Где ты пропадал все эти годы? — спросил Рыцарь Менестреля. — Я ничего о тебе не слышал с самой Великой битвы.

— Тогда я потерял из виду почти всех своих друзей. Битва вызвала такую кровавую неразбериху, что мне едва удалось уцелеть. Но мир велик. Меня занесло в далекие заморские страны. Там я в довольстве и покое прожил несколько лет. Но потом меня замучила ностальгия.

— Ностальгия?!

— Да, представь себе. А еще ощущение, будто я постепенно превращаюсь в отъевшуюся тупую скотину. В тех заморских странах сытно и спокойно, но такая смертная тоска! И я вернулся обратно и сжег за собой мосты. Теперь я снова брожу из города в город и пою свои песни, как когда-то.

— Давно?

— Уже почти два года.

— И теперь ты счастлив?

— Нет. Прошлого не вернуть. Теперь я вечно один, к тому же люди стали совсем другими — черствыми, жестокими, подозрительными. Редко услышишь от них доброе слово, да и на ночлег пускать не любят. Хорошо, те, кто постарше, помнят мою былую славу, не дают пропасть. Но все как-то не так. Даже у ветра и утреннего тумана не тот вкус, что в молодости. — Менестрель немного помолчал и, вздохнув, добавил: — Ну а ты почему до сих пор бродяжничаешь?

— Не нашел себе тепленького местечка! — зло огрызнулся Рыцарь и торопливо продолжал: — При власти Дракона, помнится, рыцари были вне закона. Боялся он нас, гад ползучий. Поймают при мече и в доспехах — сразу в темницу загремишь. И все тогдашние рыцари были действительно без страха и упрека. А как мы Дракона зарубили, быть рыцарем сразу стало и почетно и выгодно. Отовсюду полезли какие-то скользкие типы в новеньких сияющих латах — мы, дескать, тоже отважные рыцари. Настоящие-то все больше полегли в Великой битве, и слава Богу, потому как этого позорища не застали. А «рыцари»-выскочки повадились теперь еще и турниры регулярно устраивать. Был я на таком турнире — балаган, да и только. Все нарядные, развеселые, а оружие специально затуплено, чтобы чересчур друг друга не поранить. Кто победит — заранее уговорено. Зрители ставки делают, как на петушиных боях. Тьфу! То, что когда-то было суровым испытанием силы и воинского умения, эти клоуны превратили в дешевое представление на потребу толпе!

— Ну ладно, ладно, — смеясь, прервал разошедшегося друга Менестрель. — Что-то тебя, браток, занесло. Будто я сам обо всем этом не знаю. При Драконе таким, как я, случалось, головы рубили, а теперь развелось ублюдочных певцов, которые только позорят гордое звание менестреля. Но я-то спрашивал, почему ты до сих пор нигде не осел, все бродишь по дорогам?

— А кому я нужен? Сразу после Битвы было много возможностей, все мои уцелевшие товарищи как-то устроились, некоторые даже разбогатели. А я упустил момент — дай, думаю, еще чуток побродяжу. И сам не заметил, как состарился. Что я умею? Только драться. А это значит либо участвовать в идиотских турнирах, либо явиться к родне, которая давным-давно забыла о моем существовании, и сесть ей на шею. Небогатый выбор, а?! — с иронией заметил Рыцарь. — Вот я и бродяжничаю.

— Что ж, каждый устраивается как может. К примеру, шел я давеча по дороге — смотрю, трактир. Дай, думаю, зайду, подкреплюсь немного, благо деньги при себе были. Вхожу — ба! — а трактирщик-то мой старый приятель, из бывших менестрелей. Такая встреча! Когда-то, при Драконе, он в народе весьма известен был, власти его не любили. А после Битвы быстренько сообразил, что к чему — и прикупил себе этот трактир. Сам готовит, и притом вкусно — ну просто смак! А на досуге по-прежнему песни сочиняет и поет. Меня он, конечно, по старой дружбе за счет заведения угостил.

Тем временем они вышли за пределы ярмарки и оказались на проселочной дороге, которая пересекала сухую, заросшую сорными травами пустошь и уходила в дремучий еловый лес, угрюмо темневший впереди.

Была середина ноября. Погода стояла безветренная и навевала какую-то черную тоску. Над землей висело тяжелое, словно отлитое из свинца, небо, а пониже лениво плыли в холодном воздухе полосы липкого тумана.

Тут Менестрель сообразил, что странствующему рыцарю вообще-то положено быть на коне, а его друг шел пешком, к тому же сильно прихрамывая на левую ногу. Поймав вопросительный взгляд, Рыцарь понимающе кивнул и с горечью отвечал:

— Мой конь пал неделю назад прямо на дороге. Вокруг никого не было, и я мог без всяких помех плакать над ним. Он был со мной больше двадцати пяти лет. Когда-то он был великолепным боевым скакуном: сильным, неутомимым и быстрым, а перед смертью стал похож на ходячий скелет, обтянутый облезлой шкурой. Он верно служил мне до последнего вздоха — всего за день до гибели спас меня от разбойников.

— Тогда тебе и повредили ногу?

— Да. Дело было поздно вечером. Я ехал по пустынному проселку. Очень хотелось поскорее добраться до ближайшего селения, чтобы там заночевать. Вдруг вижу — у обочины лежит, скрючившись, какой-то оборванец и стонет, а голова и спина у него залиты красным — вроде кровью. Я подъехал поближе и только окликнул его, а он, гадюка, развернулся, да как метнет в меня нож! Хорошо, я щит в руке держал, успел прикрыться. А из придорожных кустов выскакивают еще двое — один с дубинкой, другой с багром. Который с багром, хотел меня зацепить и с седла сдернуть. А конь мой как встанет на дыбы — он и промахнулся, только ногу вон слегка разодрал. Тут я меч выхватил и пошел их рубить. Второй едва успел свою дубину для удара поднять — я ему обе руки вместе с головой и снес. Первый пытался багром отбиваться, но как остался с обрубком деревяшки — сразу все бросил и деру. Тот, кто на земле валялся, уж давно сбежать успел. А я остался. Стою над убитым, и муторно мне. Совсем ведь молодой, мальчишка почти — а пошел разбойничать. Тоже, наверное, не от хорошей жизни. Где-то ведь есть у него семья — мать, отец, родные. А я одним ударом из человека падаль сделал…

— Ладно тебе, нашел о ком сожалеть, — похлопал приунывшего Рыцаря по плечу Менестрель. — Не заруби ты его — сам стал бы падалью, а этот «орел» успел бы прикончить еще пару-тройку путников, прежде чем сам оказался на плахе. Так что ты ничего плохого не сделал, будь уверен. И вообще, не замечал за тобой раньше такого сентиментального отношения к убитым разбойникам. Стареешь, а?! — И, немного помолчав, добавил: — Кстати о разбойниках — про Доброго Робина слыхал?

— Нет, — живо заинтересовался Рыцарь. — А кто это?

— Разбойник. Предводитель банды из Шервуд-ского леса.

— Подожди, подожди, какой он, к чертям, добрый?! Этому скоту человека убить — высморкаться! Да о его зверствах по всему королевству слухи ходят!

— Отстал ты, я смотрю, от жизни. Это раньше он был Робин-Смерть и счета загубленным душам не знал. А потом настала у него не жизнь, а сплошная малина — вся округа от герцога до последнего крестьянина дрожит при одном упоминании его имени, чуть не под каждым деревом в Шервудском лесу сундук золота на черный день зарыт. И решил тогда Робин от нечего делать добрую память о себе оставить. Пару раз заступился за бедняков, раздал нуждающимся с полсотни монет — и пошло, молва его уже главным защитником всех обездоленных величает. Он теперь Добрый Робин. Набрал себе кучку продажных певцов и писак-шкурников, которые хвалебные истории с балладами сочиняют о Робине и его головорезах. Весьма живенько у них получается, даже трогательно — по три золотых за вещицу. Если так будет продолжаться еще годков примерно пять — быть Робину при жизни легендарным героем. В веках пойдет слава о добром, справедливом и храбром разбойнике — заступнике бедных. И настоящие большие поэты через несколько веков будут слагать о нем стихи и песни, искренне считая шервудского живодера образцом благородства! — почти выкрикнул разошедшийся Менестрель и смачно сплюнул себе под ноги.

Дальше шли молча. К тому времени они уже основательно углубились в лес, который накрыл их темным, смутно различимым в густом тумане сводом. Они были совершенно одни и могли бы стать легкой добычей для коллег Робина-Смерти, еще не успевших скопить порядочный капитал. Но оба точно знали по долгому опыту бродяжничества — все разбойники в такую смурную и тошнотворную погоду предпочитают отлеживаться в своих лесных берлогах, потягивая краденые хмельные напитки, и потому пока абсолютно безопасны.

Внезапно в лесном пологе забрезжил просвет. Еще немного, и они вышли туда, где лес по левую сторону от проселка отступал, и там сразу за полосой придорожных кустов начиналось нечто вроде очень длинного холма или вала, идущего параллельно дороге, за которым можно было угадать обширное безлесое пространство, накрытое плотным туманом.

— Знаешь, куда мы пришли? — неожиданно спросил Менестрель.

— Нет, — озадаченно ответил Рыцарь.

— Странный ты, ей-богу. Я тут никогда раньше не бывал, а знаю. Ведь это же поле Великой битвы!

Рыцарь почувствовал, как к его горлу подступает ком от нахлынувших воспоминаний. Да, это произошло здесь. Стояла такая же поздняя осень, когда вспыхнувшие по всей стране народные мятежи пробудили страх в старом склеротическом мозгу Дракона. Он вылетел из своей столичной крепости и направился на восток, намереваясь пересидеть тревожное время в дремучих безлюдных чащобах. Но змей был очень стар и обременен множеством болячек, к тому же наел себе за годы привольного тиранства излишне огромное тело и много бесполезного жира. Он быстро вымотался и решил приземлиться для передышки на обширном поле посреди густого леса. Но на окраине этого поля незадолго до того остановились передохнуть Рыцарь и двадцать девять его удалых товарищей. Не заметив их, Дракон с размаху рухнул на поле, разворотив его, словно исполинский метеор. Как только рыцари сообразили, что их извечный враг сам свалился в руки, они вскочили на коней и закипела Великая битва…

…Поле сильно изменилось за эти годы. Когда Рыцарь увидел его в первый раз, это было обычное пшеничное поле, на краю которого стояла маленькая неказистая деревенька. Но Дракон своей безобразной посадкой, а затем ударами исполинского хвоста превратил все вокруг в настоящий каньон — продолговатую яму, окруженную земляными валами разной высоты, всю пшеницу спалил своим огненным дыханием, а деревушку просто смел случайным ударом хвоста. Но вся эта титаническая сила оказалась бесполезной против горстки храбрецов. Две трети из них погибли, но им удалось достичь цели — рыцари пробили Дракону шейные артерии и монстр истек кровью, подох и истлел, оставив на дне ямы свои огромные кости…

…С бешено колотящимся в груди сердцем Рыцарь неуклюже побежал вверх по земляному валу. Пустошь, в которую превратилось поле, давно заросла полынью и колючим кустарником почти по пояс высотой, но в этих дебрях были проложены хорошо утоптанные тропинки, красноречиво свидетельствовавшие о том, что место последнего приюта Дракона регулярно кем-то посещается.

Достигнув гребня вала, Рыцарь замер, жадно вглядываясь в огромную яму. Через некоторое время к нему присоединился запыхавшийся Менестрель. Он тоже посмотрел вниз, и его глаза округлились от удивления, смешанного с благоговейным ужасом.

— Бог мой! — выдохнул он. — Я знал, что Дракон был громаден, но не мог себе даже представить, насколько…

Посреди необъятного котлована раскинулся выбеленный солнцем и ветрами драконий скелет. Он сильно напоминал некую невиданную горную систему: рогатый многозубый костяк головы, похожий на странную и противоестественную помесь черепов тигра, крокодила и быка, был величиной с семиэтажный дом, а за ним тянулась цепь позвонков — размером с амбар каждый. Всякое из аркоподобных ребер могло бы служить мостом через небольшую реку, трубчатые же кости лап и крыльев, лежащие по бокам от хребта, были столь огромны, что невысокий человек мог пройти любое из них насквозь, даже не склонив головы. Общая длина титанического скелета составляла не менее восьмисот футов.

— И как вы только решились бросить вызов этому чудовищу?! — спросил потрясенный Менестрель.

— На самом деле он был не так уж страшен, — усмехнувшись, ответил Рыцарь, который уже начал, кряхтя и отдуваясь, спускаться по внутренней стороне вала в котлован. — Когда подойдем поближе, ты увидишь, что большая часть его клыков к тому времени давно выпала, а все суставы изуродовал артрит. Вот лет за пятьдесят до того, когда он был в расцвете сил и ежегодно пожирал людей сотнями тысяч — тогда он просто раздавил бы нас, как тараканов. Но это был уже очень старый и жирный ящер, который из-за страшной одышки не мог даже как следует испустить из пасти пламя. Правда, он сильно озадачил нас своими размерами — мы-то привыкли иметь дело с более мелкой нечистью, которой можно отсечь голову или пронзить брюхо мечом. А от толстенной чешуи Дракона копья и стрелы просто отскакивали. Мы кружили вокруг него, не зная, как подступиться, а он тем временем топтал и жег нас одного за другим. Но вот шальная стрела попала Дракону в левый глаз, и наш предводитель, сэр Георгий, — помнишь его, друг?! — подлетел к нему с ослепленной стороны и пробил гаду сонную артерию! Вонючая темно-красная кровь ударила со страшной силой, ее поток сбил с ног коня сэра Георгия, а Дракон ударом передней лапы размазал обоих по земле, так что потом нельзя было разобрать, где человечье мясо, а где лошадиное, но для чудовища все было уже кончено. Стараясь сдержать кровотечение, он прижал голову к левому плечу, оставив беззащитной правую сторону шеи. Тут уж я пронесся совсем рядом, рассек обнажившуюся артерию и ускакал, увернувшись от снопа пламени! Потом все выжившие отъехали подальше и долго смотрели, как Дракон корчится и извивается в предсмертной агонии. Он истекал кровью, наверное, с полчаса, при этом непрерывно ревел и испускал огонь с дымом. Крови натекло целое озеро, и пока она не ушла в землю, к трупу можно было подобраться только по колено в этой смрадной дряни. А через несколько месяцев, когда уже прочно установилась новая власть, мы все — и живые, и мертвые, стали государственно-признанными героями. Вот как это было.

Пока Рыцарь рассказывал, они успели спуститься и подойти к подножию исполинского черепа. Вокруг мертвой гнилозубой пасти коричневый сухой бурьян был вытоптан, во множестве виднелись старые и совсем свежие следы костров. Сюда приходили на ночные бдения фанатичные поклонники Дракона. Здесь они исступленно молились его духу, призывая чудовище воскреснуть…

Рыцарь и Менестрель присели на оставленное драконопоклонниками возле кострища бревно. Некоторое время они молчали, задумчиво глядя на гигант-ский скелет, отдаленная часть которого терялась в густом белом тумане, и оба ощущали странную сосущую сердце тоску. Здесь когда-то подошло к концу их время. Да, они ненавидели Дракона, боролись с ним и победили, но при этом были детьми Его эпохи. Погубив чудовище, они положили начало Новому времени, в котором сами оказались чужими…

— Всё врут, — неожиданно зло и мрачно сказал Рыцарь. — Меня и остальных выживших после Битвы объявили героями. Тех, кто погиб, — тоже. Но я-то знаю! Ни я, ни прочие, кому удалось остаться в живых, — никакие не герои. Из них я больше всех сделал для победы, но какой же это подвиг — добить уже обреченную жертву?! Все герои полегли здесь, в этой яме. Ну почему, почему герои так редко возвращаются с поля битвы?! Ведь это же несправедливо!

— А по-моему, — задумчиво отвечал Менестрель, — тем, кто погиб, повезло больше, чем нам. На то они и великие, чтобы гибнуть в зените своего взлета и становиться легендами. Мы, менестрели, тоже победили когда-то на этом поле — ведь мы много лет, не страшась суровой кары, пели людям свои смелые и правдивые песни, уча их мыслить самостоятельно, рассуждать, спорить и протестовать. Мы, как и вы, творцы этой победы. Но лучшие из нас почти все не дожили до нее. Они уж слишком искренне болели душой за этот нелепый мир, слишком уж яростно старались заставить его прислушаться к их голосу и образумиться. Да, так они надрывали себе сердца и умирали совсем молодыми, но после них остались песни — настоящие, прекрасные песни, — а значит, они сумели выполнить свою миссию. Твои погибшие товарищи совершили свой подвиг, и это главное — пусть даже ни одна живая душа еще через пятнадцать лет не будет помнить, что же именно они сделали, это куда лучше, чем дутая фальшивая слава Робина-Смерти, даже если она и останется в веках.

Еще немного просидели молча.

— Знаешь что… — сказал Рыцарь задумчиво, а затем продолжал с каким-то странным ожесточением: — Я тут подумал — а стоило ли вообще убивать старичка?! Одряхлев, он стал довольно рассеянным и смирным, свирепел и убивал довольно редко. Вечно тешился, бедняга, разными невыполнимыми прожектами, вроде поворота вспять рек или осушения ненужных морей. Людям при нем в последнее время было не так уж плохо — пусть жили бедно, зато вполне сытно и спокойно. Многие очень тоскуют по тем временам, а некоторые даже хотят возвращения Дракона. Зачем же поломали им жизнь?

Пока Рыцарь говорил, Менестрель смотрел на него со все возрастающим изумлением, а потом сердито отвечал:

— Вот уж от тебя-то я не ожидал услышать подобное. Неужели благородный странствующий рыцарь достиг такой степени разочарования, что забыл — ведь кроме жажды денег, жратвы, наслаждений и покоя, у людей должны быть какие-то идеалы, к которым надо стремиться?! Пусть к ним действительно стремятся не все, а только избранные, но без этого остальная часть человечества превратится просто в кучу безответных и покорных свиней, которых хозяева могут по своему усмотрению пускать на убой! А мы, избранные, должны заставлять это стадо отрываться от корыта с помоями, которые им скармливают хозяева, заставлять увидеть, что за стенами их милого свинарника скрывается целый мир, незнакомый и удивительный. И мы должны тащить их из затхлых закутов ленивой ограниченности и привычки, тащить к свету и чистому воздуху, даже если некоторым и не понравится снаружи!

— Красиво завернул! — криво усмехнулся Рыцарь. — Литературно. Даже, пожалуй, слишком. Но зачем все это? Не стоит считать всех прочих скотом, а себя — избранным. Между прочим, Дракон рассуждал примерно так же. Почему же ты решил, будто лучше людей знаешь, что им на самом деле нужно?! И потом, посмотри вокруг. Вроде мы уничтожили главное Зло, а где же царство справедливости и истины, которое должно было бы установиться сразу после этого?! Покажи мне его, а?!

И умолк. Некоторое время они сидели, стараясь не встречаться друг с другом взглядом.

— Ладно, — внезапно сказал примирительно Рыцарь и положил могучую руку на плечо своего товарища. — Я сам себя обманываю. Ведь перенесись я сейчас на пятнадцать лет назад, в день Великой битвы, я все равно убил бы Дракона. Потому что не могу поступить иначе. Прости.

— Идет! — рассмеявшись, отвечал Менестрель и, с лукавинкой в голосе, добавил:— А знаешь, что мне пришло в голову…

— Ну?!

— Представим себе, будто все, что происходит с нами в этом мире, — часть бесконечного повествования, которое слагает Некто в непостижимых высших сферах. И если так, то какая же скучная и тоскливая глава у нас сегодня получилась — встретились два пережитка прошлого и давай предаваться воспоминаниям, спорить, хотя все их мысли, стремления и идеи давно уже, наверное, устарели и неинтересны тем, кто живет сейчас и будет жить в грядущем.

— И к чему ты это говоришь?

— А просто пора, по-моему, внести в наш сегодняшний сюжет кое-что действительно значительное, даже непреходящее, — хитро подмигнув, отвечал Менестрель и достал из своей сумы объемистую замшелую бутыль. — Вот. Заморское вино столетней выдержки. Больших денег стоит. Я специально берег его для такого случая, думал, встречу старых друзей… Вот и подходящий момент.

В мешке у Рыцаря нашлось немного сухарей, слегка заплесневелый кусок сыра и две щербатые глиняные чашки.

Вино, яства и посуда были налицо. И начался пир победителей. Старое вино быстро согрело путников, принесло давно забытые легкость и веселье. И Рыцарь почувствовал себя так, словно вернулись старые времена молодости, когда они с товарищами просиживали вечера у костра за разговорами и песнями где-нибудь в лесной чащобе. Смеясь, он стал упрашивать Менестреля спеть что-нибудь веселое из их тогдашних песен. Тот достал лютню, и они грянули в два голоса песню — не слишком слаженно, но с большим чувством. Потом на память пришла вторая песня, за ней третья, четвертая…

Тем временем погода постепенно менялась: совсем стих ветерок, туман разжижился и замер, равномерно разлившись в воздухе, похолодало. А вскоре пошел снег — первый снег. Липкие тяжелые хлопья падали, лениво кружась, постепенно накрывая все вокруг — драконьи кости, изувеченную, поросшую бурьяном землю и двух неприкаянных пьяных бродяг.

Внезапно Рыцарь прервал песню на полуслове и поднялся, всматриваясь в противоположный земляной вал, по которому медленно спускались десятка полтора светлых пятен, едва различимых за пеленой снега и тумана.

Некоторое время они с Менестрелем следили за загадочными пятнами, которые постепенно приблизились и оказались стадом лохматых грязных коз, деловито искавших среди сухой полыни и голых жестких кустов уцелевшие сочные побеги. Их пастух — белокурый мальчик лет двенадцати, одетый в латаные-перелатаные обноски явно с плеча старших, оставил своих подопечных и подошел к путникам. Присмотревшись к нему, Рыцарь ощутил, как хмель стремительно выветривается из его головы. На лице мальчика, таком обыкновенном во всем прочем, горели огромные удивительные глаза — бесконечно глубокие. В них читались и немой вопрос, и странное спокойствие, и неожиданная мудрость. Рыцарь понял — этот парень из своих. Пусть и появившийся на свет уже после падения Дракона, он из той же породы благородных безумцев, что и бесстрашные рыцари и менестрели, сложившие когда-то свои головы в борьбе за Добро и Справедливость.

— Что тебе надо, парень? — спросил его Рыцарь.

— Я знаю о вас. О вас обоих, — ответил мальчик с легкой дрожью в голосе.— Я хочу стать таким, как вы.

— Это каким же — старым, нищим и нетрезвым? — раздался из-за спины Рыцаря развязный голос пьяного Менестреля.

— Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю, — спокойно оборвал его мальчик.

— Понимаю, — недовольно пробурчал в ответ Менестрель и, уронив голову на руки, издал странный стонуще-смеющийся звук. Потом снова выпрямился и продолжал: — Но не советую. Ты молод и, похоже, не глуп. Лучше найди себе дело, дающее верный кусок хлеба, крышу над головой и мягкую постель — стань торговцем, ремесленником или, скажем, лакеем в каком-нибудь богатом замке. Ты везде сможешь преуспеть, я уверен. А наша жизнь — это сплошные неустроенность, безденежье, одиночество. Зачем тебе такая судьба? Я уже испил эту чашу до дна и не советую становиться таким, как мы. Уж лучше…

— Нет! — крикнул Рыцарь, заставив Менестреля замолчать. Потом продолжал уже спокойно: — Совсем недавно я и сам говорил что-то подобное, и тебя это, помнится, очень обидело. А теперь и ты туда же. Напрасно. Послушай, парень, — сказал он, обращаясь к мальчику. — Я не могу посвятить тебя в рыцари как положено, потому что сам всю жизнь проносил доспехи, оружие и это гордое звание, не будучи посвященным. Но я могу, — с этими словами он подошел к мальчику вплотную и положил правую руку ему на плечо, неотрывно глядя при этом в глаза, — посвятить тебя в братство таких людей, как я и мой друг. Людей, которые вечно стремятся к Неведомому и Возвышенному, которые вечно не могут найти себе места, вечно ссорятся со всем миром, вечно заблуждаются и ошибаются. Но именно они несут в себе божественную искру, в которой отказано большинству прочих. Без нас жизнь стала бы вовсе беспросветной в своей обыденности и скуке. Теперь ты — один из нас, и должен с честью выполнить свой долг. Ступай.

С этими словами Рыцарь убрал руку, и мальчик сделал шаг назад, по-прежнему не сводя с него глаз. И тут сзади снова раздался насмешливый полупьяный голос Менестреля:

— Ну, брат, ты и завернул! Возвышенно выразился! На тебя это не похоже, и вообще, славословить здесь — это мое дело. А причина в чем?! Вино-то старое! Закусывать надо было плотнее!

Владивосток

© ЖУРНАЛ "СЛОВО", 2002

WEB-редактор Вячеслав Румянцев