Литература свидетельства: поэтика Гайто Газданова

"Вечер" начинается с описания счастливого соединения влюбленных, в центре повествования оказывается любовная сцена, откуда, как круги, расходятся воспоминания, которым предрешено быть историями со счастливым концом. Эротический подтекст, ощущение благодатного умиротворения влюбленных, которые долго шли к этой встрече, пронизывает весь роман. Много позже Газданов даст описание своей теории "центра действия" в романе "Эвелина и ее друзья": "всякая последовательность эпизодов или фактов в жизни одного человека или нескольких людей имеет чаще всего какой-то определенный и центральный момент... главная его особенность состояла в том, что от него, если представить себе систему графического изображения, линии отходили и назад, и вперед... этот центральный момент был самым главным, каким-то мгновенным соединением тех разрушительных сил, вне действия которых трудно себе представить человеческое существование" [1].

Новации Газданова по сути касаются таких глубин прозы, которая не могла быть замечена критиками эмиграции по причине отсутствия у них соответствующей методологии литературоведческого анализа. В то время, когда Газданов совершал свои художественные открытия в эмиграции, в России Владимир Пропп и Ольга Фрейденберг совершили открытия литературоведческие [2,3], которые помогли бы осмыслить творчество Газданова - если бы не разрыв русской литературы на две части… О чем идет речь? Большинство романов Газданова имеет следующий сюжет: молодой герой встречается с умудренным человеком, Учителем - и отправляется в путешествие. Этот сюжет ложится как нельзя лучше в теорию Проппа: герой отправляется в путешествие и преодолевает испытания. Ему помогает встреча с умудренным опытом "волшебным помощником", который снабжает его советами. Известно, что путешествие являлось необходимым элементом инициации (посвящения), вхождения юноши в мир взрослых. Учитель Газданова - не жрец или шаман, его Учитель - мудрец, преподаватель, слова которого полны философского смысла, они представляют собой отклик на вызов времени.

Учитель из романа "Призрак Александра Вольфа" говорит ученикам: "Вы начинаете жить и вам придется участвовать в том, что называется борьба за существование. Грубо говоря, есть три ее вида: борьба на поражение, борьба на уничтожение и борьба на соглашение. Вы молоды и полны сил, и вас, конечно, притягивает именно первый вид. Но помните всегда, что самый гуманный и самый выгодный вид - это борьба на соглашение. И если вы из этого сделаете принцип своей жизни, то это будет значить, что та культура, которую мы старались вам передать, не прошла бесследно, и вы стали настоящими гражданами мира..." Гражданский мир противостоит гражданской войне, "мир" понимается в значении спокойствия, как общее согласие - результат "борьбы на соглашение". Но не все в этом мире хотят поддерживать согласие, герой Газданова должен быть готов к встрече с противником, который борется на уничтожение, сеет смерть. Здесь мы касаемся такого уникального свойства Газданова, как героизм ("героическим" называет писателя художник Юрий Анненков в "Дневнике моих встреч".) Никто из писателей его поколения не выказывает мужества столь естественно и легко, как Газданов. Мужество его заключается и в том, как он обращается с таким тяжелым материалом, как смерть.

Перефразируя известные пушкинские слова, можно сказать, что Газданов разъял саму смерть - и ее алгебру поверил гармонией. Насильственная смерть - это процесс, в котором вслед за ранением начинают развиваться процессы деградации и заживления. Рана тела и травма души живут далее по своим законам: физическая смерть и смерть духовная могут не совпадать. Эмигрант - человек глубоко травмированный: он вырван из своей среды, лишен Родины, оторван от родных - лишен безвозвратно довольно большой части жизни… Не в силах противостоять процессам, развивающимся в душе, эмигранты порой неосознанно стремятся к смерти, становятся одержимым демонами разрушения. Такой человек превращается в фантом, призрак, сеющий на своем пути несчастье и смерть: задача призрака - забрать с собой в могилу живых людей.

Динамику такого преображения Газданов показал в романе "Призрак Александра Вольфа". Роман начинается и заканчивается выстрелом. Стреляет один и тот же человек - и убивает в одного и того же. Но смерть не приходит мгновенно, не охватывает его сразу, целиком - она поселяется в человеке и постепенно разъедает душу. Этот человек, запрограммированный на смерть, продолжает жить - и служить поселившемуся в нем демону. Демон стремится к воплощению, результатом которого является полная, окончательная смерть. Между двумя выстрелами заключено все действие романа. То, что представляется в начале случайным, оказывается в конце закономерным. Газданов показывает динамику смерти как разрушительного процесса, отсрочка конца которого позволяет взглянуть в его нутро, увидеть его суть. Оба героя переживают опыт смерти: один, как убийца, другой - как убитый. Это переживание преображает их - но не сбивает, а лишь упрочивает каждого на своем пути. Один продолжает идти путем зла, другой - путем добра. Но их роли парадоксально перепутаны: зло творит убитый, добро - убийца. Убийца - защитник, он защищает свою жизнь и любовь от опасного маньяка, от человека, обуреваемого жаждой смерти.

Газданов обладает даром преображения самого тяжелого материала: соприкасаясь с насилием, он сам не заражается его флюидами, не смакует сцен насилия и, тем более, не сообщает подобного извращенного удовольствие читателю, что делает его романы произведениями высшей пробы (и выгодно отличает от опусов нынешних модных авторов, которые используют писательство вместо визитов к психоаналитику, лечатся, выводя наружу комплексы и страхи - и заражая ими читателя).

К герою новеллы "Превращение" приходит смерть - но он не умирает, а лишь преждевременно старится. Смерть отбирает двадцать лет жизни - и уходит. Он рассказывает об этом визите: "И почему вы думаете, - презрительно спросил он, что она - женщина? Смерть - мужчина". Мы получаем свидетельство из первых рук. Смерть - мужчина. Пришел смерть и отобрал жизнь. Или ее кусок. Сколько унес. Смена пола смерти сопровождается в "Призраке Александра Вольфа" и сменой возраста. Теперь это юноша. Смерть зла - добро. В смерти ценности претерпевают инверсию. Инверсия, смена пола и возраста - правила магических обрядов. Переживание смерти для "миста" - участника мистерии необходимо и желанно, без него он не воспринимает жизнь. Это как чан с кипящим молоком, который омолаживает доброго сказочного героя и уничтожает злого. Тот, кто помнит о смерти, иначе воспринимает жизнь: ярче и интенсивней. Так чудом исцелившийся смертельно больной полон радости, он воспринимает жизнь всеми фибрами души.

Многое в романах Газданова определяется законами обрядов инициации, шаманских мифов - так же точно, как и все закономерно в его судьбе: и эмиграция, которую можно рассматривать как затянувшееся путешествие, и работа водителем - шофером ночного такси в Париже, и работа ведущим на радиостанции "Свобода" в последние годы жизни. Шествие и пиршество - древние архетипы литературного повествования служат основой сюжетов Газданова: герои его, как и сам писатель, скитаются по ночным улицам, отогреваются в кафе, пируют в ресторанах. В кафе и ресторанах происходят самые важные встречи и разговоры, завязываются и развязываются узлы новелл и романов Газданова. Он представлял человеческую жизнь через метафору путешествия и остановки: "История одного путешествия", "Полет", "Ночные дороги", "Пилигримы" - названия романов Газданова убеждают в правомочности подхода к прозе Газданова с позиций мифо-ритуальной поэтики. В этом подходе сюжетом окажется внутреннее развитие чувств, последовательность психических состояний, в которых пребывает автор - и через которые он ведет читателя в своих странствиях, напоминающих шаманские путешествия.

Читатель опускает взор в книгу, вверясь писателю - и душа уносится далеко - действует магия чтения, от которой читатель впадает в состояние, близкое к гипнозу, грезам или сну. Увлеченный читатель слепнет и немеет, он теряет представление о времени и пространстве: его ведет поводырь по незнакомым ландшафтам внутренних состояний, навевая ощущение за ощущением. Но таков любой писатель - скажите вы, причем здесь Газданов? Не любой - Набоков был иным. Англо-русский писатель был наблюдателем, соглядатаем, исследователем - и сохранял дистанцию между собой и читателем: не брал его за руку с тем естественным жестом, с каким зрячий мальчик- поводырь берет своего слепца. Образ автора в прозе Газданова не высокомерен: в "такси" его текстов садятся воры и проститутки - и он не морщится, развозя их по своим местам.

Образ повествователя у Газданова притягателен - это человек, к которому хочется прислушиваться, с которым хочется общаться. Здесь - единство жизни самого писателя и того образа, который он создает. По воспоминаниям современников, к Газданову тянулись люди. Он сохранял в эмиграции достоинство и крепость духа, общение с ним было благодатным. Можно говорить об определенной "магии" Газданова [4].

Михаил Чехов - знаменитый театральный режиссер и основатель школы актерской игры Голливуда - развил теорию психологического жеста [5], которую он применял в работе над текстом - по этой теории повествование полно определенных внутренних жестов, несущих эмоциональную окраску (отчаяния, радости, доверия и т.д.) По сути теория Чехова позволяет дешифровать границы тех эмоциональных ландшафтов, по которым проводит автор читателя и может быть применима к самому образу автора - в каждом тексте скрыт определенный авторский жест. Набор этих жестов дает не только определенный арсенал художественных приемов писателя, но и характеризует сам образ повествователя в его динамике - по сути, со сменой жестов перед читателем проходит немой танец писателя. Здесь проза соприкасается с театром, восходя к корням искусства.

Газданов был свидетелем чудовищных процессов, происходящих в душах людей, которые проиграли войну и лишились Родины. Не случайно первые рассказы его наполнены убийствами и помешательствами, страданиями и смертями. Газданов призывал эмигрантских писателей повернуться лицом к реальности, отойти от идиллических представлений о "России, которую они потеряли" и писать о том, что они видят и чем живут в эмиграции. По существу, речь шла о литературе того рода, которую можно назвать "литературой свидетельства". Недостаток места не позволяет нам развить здесь более подробно представления об этой литературе, заметим лишь, что она связана, с одной стороны, с концептом картины мира, с другой - с фактами реальной жизни. Нечто подобное можно найти, к примеру, в романе-репортаже Трумэна Капоте "Обыкновенное убийство".

Свидетель отличается от наблюдателя, следователя и соглядатая (и тем паче, судьи и прокурора) именно тем, что участвует в происходящем - и рискует стать жертвой или превратиться в обвиняемого. Фигура свидетеля необходима в процессе выяснения истины, если же говорить о художественной стороне дела, то можно вспомнить, что в ряде мифо-ритуальных процедур была фигура посредника - не принимая непосредственного участия в обрядовом действии, он был в курсе происходящего, следил за ним понимающими глазами, что облегчало понимание обряда зрителями.

Говоря словами Мирче Элиаде, сознание Газданова "крипторелигиозно" - оно пронизано образами дохристианских магических верований. Эта новизна уходит корнями в глубокую архаику, она оказывается результатом явления на поверхность сознания воззрений, которые поднимаются из глубин коллективного бессознательного. Для того, чтобы "копать так глубоко", Газданову пришлось отказаться от рациональной системы построения литературного произведения. Он пишет, руководствуясь своей интуицией, по наитию, не зная в начале, чем кончится его роман. Три редакции "Призрака..." с разными окончаниями - доказательство тому. Трижды забрасывал невод писатель в море воображения - и лишь на третий раз вытащил "золотую рыбку" - роман удался и стал чуть ли не лучшим из того, что написал Газданов. Писатель импровизировал, не ведая, куда заведет его перо. По существу, он устраивал литературный перфоманс, растянутый на восемь лет. Пока "Призрак Александа Вольфа" не вышел в свет, Вольф под пером писателя преображался. Из двойника автора он превратился в его антипода. Речь идет, как это обычно у Газданова, о воплощении: герои писателя ищут и находят свою судьбу - подобно живым людям.

Что касается перфоманса, то Газданова не раз упрекали в том, что он пишет о живых людях, о событиях, происходивших в действительности и людях, что на слуху. Жизнь попадает в его романы и рассказы сочными кусками, реальность находит продолжение в искусстве - и писатель не старается специально разделить реальность и вымысел. Нечто похожее устраивал Лев Толстой, когда публиковал дневники и выносил на всеобщее обозрение подробности не просто частной, но даже и интимной жизни своих близких. Эта литературная провокация имеет, кроме прочего, своим истоком желание восстановить истинную картину мира, обнаружить свидетельства движений человеческой души, скрывающихся под масками условностей, за церемониями и обрядами человеческого общения. Однако Толстой - писатель-демиург, обладающий полнотой власти в своем художественном мире, Газданов же дарует своим героям свободу. Он описывает коллизии ХХ века - когда женщины получили свободы, с которыми не всегда могли справиться, которые у них тут же начали отбирать…

Герои "Призрака" в начале романа обмениваются выстрелами - и оба оказываются серьезно травмированы: пуля застревает в его теле одного из них, воспоминание об убийстве - в памяти другого. Потом они обмениваются женщиной: она переходит из рук в руки и прочно "застревает" в сердце обоих. Обоим приходится опять стрелять: одному - чтобы уничтожить "строптивую", другому - чтобы защитить возлюбленную от опасности.

Вкратце укажем на одно из общепринятых заблуждений. Считается, что Михаил Бахтин обнаружил истоки европейской литературы в карнавале. Не вдаваясь в подробности, заметим, что сам карнавал имеет корни в древних мистериях (известных задолго до рождества Христова). Основа же мистерии - мифо-ритуальная практика, которая лежит и в "уроках и намеках" инициатических процедур волшебной сказки. Именно сказку можно считать истоком литературы. В традиции русской литературы это видно наиболее ясно: мы провели специальное исследование, показывающее связь "Вечеров на хуторе близ Диканьки" с обрядовой практикой индоевропейских народов [6]. Именно рассказы Гоголя задали направление развитию русской литературы Х1Х века. Газданов, тем самым является прямым наследником Гоголя и продолжателем "столбовой дороги" русской литературы.

Газданов представляется нам тем редким типом автора-собеседника, о котором говорил Мандельштам, как о писателе будущего. Чтение как сотворчество становится уделом немногих - но только такое чтение можно признать истинным, прочее же вытеснит кино и телевидение. Это чтение возвращает нас к истокам искусства, в глубины веков, к праздничным действиям, придающим жизни смысл. Проза Газданова несет в себе отголоски этой древней праздничности, которая сейчас становится вновь актуальной.

До сих пор существует несправедливость критиков по отношению к Газданову: в художественном отношении он на голову выше других эмигрантских писателей своего поколения, которым посвящены сотни статей и десятки монографий. Уже после смерти Газданова эту несправедливость заметил американский литературовед Ласло Диенеш - он был обескуражен - как мог писатель с таким грандиозным дарованием оказаться в тени? Литературная мода прошла мимо Газданова, скандальной славы он не заслужил, рекламных акций не совершал… Ласло Диенеш написал первую монографию о Газданове [7] и немало способствовал выходу его книг на русском языке. Сейчас уже в Москве, Владикавказе и Калининграде прошли конференции, посвященные творчеству Газданова, изданы труды этих конференций [8], в Москве создано Общество Друзей Гайто Газданова, ставящее перед собой цель изучение творческого наследия писателя.

Позволим предположить, что сама Россия до последних лет не была готова воспринять в полной мере творческое наследие Газданова. Для этого ей следовало пережить опыт прижизненной смерти - опыт того рода, который послужил основанием развития дарования писателя. Сходный опыт переживали посвященные, "мисты" во времена древних мистерий. Сейчас, когда Российская империя, сохранившаяся в 1917 году в форме СССР, переживает кризис, умирает и возрождается в новых формах, общество готовится воспринять мистериальное по сути творчество Газданова.

Автор считает своим приятным долгом поблагодарить Ольгу Орлову <gazdan02.html>, Станислава Никоненко и членов Общества Друзей Газданова за плодотворные беседы о творчестве писателя.

Литература

1. Гайто Газданов Собрание сочинений в трех томах М., "Согласие" 1996.

2. Владимир Пропп "Морфология сказки" М. 1928.

3. Ольга Фрейденберг "Поэтика сюжета" М. 1997.

4. Юрий Нечипоренко "Магия свидетельства" "Знамя", 1998, N4, С. 221.

5. Михаил Чехов "Литературное наследие в двух томах", М. 1986.

6. Юрий Нечипоренко "Ярмарка у Гоголя" \\сборник "Жертвоприношение"М. 2000.

7. Dienes L. Russian Literature in Exil: The life and work of Gajto Gazdanov. Munchen, 1982.

Ласло Диенеш "Русская литература в изгнании: жизнь и творчество Гайто Газданова". Владикавказ, 1994.

8. "Возвращение Газданова" сборник трудов конференции, посвященной 95-летию со дня рождения писателя, М. 1999.