|
|
 |
I Романовские чтения |
2009 г. |
РУССКОЕ ПОЛЕ |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАХРОНОС:В ФейсбукеВКонтактеВ ЖЖФорумЛичный блогРодственные проекты:РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
I Романовские чтенияЛебедев Ю. В., д.филол.н. (Кострома) Мотивы монархической государственности в русской литературе ХIХ векаКлючевую роль в становлении историософских взглядов русских писателей сыграл Николай Михайлович Карамзин. Он был хорошо знаком с политическим учением французских просветителей, сформулированным в «Персидских письмах» и «Духе законов» Монтескьё. Французский мыслитель различал три типа государственного правления: республику, монархию и деспотию. Последний тип он считал «неправильным», достойным лишь уничтожения. Идеальной формой государственного устройства Монтескьё провозглашал республику, жизненными принципами которой являются усвоенные просвещёнными гражданами республиканские добродетели: любовь к отечеству, любовь к равенству, привязанность к законам. Эта идеализация республиканских нравов французскими просветителями сыграла роковую роль в судьбе французской монархии. А якобинская диктатура, пришедшая ей на смену, явилась страшной и горькой пародией на их идеальные республиканские представления. Карамзин, хотя и называл себя «республиканцем в душе», был убеждён, что этот общественный строй является красивой, доброй, но не исполнимой на практике утопией, ибо он требует от помрачённого грехом человека таких доблестей, какие ему не под силу. Принцип европейского республиканского общества, замечал Карамзин, несказанно далёк от прекраснодушных идей просветителей о свободе, братстве и равенстве: «сперва деньги – а после добродетель!» Поэтому Карамзин считал самодержавную форму правления исторически плодотворной и наиболее органичной для православной России. Но в то же время Карамзин указывал на постоянную опасность, подстерегавшую самодержавие в ходе истории, – опасность перерождения его в «самовластие». Самодержавие превращается в «самовластие» всякий раз, когда государь нарушает принцип разделения властей, когда он посягает на «симфонические» отношения между властью светской и властью духовной. Если царь уклоняется от контроля духовной власти или подчиняет её себе, он становится тираном, переходит от самодержавия к «самовластию». Такими «самовластными» правителями России предстали в «Истории государства Российского» Карамзина Иоанн Грозный и Борис Годунов. Опровергая распространенный взгляд на крестьянские мятежи и бунты как на проявление народной «дикости» и «невежества», Карамзин показал, что народные мятежи порождались уклонениями монархической власти от принципов самодержавия в сторону самовластия и тирании. Чрез народное возмущение Небесный Суд вершил кару за содеянные тиранами преступления. Именно через народную жизнь действует, по Карамзину, Божественная воля, именно народ чаще всего оказывается мощным орудием Провидения 1. Значение «Истории государства Российского» трудно переоценить: её появление
в свет было крупным актом русского национального самосознания. Главным
объектом критики декабристских друзей Пушкина было «самовластие» – понятие,
введенное в обиход Карамзиным. Но ограничить самовластие царя декабристы хотели
не через восстановление духовного авторитета Русской Церкви, а через введение
конституционных форм правления, через подотчетность всех действий государя
конституционному собранию (по примеру английского парламента). Так думали
Никита Михайлович Муравьев и Николай Иванович Тургенев, с которым Пушкин в это
время общался. Лишь там над царскою главой Однако вольность у Пушкина сочетается со святостью, а над свободой распростер у него свои крылья Закон не в декабристском, а в гораздо более широком и универсальном его понимании. Обращаясь к земным владыкам всех времен и народов, Пушкин говорит: Владыки! вам венец и трон Речь идет именно о вечном Законе, не людьми придуманном и не ими над собою установленном. Суть Божественного Закона вечна и неизменна. Вольность без святости и Закона вырождается в тиранию и своеволие. Так случается всякий раз с земными владыками, забывающими Закон, но так случается и с народами, если они в борьбе с тиранией выйдут за границы святой вольности и уйдут в своеволие. Поэт признает справедливость народного восстания против самовластительных злодеев на троне: Тираны мира! трепещите! Но если восставшие рабы нарушат вечный Закон в своем гневе – злодейская порфира с плеч тирана опустится на плечи восставшего народа: И горе, горе племенам, Революционное вероломство Пушкиным приравнено к тиранствующему самовластию. Он проводит скрытую параллель между казнью Людовика во время Великой французской революции и гибелью Павла I от рук наемных убийц во дворце, который виден поэту из окон дома Тургеневых «грозно спящим средь тумана». Не оправдывая тирании Павла, Пушкин не приветствует и способы избавления от нее: О стыд! о ужас наших дней! Удары бесславны, ибо они противозаконны и вероломны. А история французской
революции показывает поэту, что всякий, поднимающий на «самовластие»
самовластную же руку, не освобождает отечество, а лишь сменяет одну форму
тирании другой. В «Вольности» у Пушкина есть двойник поэта – «возвышенный
галл», за которым скрывается француз Андрей Шенье, поэт с трагической судьбой.
Он приветствовал французскую революцию, но решительно выступил против её
якобинского террора и был казнен, став жертвой народного самовластия. Традицию Пушкина-государственника продолжил Ф. И. Тютчев. Исторический процесс он понимал как «последовательно развивающееся откровение». Человек действует в истории свободно. Однако эта свобода направляется незримой рукой Творца. Провидение обуздывает людское самовластие и устремляет исторический процесс в нужном Богу, соответствующем Его плану направлении. Революция по духу своему – враг христианства. В её основе лежит обожествившее себя человеческое Я. Возгордившийся, возомнивший себя Богом, человек не признаёт другого закона, кроме собственного волеизъявления. Человеческое Я в революции заменило собою Бога. «Риторика по поводу Наполеона, – скажет Тютчев в заметках к книге “Россия и Запад”, – заслонила историческую действительность <…>. Это Центавр, который одной половиной своего тела – Революция» 3. В стихотворении Тютчева «Неман» (1853) горделивые претензии Наполеона терпят крах при столкновении с русским народом, вдохновляемым не земным, а Божьим пламенем православной веры: Победно шли его полки, «Чудные очи» человека, возомнившего себя Богом, слепы, потому что «ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая – мощного, мгновенного орудия Провидения» (Пушкин, VII, 144). А Провидение, по Тютчеву, стоит на страже России как страны православно-христианской, сохранившей в чистоте основы христианской веры. Тютчеву претит единство, навязанное обществу силой меча и крови. Он признает лишь ту силу, за которой стоит Божья правда. Когда 19 июля 1870 года началась Франко-прусская война и канцлер Пруссии Бисмарк провозгласил, что единство «священной империи германской нации» надо спаять железом и кровью, Тютчев написал стихотворение «Два единства»: Из переполненной Господним гневом чаши Волю Творца, реализующего в историческом процессе свой замысел,
раскрывает любое звено в цепочке исторических событий. Но наиболее
значимым является начальное, где в свёрнутом виде содержится зерно будущего
исторического развития. Примечательна в понимании Тютчева провиденциальная роль
Православия: «…В этом русско-византийском мире, где жизнь и обрядность сливаются
и который столь древен, что даже Рим сравнительно с ним представляется
нововведением, – во всём этом для тех, у кого есть чутьё к подобным явлениям,
<…> к чувству столь древнего прошлого неизбежно присоединяется
предчувствие неизмеримого будущего» 4. Я лютеран люблю богослуженье, Возникшая в эпоху кризиса европейского гуманизма эпидемия неверия уже в ХIХ веке распространяется не только по Западной Европе, но угрожает и любимой Тютчевым России. Поэт считает, что в эпоху реформ и революций этой болезни России не избежать. Но он же и предсказывает, что обуздает русский хаос «сердечное знание Христа», которое вслед за Тютчевым будет считать опорой русской государства и Достоевский: Над этой темною толпой В стихотворении «14 декабря 1825 года» Тютчев назвал первых русских революционеров-декабристов «жертвами мысли безрассудной», ибо их освободительный порыв не опирался на глубокое знание России: Вас развратило Самовластье, Главный объект критики Тютчева в этих стихах – «самовластье». Нельзя «самовластно» переносить западноевропейское политическое и социальное устройство на русскую почву, не считаясь с высокой ценностью коллективного народного сознания, «духа народа» как мистического целого. Обращаясь к декабристам, он говорит: Народ, чуждаясь вероломства, Тютчев полагает, что без серьезного национального самопознания любое политическое деяние, от кого бы оно ни исходило – от государственной власти или от оппозиционного общественного движения, – обернется на практике насилием над жизнью, самовластием и деспотизмом. А потому Тютчев всю жизнь боролся с разными формами проявления либерального западничества в правительственных кругах и в среде русской интеллигенции: Напрасный труд – нет, их не вразумишь, – Смирение и самоотвержение, составляющие основу христианства, Запад отвергает, заменяя их чувством гордости и превозношения. Дух революции враждебен глубинным основам русского национального бытия: Эти бедные селенья, Только Православие, по Тютчеву, может спасти мир, отравленный ядом революции, от внутреннего опустошения и саморазрушения. 11 октября 1855 года Тютчев писал М. П. Погодину: «Более тысячи лет готовилась нынешняя борьба двух великих Западных племён противу нашего. Но до сих пор всё это только были авангардные дела, теперь наступил час последнего, решительного, генерального сражения… Все авангардные дела были нами проиграны, – от исхода предстоящей борьбы зависит решение вопроса: которая из двух самостоятельностей должна погибнуть: наша или Западная; но одна из них должна погибнуть непременно – быть или не быть, мы или они…»7 : Теперь тебе не до стихов, В заметке «О цензуре в России», написанной вскоре после Крымской войны и адресованной министру иностранных дел, князю А. М. Горчакову, Тютчев сказал что «судьба России уподобляется кораблю, севшему на мель» и «только одна приливающая волна народной жизни в состоянии поднять его и пустить в ход»8. На эту приливную волну Тютчев надеялся и временами её ощущал, особенно после своего возвращения в Россию: Тихой ночью, поздним летом Н. Я. Берковский писал: «От крестьянского трудового хлеба в полях Тютчев восходит к небу, к луне и звёздам, свет их он связывает в одно с зреющими нивами… Жизнь хлебов, насущная жизнь мира, совершается в глубоком молчании. Для описания взят ночной час, когда жизнь эта полностью предоставлена самой себе и когда только она и может быть услышана. Ночной час выражает и то, насколько велика жизнь – она никогда не останавливается, она идёт днём, она идёт ночью, бессменно…» 9. Вера в естественный, органический ход национальной жизни, ведомой Божественным Промыслом, питала оптимизм Тютчева в минуты испытаний, которые переживала его Родина.
Примечания [1] См. об этом: Макогоненко Г. П. Николай Карамзин – писатель, критик,
историк // Карамзин Н. М. Соч.: В 2 т. Т. 1. Л., 1984. – С. 47–49. I Романовские чтения. «Романовский сборник». Кострома. 29-30 мая 2008 года.
|
|
ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
|
ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
