SEMA.RU > XPOHOC РУССКОЕ ПОЛЕ  > РОМАН-ГАЗЕТА  >
НОВОСТИ ДОМЕНА
ГОСТЕВАЯ КНИГА

НАРОДНЫЙ ЖУРНАЛ

АДРЕСА И ЯВКИ
АНОНС 2006  ГОДА
2005  ГОД
2004  ГОД
2003  ГОД
НАШИ ЛАУРЕАТЫ
ИСТОРИЯ РГ
АРХИВ РГ
ДЕТСКАЯ РГ
МАГАЗИН РГ

 

ДРУГИЕ ПРОЕКТЫ:

МОЛОКО
РУССКАЯ ЖИЗНЬ
Бельские просторы
ПОДЪЕМ
ЖУРНАЛ "СЛОВО"
Общество друзей Гайто Газданова
Энциклопедия творчества А.Платонова
Мемориальная страница Павла Флоренского
Страница Вадима Кожинова
История науки

 

Марта Фомина. Сталин. Молодые годы

Марта Фомина

Сталин. Молодые годы

(фрагменты)

+ + +

Перед зеркальцем и двумя подставками для свечей, что висят над буфетом рядом с самоваром, стоит незнакомая женщина в красивом голубом платье. Такого платья никогда не было у мамы. Юбка из тяжелой блестящей материи собрана сзади на талии и перехвачена тонким пояском, подол украшает темная бархатная тесьма в тон платья. Незнакомая тетя с маминым голосом, подняв руки, заплетает косы, и в разрезах рукавов, у запястья перехваченных обшлагами, виден другой, вставной рукав из тонкого расшитого узорами шелка.
Такую нарядную одежду Coco видел только у хозяек богатых домов, в которые мать иногда приводила сына. Косички огненно-рыжими струйками стекают по спине ниже пояса.
— Ты мама или не мама? — спрашивает Coco охрипшим от волнения голосом.
Стоя босиком на голом полу, он озяб. И он побаивался незнакомой красивой спины. Но вот женщина обернулась, Coco увидел мамино лицо и обрадовался:
— Мама, это ты?
— Я, сынок, ты что, не узнал меня? Ой, да ты сов
сем заледенел!
Мать схватила Coco на руки, натянула на него теплый свитерок, шаровары, сапожки, усадила на тахту, сунула в руку кусок пирога.
— Ешь и сиди тихо, пока я не закончу свой праздничный наряд: выходит замуж моя закадычная подруга из родного села Гамбареули, и меня пригласили на венчание в церковь. Это большая честь, и я должна выглядеть не хуже других.
Coco, угревшись, за обе щеки уплетал пирог и любовался матерью. В широком вырезе платья виднелась расшитая шелком вставка. На бархатном головном ободке с сияющей надо лбом круглой заколкой, украшенной мишурой и блестками, закреплялись у висков косички и белоснежное покрывало лечаки, спадающее по плечам и спине.
— Теперь только вот разрисую лечаки — и дело с концом, голова с венцом! — припевая, сказала мама и попросила: — Но ты, пожалуйста, не мешай мне.
Coco знал уже, что разрисовать головное покрывало дело тонкое, а мама — непревзойденная в этом мастерица. Не раз в их дом приходили соседки, и мама никому не отказывала, а деньги брала только у богатых. Она натягивала материю на деревянную треугольную раму, замешивала крахмал с клеем — получалась вязкая белая кашица. Головкой булавки, смазанной этой кашицей, мама наносила на лечаки крохотные точечки, выводя разные узоры — ромбики, цветы, бабочек, гусениц и другие рисунки по заказу.
— Что будем рисовать? — спросила мама, будто разукрашивала лечаки не себе, а сыну.
— Коней, — попросил Coco и добавил: — И еще всадников со стрелами!
— Трудный заказ, — вздохнула мама. — Но я попробую.
Получилось очень здорово: всадники скакали по материи во всех направлениях, и стрелы летели в невидимых врагов.
Мама закрепила лечаки на голове — смотреть любо-дорого!
— Ой, мама, ты как царевна Анана! — в восхищении воскликнул Coco и, подражая матери, которая часто рассказывала полюбившуюся сказку, пропел: — «Имя у меня репейное, пояс укропный, простая я девушка!»
— Ах ты, мой умник! — Мама подхватила сына на руки и закружила по комнате, а он засмеялся от восторга.

+ + +

В самый разгар веселья дверь, жалобно скрипнув, широко распахнулась под ударом ноги, и в проеме выросла фигура отца. Кепка грязно-серого цвета низко надвинута на лоб. Из-под нее, прячась в зарослях лохматых бровей, колюче смотрят сощуренные глаза; щеки и подбородок черны от щетины, в недоброй улыбке щерится щербатый рот.
Отец стащил с плеча тощую суму и, покачнувшись, ухватился за косяк двери. Видно было, что он сильно пьян.
— Что тут у вас за праздник? — заплетающимся языком спросил он, сверля жену и сына глазами-буравчиками.
Coco зарылся головой в юбку матери; сердце билось в груди, как испуганная птичка в клетке, в голове стучало: «Сейчас начнет бить!»
— Беги! — шепнула мать, а отцу сказала спокойно, только дрожащий голос выдавал ее страх: — Ты что это, опоздал на тифлисский поезд? Или билета не досталось? Вроде день сегодня будний...
Coco глянул на дверь: отец качнулся в сторону, и можно было проскользнуть на улицу, но как оставить маму одну?
— А ты, выходит, обрадовалась моему отъезду и собралась к новому любовнику? Или к первому, от которого принесла мне этого ублюдка?
Coco не сразу почувствовал боль — отец ударом сапога отшвырнул его под стол, а сам набросился на мать. Опрокинув на тахту, он дубасил ее кулаками, вместе с волосами рвал лечаки и красивую вышивку на груди. Трещала тонкая материя, стонала Кеке, и Coco, презрев боль в локте, бросился матери на помощь. Но отец, как щенка, выбросил его за дверь на улицу. Стукнувшись головой о край летней печки, Coco уткнулся носом в щебенку и бессильно заплакал.
— Ты дэв, злее самого злого! — шептал он, сжимая
кулаки. — Вот я вырасту — тогда побью тебя!
Соседки, разжигавшие печку щепками, подняли мальчика, привязали к разбитому локтю листок какого-то целебного растения.
— Какой же зверь этот Виссарион! Собака беше
ная! Вовсе от вина осатанел! — на все лады честили
они отца, а мать жалели: — Бедняжка эта Кеке. Краса
вица из красавиц, а такому выродку досталась!
И тут Coco увидел мать: ее косы расплелись и спутанными прядями рассыпались, прикрывая разорванное платье, а прекрасное лечаки со скачущими конями превратилось в жалкую тряпку. Кеке схватила сына за руку и, видимо, стыдясь соседей — каково-то замужней грузинке простоволосой, без головного убора, показаться на улице! — устремилась по узкой тропке, петляющей меж камней на холм.
Женщины с состраданием провожали ее глазами, а одна, самая сердобольная, догнала бедняжку и набросила ей на голову свой платок.
Coco семенил рядом с матерью, пытаясь шагать с ней в ногу. Но подниматься по крутой тропинке было трудно, и он очень устал. Потревоженные ногами острые камешки больно ударяли по пальцам. Coco совсем выбился из сил, но тут мать сказала:
— Давай посидим, здесь никого нет.
Они устроились между двух диких груш, на голом корневище, с которого талые воды смыли землю. Рядом бил крохотный родничок. Оба умылись, и Кеке стала собирать какие-то листочки. Ими она залепила ссадины сына и свои. Кожа перестала саднить, и Coco огляделся.
Внизу, прилепившись друг к другу, как ласточкины гнезда на скалах, теснились домики бедняцкой окраины. Чудилось — протяни руку, и каждый уместится на ладони или в кармане. А самый маленький домик — их мазанка, у которой не было даже порога: выложенный булыжником двор переходил в кирпичный пол комнаты. Но Coco любил свой дом. Его плоскую, протекавшую во время дождей кровлю, по углам которой каким-то чудом вырастала трава. Любил дверь, которая распахивалась от малейшего толчка, а это очень удобно, когда приходится убегать от отца. Любил общую печку, на которой готовили вкуснейшие блюда, к сожалению, для других. Но порой и ему перепадал лакомый кусочек от сердобольных хозяек.
А еще дальше улицы и дороги тонули в садах, окружавших особняки богатых людей.
За спиной Coco высились зубчатые стены крепости, врагами и временем превращенные в руины. Стены уступами поднимались вверх, чернея проломами. Охраняя древнюю твердыню, башни-великаны устрашающе смотрели на мир пустыми глазницами окон.
За крепостью — горы, а в них на равных расстояниях друг от друга будто кто дырки просверлил. Это пещерный город, по преданию, выстроенный когда-то царицей Тамар и ставший ее последней печальной обителью.
А над всем этим каменным царством в бесконечную даль уходило другое, сияющее белизной, и чтобы увидеть его вершины, Coco приходилось запрокидывать голову.
— Мама, что это?
— Это горный хребет, а выше — Казбек. Видишь его снежную, будто засахаренную вершину? Казбек — самая высокая гора не только в нашей Грузии и на Кавказе, но, может, и во всем мире.
— Самая-самая? — переспросил Coco. — И выше ее уже ничего нет?
— Выше — царство Божие, а Казбек — престол Бога, вот почему так сияет. А выше, чище и лучше Бога ничего нет, потому что он создал все сущее и людей по своему образу и подобию.
— И папу тоже? — недоверчиво протянул Coco.
— И папу, — твердо ответила мать и перекрестилась, глядя на вершину Казбека. — Только многие не понимают этого, и таких ждет наказание. Но те, кто понимают и молятся Боженьке, просят у него прощения за свои грехи, а лучшие даже принимают церковный сан и служат Богу всю жизнь. Я мечтаю, чтобы ты стал таким.
— Каким?
— А вот пойдем сегодня в церковь, сам увидишь.
Наставляя сына, Кеке уже работала иголкой с
ниткой, которую всегда носила при себе, втыкая в потайные места за воротом или обшлагом рукава. Скоро разорванное платье в проворных пальцах матери приняло почти прежний вид. И рукава, и вышитая вставочка на груди заняли свои места, и когда она снова надела платье, Coco удивленно воскликнул:
— Мама, да оно совсем как новое, и ты опять царевна!
— Спасибо, сынок, твои слова для меня высшая
похвала, — поблагодарила растроганная Кеке.
Не хватало только лечаки, но мать заново расчесала и заплела в косы свои густые рыжие волосы, и они так засверкали в солнечных лучах, будто невидимый волшебник бросил в них горсть золотого песка.
Домой спустились по той же тропке. Мать низко поклонилась соседке, возвращая платок, и царственно поплыла к дому. «Наверно, — подумал Coco, — так дивились люди на сказочную царицу Феникс, когда та снова рождалась из пепла!»
Они вступили в свое жилье, и мамино лицо сразу постарело и осунулось: пол был усеян мелкими осколками. Все, что можно было разбить и искорежить, было испорчено. Особенно жалела мать изящный изумрудно-серый глиняный чайный сервиз для гостей, на который долго копила деньги. Пришлось его выбросить вместе с осколками стеклянных стаканов. Пол подмели, стол накрыли клеенкой.
Отец лежал на тахте, уткнувшись лицом в одну из вышитых подушек. Комната была наполнена густым храпом. Мать потихоньку стащила с Виссариона сапоги, накрыла его сползшим с тахты паласом и, приложив палец к губам, указала сыну на лестницу в подвал. Оба на цыпочках прошли мимо отца, спустились вниз и облегченно вздохнули: они снова были одни, отец проспит теперь до позднего вечера. Из хозяйственной ниши мать достала кусок материала — белого, как прежнее лечаки, — натянула его на треугольник и, глянув на сына, спросила:
— Опять всадников со стрелами?
— И еще Казбек с Божьим престолом. Можно?
— Можно, — кивнула мама и углубилась в работу.

+ + +

С помощью Ладо Coco скоро научился читать. Кеке прямо-таки благоговела перед гостем-подростком, просила отдавать ей в стирку и починку свою одежду, но Ладо наотрез отказался, и она старалась к его приходу приготовить что-нибудь вкусное.
В «Деда-эна» было много интересных сказок, историй, преданий. Из-за вырванных страниц не всё удавалось понять, но Coco дополнял недостающее воображением.
Однажды, сидя за учебником, Coco услышал конский топот и выглянул в окно. Во двор прискакал красивый серый жеребец в яблоках. Грузный господин в дорогой чохе, широкие плечи которой не могли скрыть его полноты, тяжело спрыгнул на землю. Coco вышел за дверь, чтобы полюбоваться конем.
— Это квартира Виссариона Джугашвили?
— Да, только он в Тифлисе.
— Что же мы стоим на пороге? — засмеялся незнакомец, привязывая коня к изгороди. — Гостя полагается приглашать в дом.
Coco в растерянности спиной открыл дверь, и незваный гость прошел в комнату.
— Тебя как зовут?
— Coco.
— Иосиф, значит. Хорошее имя. — Заметив учебник на столе, спросил: — Что же ты его так обтрепал?
— Это не я. Он такой уже был, когда мама его принесла.
— Плохо дело. Да тут и страницы вырваны. Надо бы новый купить.
Coco промолчал: не объяснять же, что на новый денег нет.
— А ты уже умеешь читать? — Гость сделал большие глаза. — Такой маленький?
— Я не маленький, мне уже восемь, — приврал Coco и покраснел: он не любил, когда замечали его маленький рост.
— А ну, почитай! Садись за стол, а я на тахте устроюсь.
«И чего он ко мне пристал?» — подумал Coco, но просьбу выполнил: в грузинском доме желание гостя — закон.
— Молодец, бегло читаешь. Надо тебе новый учебник купить. Ведь уже скоро поступать в школу. А другие учебники есть? К примеру, учебник русского языка?
— Нет. А зачем он мне? — осмелел Coco.
— Как зачем? В школах русский язык тоже учат. Грузия же — часть России. И религия у нас общая, православная. А потом, русские — добрые и храбрые люди.
Знаешь, у меня друг есть. Замечательный путешественник Николай Михайлович Пржевальский. Сколько новых земель открыл, никому не известных животных!
Ты лошадей любишь? Так вот, в пустынях и горах Тибета он впервые увидел дикую лошадь и рассказал о ней... И знаешь, ты на него очень похож. Можешь гордиться.

Пржевальский

Н.М.Пржевальский

Coco не знал, что и подумать: почему он, Джугашвили, должен гордиться тем, что похож на какого-то русского, пусть и знаменитого?
Разговор как-то сам собою иссяк, и гость стал прощаться.
— Скажи матери, что я хотел починить сапог: подошва оторвалась.
Coco наметанным глазом — все же сын сапожника! — оглядел сапоги гостя. Они были совсем новенькие, с блестящими застежками на голенищах, и начищены так, что в них отражалось солнце. Подошвы были как влитые — ножом не отдерешь. Чего тут чинить?
Гость ушел, так и не назвав своего имени.
Но еще более странно повела себя мать, когда вернулась с работы и узнала о посетителе.
— Ну и что здесь особенного? — бросила она равнодушно. — Богатый человек, делать ему нечего, вот и точит лясы.
Она не удивилась и тогда, когда через несколько дней к ним в дом принесли роскошную посылку: учебники «Деда-эна», «Русский язык» и еще несколько, совсем незнакомых Coco, а также тетради и цветные карандаши. И все новенькое, блестящее и приятно пахнущее красками. Сколько раз Coco разглядывал эти недоступные ему сокровища в витрине книжного магазина! И вот их принесли домой. Ну не чудо ли?! Он думал, что мать будет в восторге: ведь так радовалась даже растрепанному учебнику родного языка — началу домашней библиотеки сына!
Но Кеке молчала, будто ничего не произошло.

+ + +

Виссарион, или Бесо, как звали его на фабрике, так запряг сына в работу, что тот и головы не мог поднять. Перекладывая задания мастера на Coco, отец все чаще пил, и тому приходилось разыскивать его по кабакам и лавкам, где тот глушил самое дешевое, перебродившее вино и спал где-нибудь в углу или на улице.
Приближалась зима. Теперь в своей легкой одежонке Виссарион во всякий вечер мог замерзнуть, и Coco, усталый донельзя, искал отца в дешевых забегаловках и тащил на себе до ночлежки.
Осенью Адельханов вдруг объявил о временном сокращении штатов — соперник-кожевенник сумел перехватить у него крупный правительственный заказ, — и Виссарион отправился на прием к счастливому конкуренту Адельханова. Там уже стояла очередь, и Джугашвили надеялся на удачу: он был хорошим сапожником, а о пьянстве его не знали.
Волею случая Coco и Арсен оказались не у дел и решили прогуляться по городу. Арсена задевало, что мальчишка младше его по возрасту читает стихи наизусть, и старался продемонстрировать перед ним свои способности гида. Целый день друзья бродили по Тифлису. Город разросся, и его улицы — прямые и широкие проспекты внизу, — взбираясь на склоны гор, как змеи, причудливо оплетали дома со свесившимися над мостовыми верандами и резными балкончиками, а некоторые превратились в лестницы, выдолбленные в камне.
К полудню Арсен привел друга на центральную улицу, застроенную правительственными учреждениями, где находилась и семинария, в которой через четыре года он мог бы учиться, если бы не Виссарион. Coco увидел величественные дворцы и церкви, о которых особенно много рассказывал Арсен.
— А сам-то ты бывал в этих дворцах? — спросил Coco.
— Не пришлось, — вздохнул Арсен. — Зато я много прочел о них в Публичной библиотеке.
Ребята обошли кругом и здание библиотеки, но внутрь их не пустили, и они присели отдохнуть у тумбы с наклеенными на ней объявлениями и газетами.
— Смотри! — вдруг закричал Арсен, указывая на старый, наполовину заклеенный газетный лист. — Читай, беда-то какая: «От тифа скончался великий русский путешественник Николай Михайлович Пржевальский». Я ведь о нем знал. Думал даже в его экспедицию рабочим наняться, да не довелось с ним встретиться, а ведь он часто приезжал в Тифлис!
Coco вгляделся в поясной портрет умершего, прочитал некролог. Тут Арсен пристально посмотрел на Coco, потом снова перевел взгляд на портрет.
— Слушай, а ты здорово на него похож. Знаешь, я бы гордился, будь я похож на такого человека!
Если бы не эти последние слова, Coco, возможно, и промолчал бы. Но тут его словно прорвало: он рассказал о побоях отца, о странном визите в Гори незнакомого князя и его подарке, о сходстве с Пржевальским, о котором ему уже говорили, и даже о грязной выходке Прыща. Арсен слушал молча, не прерывая ни единым словом, а когда Coco смолк, сказал:
— А я-то удивлялся, чего это твой отец обращается с тобой хуже, чем отчим со мной. Теперь ясно. Да ты не переживай! Я бы на твоем месте гордился — такой человек! Я бы на этих шавок, что лают на тебя из подворотни, ноль внимания, фунт презрения! Они лают из зависти!
— Мне мать жалко, — пробормотал Coco.
— Так ты ей и вида не подавай, что догадался! Ты, может, тоже путешественником станешь или еще каким великим человеком. Ведь ты его сын. Вон ты уже и русский знаешь, и память у тебя как у него: я читал, что он сразу с лёту все запоминал, даже карты, а ты — стихотворения...
— Я тебе одному сказал, больше никому...
— Могила! Давай поклянемся. На крови, как побратимы.
Обмыв ножик в Куре, они сделали на коже тонкие надрезы и смазали их кровью друг друга. Coco впервые ощутил облегчение. Недаром гласит пословица: «Разделенное с другом горе легче вдвойне».

+ + +

Незаметно, то и дело отступая, как голодный пес к запретному куску, к осени подкрадывалась зима. Однажды поздним вечером, держа за пояс качающегося Виссариона, мальчик вернулся в знакомую ночлежку и уже издалека приметил сидящую на его топчане старушку в очках. В этом помещении спали только мужчины, и Coco подивился храбрости пожилой крестьянки: видимо, только крайняя нужда заставила ее приткнуться среди мужского лежбища.
«Придется все-таки ее согнать, куда же я этого пьяницу дену!» — подумал Coco, недоумевая, как это привратник пустил женщину. Однако, подойдя совсем близко, он с ужасом признал в ней свою мать. Опухшие глаза матери тонули в сети паучьих морщинок, углы губ были скорбно опущены.
— Ты ли это, мама? — прошептал Coco.
— Сосело, да ты ли это, моя кровиночка?! — Кеке ужаснулась худобе сына.
— Мама, не плачь, я здоров! — бормотал Coco, пытаясь ее утешить. — Ты-то как? Почему в очках?
— Много шила, сынок! Ты же знаешь, в подвале темно, работала при керосиновой лампе, а какой отнее свет? — Мать виновато оправдывалась. — Зато кое-что скопила тебе на ученье. Да и не спалось ночью, а за работой мысли меньше одолевают. Может,
еще и поправится зрение!
— Зачем же ты гробила здоровье? Чтобы выучиться на сапожника, денег не надо, ты же знаешь об этом!
— Ты будешь учиться не на сапожника, а на священника. — Голос матери отвердел. — Завтра же едем домой!
Во время этого разговора Виссарион сидел на полу и бессмысленно моргал. Мать и сын подложили ему под голову хурджин, а сами валетом легли на топчан. И тут же заснули.
А утром между родителями разгорелся настоящий бой. Протрезвев и узнав, зачем явилась Кеке, Бесо ястребом наскочил на нее, и, если бы не Coco, быть бы ей избитой. Впервые Виссарион испытал тяжесть его кулаков и в бессилии закричал:
— Дождалась, сучка, защиты от своего выродка? Ну да ничего, я найду на вас управу! И твой ученый любовник теперь уже не поможет: в ящик сыграл, о том уже и в газетах писали!
Из-за спины загородившего ее Coco Кеке бесстрашно отвечала на его бешеные наскоки:
— Нигде не найдешь ты управы: управа одна — деньги! А ты беднее армейской вши. Я же ночами на шитье заработала достаточно. А нынешний твой хозяин, да и прежний, Адельханов, выгонит взашей такого беспробудного пьяницу, как ты, если Coco перестанет на тебя гнуть спину. Хватит, долго я молчала, но терпению пришел конец, теперь ты будешь один. А в Гори мы тебя и на порог не пустим, заруби это себе на носу!
Никогда еще Coco не видел мать такой. Кроткая и молчаливая, опускающая перед мужем глаза долу, она вдруг превратилась в львицу, защищающую свое детище, и голос ее отдавался рокотом под каменными сводами ночлежки.
Толпа оборванных зевак с интересом встретила редкое зрелище, и многие встали на ее сторону.
— Давай, баба, громи его, забулдыгу! Ишь, приладился пить за счет мальца!
И Виссарион сник, даже как-то уменьшился ростом. Он проводил жену на вокзал и, усаживая в вагон, униженно попросил денег. Мать беспомощно сморщилась и сунула ему в руку несколько рублей. Сгорбившись, Виссарион вышел, но в дверях последний раз глянул на обоих глазами побитой собаки.
Поезд двинулся, медленно набирая ход. Coco еще долго различал через открытое окно одинокий согбенный силуэт на перроне, и сердце мальчика, несмотря на все пережитое, глухо заныло. Жалел он и о том, что не сумел проститься с побратимом: тот уже несколько дней болел и не приходил на фабрику.
Всю дорогу Coco проспал на плече у матери, и только на подходе к Гори она разбудила его.
Шли молча, и лишь у ворот родного двора Кеке молвила:
— Давай, сын, оставим поклажу да сходим в церковь, сейчас как раз начинается служба. Помолимся за хорошего, доброго человека — Николая Михайловича Пржевальского. Он много сделал для людей, для нас с тобой тоже...
В соборе мать поставила свечку перед ликом Богородицы с Сыном и молилась, стоя на коленях. Лицо ее было залито слезами. Молился и Coco, думая о
том, что Арсену теперь уже так и не удастся устроиться подсобным рабочим в экспедицию Пржевальского.
Домой вернулись молча и в тишине легли спать.
Больше о нем мать не упоминала никогда.

Иосиф Джугашвили в 1902 году

 

Здесь читайте:

Фомина Марта Петровна, прозаик.

Сталин Иосиф Виссарионович (Джугашвили) 1879-1953 - СССР

Джугашвили Виссарион (Бесо) Иванович (ок. 1850-1890) - отец Сталина.

Пржевальский Николай Михайлович (1839-1888) путешественник.

 

 

 

ХРОНОС-ПРОЕКТЫ

 


Rambler's Top100 Rambler's Top100

Главный редактор Юрий Козлов

WEB-редактор Вячеслав Румянцев