Русский обозреватель

ФИЛОСОФСКАЯ КУЛЬТУРА

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

Русское Философское Общество им Н. Н. Страхова

Общественный Совет журнала

ФИЛОСОФСКАЯ КУЛЬТУРА

Журнал русской интеллигенции

№ 3

январь – июнь 2006

Библиографические заметки

О культурном значении «Старых книг»

(предисловие к рецензии)

Тотальная война с русской культурой продолжается, подавляя все, даже не слишком бросающиеся в глаза «очаги сопротивления». В Санкт-Петербурге (буду говорить только о нем) отыскали такие «очаги» в букинистических магазинах, или «Старых книгах», как их издавна называли ленинградцы. Причем особенно сильные удары по питерским «Старым книгам» наносятся в последние годы. В конце 2005 г. была уничтожена одна из самых старинных и знаменитых «Старых книг» города – «Букинист» на Литейной проспекте. А летом 2006 г. уничтожили исключительно популярную среди питерской интеллигенции «Старую техническую книгу» на углу Литейного и ул. Жуковского, где продавалась не только научно-техническая литература, но и книги по философии, истории, искусствоведению…

Перечень уничтоженных «вражеских объектов» можно продолжить, но лучше поясню, почему я говорю об их уничтожении. Во-первых, «закрытые» в одном месте «Старые книги», за редкими исключениями, не получают нового помещения даже на городских окраинах, то есть именно уничтожаются, ликвидируются. Во-вторых, на их месте возникают даже не магазины «новой книги» (это было бы слабым, но все-таки утешением), а всяческие «шопы», торгующие западным ширпотребом (в основном – «элитными» шмотками). Характерно, что эти «шопы» практически пустуют; даже вечером за их витринами можно разглядеть от силы одного - двух покупателей. А днем покупателей не видно вообще! Прикрытием для чего служат эти «шопы» – догадаться не сложно. Но вернемся к «Старым книгам», часть которых еще все-таки уцелела.

Сначала напомню (тем, кто забыл или не знал) их культурное значение в советское время. Именно «Старые книги», а не всяческие «подпольные каналы», эффективно противодействовали существовавшей тогда системе «запретов» и «полузапретов». С самой юности (то есть с середины 1960-х годов) я приобретал в питерских ««Старых книгах» произведения В. В. Розанова («Люди лунного света» и проч.), тома сочинений Ф. Ницше, работы И. А. Ильина (резко антикоммунистические «Основы художества» попадались мне дважды); а уж с полным собранием сочинений Вл. Соловьева вообще не возникало проблем. Причем замечу, что никаких «знакомств» в «Старых книгах» я не имел (как не имею и по сей день), все приобретал с прилавка, а не из-под него. Добавлю, что знание иностранных языков позволяло мне (конечно, как и многим другим ленинградцам) читать массу «запретной» (или долгое время не переводившейся на русский язык) беллетристики: Оруэлла, Олдоса Хаксли и т. д., и что, конечно, важнее, труды типа «Оснований XIX века» Х. С. Чемберлена, работы того же Ницше в оригинале (да еще с предисловием А. Боймлера!), «Бытие и время» Хайдеггера. Все это и многое лежало (хотя и не залеживалось) на прилавках и стояло (хотя и не застаивалось) на полках «Старых книг» в советское время.

Но теперь-то, скажут мне, практически все «запрещенное» переиздано и переведено. Нужны ли в этой ситуации «Старые книги»? Мой ответ может прозвучать неожиданно: сегодня «Старые книги» нужны как никогда прежде. Назову ряд причин, двигаясь, условно говоря, по восходящей линии.

Прежде всего, в магазинах, торгующих «новыми книгами», стоимость последних абсурдно завышена и, как правило, делает их недоступными для нормального русского интеллигента. А вот в «Старых книгах» цена тех же самых изданий падает до отметки, которая как раз и определяется реальным спросом и предложением, а не произволом вконец «оборзевших» издателей, торговцев, перекупщиков, «посредников» и прочей публики.

Приведу конкретные примеры (подчеркну еще раз – из питерской «книжной жизни»). Творения Бердяева, Леонтьева, Флоренского, Розанова и т. д., восседающие на стеллажах «новых книг» с ценниками в 200–300 руб., а то и существенно выше, смиренно стоят на полках «Старых книг» за 80–100 руб., а то и заметно дешевле. И это – в случае, когда речь идет об изданиях последних двух-трех лет; издания более ранние вообще «по карману» любому интеллигенту, который не предпочтет вышеназванным корифеям бутылку «виноградного» вина. Добавлю, что сказанное верно и для переводной литературы, для сочинений тех же Ницше, Хайдеггера, Сартра, Фуко и прочих «философских авторитетов» Запада. И уж совсем поучительно обстоит дело с оригинальными западными изданиями. В каком-нибудь «Доме книги» они красуются ценой в 300–400 рублей за обыкновенный детектив (сознаюсь, что хорошие, то есть не политкорректные, детективы я весьма люблю); в питерских «Старых книгах» те же детективы западного издания без всяких проблем приобретаются за 40–50 руб.!

Другими словами, от философии до детективов в наших «Старых книгах» имеет место цивилизованный книжный рынок, и вовсе не удивительно, что его хотят именно уничтожить в интересах дикого, бесстыжего «рынка», захватившего «новые книги».

Но сказанным далеко не исчерпывается значение «Старых книг». Отмечу следующий факт, который сегодня необходимо признать вполне откровенно: в советское время было издано очень много серьезных, а часто и превосходных книг, которые в наши дни, за редкими исключениями, не переиздаются. Найти их можно только в «Старых книгах». Ограничусь примером двух своих самых последних приобретений такого рода: изданная в 1961 г. монография В. П. Зубова «Леонардо да Винчи» (не идущая ни в какое сравнение с нынешним бредом о том же «титане Возрождения») и изданный в 1934 г. перевод классического труда Генриха Гельмгольца «О сохранении силы», представляющего важную веху в истории подлинного, классического естествознания. И снова не удержусь от того, чтобы не добавить: эти приобретения не слишком подорвали мой «семейный бюджет».

Впрочем, ради особенно ценных, духовно первостепенных книг можно не пожалеть и «семейный бюджет». Правда, сегодня нас уверяют, что практически все важнейшие произведения русской философской мысли якобы «уже переизданы». Наш журнал неоднократно предупреждал своих читателей, что подобные заверения – или опасное заблуждение, или обыкновенная ложь. Наиболее важная часть нашего философского наследия остается до сих пор переизданной лишь в самой незначительной степени. Но об этом, повторяю, мы пишем постоянно (и пытаемся, в меру наших возможностей, познакомить читателя хотя бы с фрагментами творчества подлинных классиков русской философии). Мне же хотелось бы сейчас сказать (в связи с темою «Старых книг») о моменте близкого, но все-таки несколько иного характера. В чем заключается этот «момент»?

Именно в «Старых книгах» мне встречаются все новые и новые свидетельства того, какими глубокими и интенсивными были когда-то философские интересы русского человека –– причем вовсе не обязательно «вписавшего свое имя» в историю русской философии. Остановлюсь ниже на одном из таких свидетельств, полученном благодаря «Старой книге», занимавшей когда-то обширное помещение на углу Невского проспекта и Большой Морской (в советское время ул. Герцена), а теперь приютившейся (какая удача!) неподалеку, в крохотном закутке одного из невских двориков.

Еленкин А. А. Наука как продукт национального творчества. Юрьев. 1909. 22 с.

Поскольку имя автора не говорило мне ничего, когда я покупал эту книжку, остановлюсь сначала на ее содержании, а уже потом коснусь биографии автора.

А. А. Еленкин сообщает, что его небольшая брошюра – отдельный оттиск из его книги «Флора мхов Средней России» (!), в которую содержание брошюры вошло «вместо предисловия».

Что же побудило автора весьма специального труда изложить свои размышления о связи между наукой и, как он сам выражается, националь-ностью ученого? Сначала А. А. Еленкин затрагивает вопрос, стоящий весьма остро и перед современным естествознанием, то есть познанием природы. Дело в том, отмечает автор, что наука все более явно уходит из природы в лабораторию; наблюдение за тем, что действительно происходит в природе, все более уступает место эксперименту в заведомо искусственных, далеких от природы, условиях. А. А. Еленкин совершенно справедливо подчеркивает опасность такого «перемещения», особенно для биологии, то есть совокупности наук о живой, органической природе. Автор – не противник эксперимента, он ищет решения проблемы «на почве примирения лаборатории с природой» (с. 5). Но в то же время он решительно утверждает, что исследования in vitro (буквально: в пробирке) являются для биологии в целом (как для зоологии, так и для ботаники) принципиально вторичными по отношению к исследованиям in vivo, к изучению растений и животных в естественных природных условиях.

Читатель, следящий за развитием современной биологии, думаю, согласится, что уже эти мысли А. А. Еленкина весьма актуальны. Но причем здесь «национальность в науке»? Переходя к этому вопросу, автор отмечает, что большинство отечественных биологов не может занять собственную позицию по отношению к указанной выше проблеме, предпочитая следовать в фарватере того или иного направления западной науки. Такую установку А. А. Еленкин считает совершенно неправильной, так как наука «является в самой своей сущности глубоко национальной во всех своих проявлениях» (с. 6). Вот почему, продолжает автор, «ни один из наших ботаников-западников не сумел создать своей школы или своего направления в науке, отмеченного печатью индивидуальности и самобытности». В частности, в подражание господствовавшим тогда на Западе взглядам, «изучение русской флоры, особенно споровых растений, почти совершенно прекратилось», что «не удивительно, при том презрении, которым клеймили это занятие представители официальной университетской науки» (с. 7).

Этот частный пример побуждает русского ученого коснуться распространенного взгляда, согласно которому «наука космополитична», «интернациональна» и т. д. Чтó говорит в связи с этим А. А. Еленкин?

Прежде всего, он рассматривает характер научной деятельности в ведущих научных державах Запада: Германии, Англии, Франции. И приходит к выводу, что эта научная деятельность, когда она действительно плодотворна и открывает новые научные горизонты, имеет очевидный национальный характер, тесно связанный с самобытностью «национального гения» того или иного народа. При этом А. А. Еленкин подчеркивает то значение, которое имеет для национальной науки национальная философия. Он отмечает «метафизический дух» немецкой науки, «своеобразный трезвый позитивизм, чуждый всякой метафизике» у англичан, и тот, по его выражению, «фантастический» позитивизм французов, «ярким примером которого может служить позитивная философия Конта» (с. 13). Все это А. А. Еленкин поясняет целым рядом примеров, которые свидетельствует не только о научной, но и философской компетентности автора.

Какой же отсюда вывод? Как и философия, наука не может не иметь ярко выраженного национального характера. Только искать наиболее ясные проявления такого характера надо не в результатах науки, а в научном творчестве. А. А. Еленкин пишет об этом так: «Только идея, уже выкристаллизованная деятельностью народного гения, может быть интернациональной, но самый процесс создания идеи непременно должен быть глубоко национальным» (с. 14).
Мысль, на мой взгляд, исключительно важная, даже ключевая для понимания национального характера науки. Во всех своих формах (математика, естественные и гуманитарные дисциплины) наука, несомненно, принадлежит к области духовной культуры. Но глубинную сущность духа составляет именно творческая деятельность 1; изучая эту деятельность как таковую, в ее развитии (а не только по полученным результатам!), мы открываем ее существенно национальный характер 2.

Поэтому и в каждом великом ученом мы имеем не просто гения, но именно народного гения, тесно связанного со всем, чтó значимо для его народа, – и, следовательно, с родной природой. Снова приведу слова А. А. Еленкина: «Оттого у нас и нет настоящих школ в биологии, что мы плохо знаем родную природу, что живем мы чужими темами, вместо того, чтобы культивировать изучение своей страны и тем готовить почву к действительному восприятию и ассимиляции чужих идей, и развитию собственных направлений в науке, обусловленных нашим национальным гением» (с. 15).

Конечно, взгляд ученого на родную природу иной, чем, например, взгляд художника. Но, пишет А. А. Еленкин, «наука национальна не в меньшей мере, чем искусство» (с. 17). Это убеждение представляется мне глубоко верным, и можно только сожалеть о том, что тема национального восприятия природы в науке явно недостаточно разработана. Тем не менее, и здесь мы, русские, располагаем произведением Н. Н. Страхова «Мир как целое. Черты из наук о природе», где русское понимание природы (и адекватных методов ее познания) раскрыто с замечательной глубиной и ясностью. Ни в коем случае нельзя забывать и те мысли о национальном характере науки, которые высказал Н. Я. Данилевский в «России и Европе». Впрочем, слишком известен и пример иного рода – научная деятельность В. И. Вернадского, отмеченная явным космополитизмом и тем самым «фантастическим» позитивизмом, о котором говорит А. А. Еленкин (напомню, что идею «ноосферы» Вернадский заимствовал именно у французов Эдуара Леруа и Тейяра де Шардена).
Возвращаясь к размышлениям А. А. Еленкина, отметим, в заключение, его главный вывод – о «необходимости национального самосознания для плодотворного развития науки в обществе» (с. 19). Вывод, который сегодня не менее, если не более актуален, чем в начале прошлого века. Настоящие, оригинальные и перспективные научные школы могут быть только национальными научными школами. И пусть читатель подумает: только ли из-за «недостаточного финансирования» так стремительно рассыпались научные школы, сложившиеся в советский период «под знаменем интернационализма»?

Вот такую брошюру (томов премногих тяжелей) мне посчастливилось приобрести в одной из уцелевших «Старых книг». Много ли работ на тему национального характера науки встречал читатель среди литературы, которой торгуют «новые книги»? Боюсь, что вообще не встречал. И не встретит, если «Старые книги» будут окончательно уничтожены. Впрочем, есть и другая альтернатива – сделать «новые» книжные лавки настоящими «Русскими книгами». Чтó для этого требуется, нашему читателю, думаю, ясно.

Ну, а теперь то, что мне удалось узнать об авторе.

Обратившись к «Большой советской энциклопедии» давнего «сталинского» издания, я узнал, что Александр Александрович Еленкин (1873–1942) – один из крупнейших отечественных ботаников, фактический основоположник науки о низших растениях (мхах, лишайниках, водорослях), создатель новой (комбинаторной) системы классификации в этой области, автор множества научных трудов. В 1897 г. окончил Варшавский университет, а уже с 1898 г. и до конца жизни работал в петербургском «Ботаническом саду» (позже – «Ботаническом институте» АН СССР). С 1919 был также преподавателем Петроградского (ныне – Петербургского) Гос. Университета. О его взглядах на национальный характер науки энциклопедия ничего не говорит.

Но, быть может, дело изменилось сегодня?

Зайдя в интернет, я, к своей радости, нашел ссылку на брошюру А. А. Еленкина на сайте Library. By (Белорусская цифровая библиотека). Увы, хотя размещенная там статья А. П. Осипова «Приключения философии науки в России в XX веке» и представляет определенный интерес, тему национальности в науке автор фактически не затрагивает. А точнее, затрагивает одной фразой: «Под углом зрения противоборства различных научных школ описал развитие науки А. А. Еленкин»; и далее идет ссылка на рассмотренную выше брошюру, без малейшей попытки раскрыть ее содержание.

А в заключение хочу поделиться с нашими читателями приятной для «Философской культуры» новостью: вышел в свет второй номер нашего ровесника, журнала «Толстой. Новый век».

Как и первый номер, он богат разнообразными и интересными статьями и публикациями, которые, естественно, требуют внимательного прочтения. Поэтому поговорим о нем в следующий раз.

Русский обозреватель

Примечания

1 Читатель нашего журнала уже знаком с таким пониманием духа по публикациям из «Положительных задач философии» Л. М. Лопатина во втором номере «ФК».

2 Для автора этой рецензии (как профессионального физика) одним из самых ярких доказательств правоты А. А. Еленкина являются те абсолютно разные пути, по которым пришли к закону сохранения энергии немец Р. Майер и англичанин Дж. Джоуль.

ФИЛОСОФСКАЯ КУЛЬТУРА