|
|
Русское Философское Общество им Н. Н. Страхова Общественный Совет
журнала
ФИЛОСОФСКАЯ КУЛЬТУРА
Журнал русской интеллигенции
№ 3
январь – июнь 2006 Николай Ильин
Преодоление безвременья
(послесловие к публикациям)
Безвременье – сугубо русское слово, для которого трудно найти эквивалент
в языках других народов «с собственной метафизикой». Слово, которое ясно
выражает интуитивное понимание того, что самые жалкие «времена» в жизни
нации – это, по сути своей, времена, выпавшие из времени. Поэтому можно
сказать, что дух русского народа побуждал мыслителей, верных этому духу,
размышлять о значении времени, а не воспарять в высоты «сверхвременного»,
где философы издавна укрывались от проблемы времени.
Два таких небольших размышления редакция «Философской культуры» предложила
вниманию своих читателей. Каждое из этих размышлений исключительно
насыщенно, и при первом чтении легко упустить из виду отдельные «элементы»
их содержания. Попробую выделить те из них, которые представляются мне
наиболее важными.
В статье Н. Н. Страхова (а, точнее, в главе из незавершенной работы) ее
связующим элементом является, несомненно, понятие одновременности, или
«настоящего времени», в котором едино все сущее: «Для Бога и ангелов, для
бесконечно далеких и недоступных миров мгновение настоящего то же самое, как
и для меня». Это ключевое для понимания времени положение было высказано
русским мыслителем еще тогда, когда только намечалась (в работах Э. Маха и
А. Пуанкаре) гипотеза «относительности одновременности». Гипотеза, ставшая
после «мысленных экспериментов» А. Эйнштейна с фиктивными «световыми часами»
тем догматом, который в корне разрушил единство мира, как, по сути дела, и
предсказывал Страхов. Но не просто предсказывал, а отмечал и самое уязвимое
место в традиционных «научных» представлениях о времени: «механическое
изображение времени».
Тончайший анализ этого «изображения» в работе Страхова актуален не только с
точки зрения критики «теории относительности» (самой механистической из всех
механистических теорий). Страхов затрагивает и проблему, которую сегодня
принято связывать не с «чистой механикой», а с термодинамикой, которая путем
«синергетической» мутации превратилась чуть ли не в «фундамент» пресловутого
«научного мировоззрения». Речь идет о проблеме направления времени. Страхов
ясно показывает, что «направление времени» – это вопрос не физики, а
метафизики, причем метафизики, прямо связанной с нашим взглядом на человека.
Трактовка, при которой время однозначно направлено от прошлого к будущему
(прославленная «стрела времени» позитивиста Ганса Рейхенбаха), – это
трактовка, обусловленная метафизикой, для которой человек является лишь
одним из множества объектов, «уносимых временем» в неизбежном направлении к
смерти. Подобная «стрела», естественно, не допускает альтернативы, связанной
вовсе не с «обратимостью времени в механике», а с тем, что человек сознаёт
себя субъектом, тем «неподвижным центром бытия», который пребывает в потоке
времени, но пребывает не пассивно, а претворяя неопределенное будущее в
определенное прошлое. Или другими словами, субъект, для которого время,
текущее в прошлое, обретает смысл как память и ожидание (или надежда) – два
важнейших модуса человеческого самосознания.
Заметим, что Страхов не отвергает и «объективное» понимание времени; он ясно
видит, что полнота времени раскрывается в сочетании объективного и
субъективного взглядов1. Та полнота времени, которая только и сообщает смысл
слову «вечность». Вечность, не лежащая «за пределами времени», но обретаемая
во времени, ибо «мы ничего не можем признать существующим вне времени» (если
правильно смотрим на время) – даже вечность. И в этом глубоко гуманном
взгляде на соотношение времени и вечности проявляется, на мой взгляд,
глубинная суть русского христианства2.
Не случайно и желание нашей редакции познакомить читателя со статьей С. А.
Аскольдова (Алексеева) (1871–1945), философа сложной и драматической судьбы,
о которой надо говорить особо3. А сейчас подчеркну: в XX веке Сергей
Алексеевич Аскольдов был одним из очень немногих мыслителей, сохранивших
творческую преемственность к русской национальной философии XIX века. Это
почувствовал, несомненно, и внимательный читатель статьи «Время и его
преодоление». Для Аскольдова, как и для Страхова, понятие времени теряет
смысл, если отрицается то «единое сейчас» (или «общемировое теперь»),
которое составляет ключевой элемент настоящего, или абсолютного времени. Так
же, как и Страхов, он находит первоисточник отрицания времени в попытках
сделать мерой времени движение в пространстве. Конечно, в отличие от
Страхова, Аскольдов уже отчетливо видел пагубность этих попыток (и для
науки, и для философии) на примере «теории относительности», фактически
«канонизированной» к началу 1920-х годов. Тем не менее, поражает та ясность,
с которой Аскольдов улавливает самую суть проблемы. Движение (а точнее,
перемещение) в пространстве всегда относительно, как установила еще
подлинная, классическая физика. Но если так, то измерение времени с помощью
движения превращает и само время в нечто относительное. Превращает, строго
говоря, по определению; поэтому разговоры о каких-либо «экспериментальных
доказательствах» относительности времени лишены всякого смысла. Любые
«доказательства» того, чтó фактически принято за аксиому, всегда заключают в
себе порочный круг, circulus vitiosus. Кратко говоря, если мы измеряем
абсолютное (время) с помощью относительного (движения), мы неизбежно
превращаем самим актом измерения абсолютное в относитель-ное. Это понимал
великий Ньютон (на которого ссылается Страхов4), это понимали и Страхов, и
Аскольдов (получившие, кстати сказать, естественнонаучное образование), но
этого до сих пор не понимают те физики и философы, которые изображают
«критику специальной теории относительности» если не бесполезным, то якобы
крайне мудрёным делом.
Я выделил «ясное как Солнце» опровержение физического релятивизма в статье
Аскольдова по понятным причинам; но этим опровержением его статья отнюдь не
исчерпывается. В высшей степени интересен данный Аскольдовым анализ
концепции времени у Канта; в ходе этого анализа Аскольдов выявляет главное
слепое пятно в мировоззрении немецкого мыслителя: непонимание
принципиального различия между «внутренним» и «внешним» опытом, между
самопознанием и миропознанием. И здесь читателю в высшей степени полезно
сопоставить размышления Аскольдова с размышлениями Страхова в работе «Об
основных понятиях психологии». Размышления, которые отнюдь не во всем
совпадают, но, что значительно важнее для развития русской мысли, дополняют
друг друга.
И последний момент, на который хотелось бы обратить внимание. В современных
справочниках «по русской философии» С. А. Аскольдов причисляется, ничтоже
сумняшеся, к «русской религиозной философии», то есть фактически к
«философии всеединства». Заключительный раздел статьи Аскольдова ясно
опровергает подобное «причисление». Здесь он рассматривает попытку яркого
представителя «философии всеединства» Л. П. Карсавина (1882–1952) заменить
время некой «всевременностью». Для читателя, не знакомого со статьей
Карсавина, отмечу, что ее наиболее занимательная (и по сути основная) часть
связана с обоснованием «все-временности» при помощи … Нострадамуса
(1503–1566), французского «прорицателя» (еврея по этнической
принадлежности), чьи «предсказания» настолько витиеваты и невразумительны,
что их можно, при наличии большого желания, увязать с каким угодно
историческим событием5. Что касается теоретического обоснования своей
концепции, то здесь Карсавин опирается – как на некий незыблемый принцип –
на так называемое «совпадение противоположностей» в бытии Бога. Это
позволяет ему рассуждать о времени в выражениях типа «движение стойкое» (в
смысле – «движение неподвижное») и «стояние подвижное» – в выражениях,
которыми развлекались весьма любимые Карсавиным средневековые схоласты.
Другими словами, по мнению Карсавина, время нельзя «осмыслить», не вступая в
противоречие с логикой. Аскольдов деликатно, но решительно и совершенно
недвусмысленно отвергает это мнимое глубокомыслие, возведенное «религиозной
философией» в некий метод мышления (под именем «антиномизма»)6. Он пишет:
«Природа мысли такова, что она нигде не может потерпеть существования
противоречия в логическом смысле». В этом убеждении С. А. Аскольдов также
продолжал – в эпоху безвременья – дело русской национальной философии. И
хотя это дело пытались и пытаются насильственно прервать, оно совершалось и
совершается мыслящими русскими людьми, которые знают, что для поиска истины
всегда есть время.
Примечания:
1 Хотя это сочетание не отменяет, конечно, метафизический примат
субъекта.
2 К метафизике времени в трудах Н. Н. Страхова я вернусь при рассмотрении
его философской антропологии в продолжении второй части «Трагедии русской
философии».
3 См. мое предисловие к переизданию книги С. А. Аскольдова «А. А. Козлов»
(СПб., 1997).
4 В примечаниях к публикации Страхова я привожу полностью соответствующее
место из «Математических начал натуральной философии».
5 Нельзя не отметить, с чувством сожаления, что увлечение Нострадамусом
весьма распространено сегодня в «патриотических кругах».
6 Характерно, что «религиозная философия» вполне солидарна здесь (да и в
ряде других отношений) с «диалектическим материализмом», чтó, впрочем, не
слишком удивительно, поскольку изрядная часть «русских религиозных
философов» вышла из рядов марксистов.
|
