|
|
Земельная собственность в России:
правовые и исторические аспекты
XVIII - первая половина XIX вв.
Монография
Вместо заключения:
Распад законодательной конструкции сословной поземельной
собственности в России
Петербургский период русской истории, находившийся в центре нашего
внимания, имел большое значение для догматической выработки института права
собственности, размежевания его со сходными правовыми институтами, для
восприятия отечественной правовой системой многих западных разработок,
относящихся к юридическому оформлению отношений собственности. Самый термин
«собственность» был введен в отечественное право именно в этот период,
Екатериной II, а деление имуществ на движимые и недвижимые еще ранее
привнесено Петром I, введшим понятие «недвижимость» для общего обозначения
поместий и вотчин . Если обращаясь к предшествующим периодам истории
отечественного гражданского права мы наблюдаем правовые институты, по сути
только в некоторой степени схожие с нашим сегодняшним пониманием
собственности, то с начала, и уже совершенно точно с середины XVIII века мы
можем говорить уже именно об изменениях в рамках одного и того же института,
не выработки его, но развитии.
Петровским правовым реформам присуща мечта создать «совершенное и
всеобъемлющее законодательство, которым была бы охвачена и регламентирована
вся жизнь подданных» , рассматриваемых как элементы государственного
механизма, а отнюдь не в качестве автономных личностей. Любые права,
предоставленные субъектам права и само наделение правосубъектностью, тем или
иным объемом оной, зависели от того место, той функции, которую должен был
исполнять подданный. Соответственно, предоставлявшиеся поимущественные права
одновременно были тесно связаны с обязанностями – являлись обеспечением
исполнения последних и были целевым образом ограничены – т. е. помимо
формально определенного объема прав, отдельных правомочий, различные виды
поземельных владений определялись также целью, их осуществление не должно
было расходиться с последней, в противном же случае внешне законосообразное
поведение квалифицировалось как правонарушение и влекло соответственные меры
правового воздействия, включая и лишение права собственности.
В XVIII веке в сфере права собственности происходит кардинальная перемена,
явственным образом отделяющая эту эпоху, от ей предшествовавшей, а именно:
во-первых, осуществляется законодательное оформление сословного общества;
во-вторых, ликвидируется раздвоение дворянского землевладения на вотчинное и
условное (поместное) и складывается единая категория земельной
собственности, а значит, появляются условия для полного и единообразного
законодательного ее регулирования;
в-третьих, уже в последние десятилетия XVIII века дворянская собственность
теряет свою правовую связанность с несением службы и обращается в прообраз
частной собственности вообще и параллельно этому в законодательство
привходит обобщающее понятие собственности вообще, позволяющее выявить то
единообразное, что есть во всех вариантах общественных отношений по поводу
вещей, имеющих ценность (одновременно создавая основу для сознательной
законодательной дифференциации различных категорий собственности и
собственнических прав);
в-четвертых, производится секуляризация церковных земель, ведущая к
значительному увеличению государственного земельного фонда и, одновременно,
ликвидирующая особый частноправовой порядок, выведенный за пределы
государственно-оформляемого права.
Процессы, протекавшие в русском праве поземельной собственности (и подчастую
трудно отличимого от собственности владения) на закате феодального общества
– это вызревание новых начал, более мягкого правового воздействия. Взамен
жестко намеченной и прямо прописанной общественной структуры, каждому уровню
которой были приданы соответствующие его назначению поимущественные права,
складывается тип поимущественных прав, приближающийся к частной
собственности – т. е. права, не связанного с теми или иными
публично-правовыми обязанностями владельца, распоряжение имуществом, на
таковом праве принадлежащем, осуществляется по свободному усмотрению
собственника, не связанного жестко целевыми установками закона. Появляются и
гарантии права частной собственности – на первом этапе принадлежащей
исключительно лицам дворянского и купеческого сословий – это защита от
произвольного отчуждения, сохранение родового имущества в семье, недопущение
обращения на последнее взысканий, падающих на данного конкретного
собственника (т. е. ограничение законной конфискации пределами имуществ
благоприобретенных), гарантия судебных процедур, позднее – в начале XIX века
– создание нормативной базы экспроприации, т. е. придание ей упорядоченности
и защита тем самым собственности, чье отчуждение потребно для общественных и
государственных нужд.
К тридцатым годам XIX века завершился процесс образования системы прав
собственности, построенной на основании классификации по видам имущества, в
свою очередь производным от 1) субъектов, таковыми имуществами владеющих и
2) от назначения данных имуществ (см. таб. 11).
В первые десятилетия XIX века интенсивно разрушается система сословных
собственнических прав (рецидивы в виде положений о майоратах и заповедных
имениях 1842 и 1845 годов не меняют общей картины) и медленно, но устойчиво
усиливаются элементы всесословности. В 1801 году были восстановлены в полной
силе Жалованные грамоты 1785 года, значительным образом законодательно
урезанные и еще более поврежденные на практике в павловское пятилетие .
В 1801 году было законодательно разрешено приобретать ненаселенные земли
лицам всех сословий и тем самым землевладение вне крепостнических отношений
обрело свободный, формально общедоступный характер, что при расширении рынка
рабочей силы вело к появлению все большего числа реальных землевладельцев –
в первую очередь небольших предпринимателей (из купеческого или мещанского
сословий), которым возможность приобретать землю дала крепость их
хозяйственных, промышленных предприятий на селе (указ от 12 декабря 1801
года «О дозволении купечеству, мещанству и казенным поселянам приобретать
покупкою земли» ).
Принимались меры по ограничению практики раздач государственных земель,
причем меры эти имели двоякое назначение – с одной стороны, сбережение
государственного земельного фонда, являвшегося существенным источников
доходов казны, а с другой – воспрепятствование увеличению числа крепостных
крестьян, что, при одновременно проводимых мерах по улучшению положения
крестьян казенных (и еще более широких планах), имело целью подготовить
условия для оформления в России класса сельских обывателей-собственников или
арендаторов (в тот период правительство само не могло решить, что
предпочтительнее деревне – арендные отношения или феремеризация по уже тогда
привлекавшему внимание отечественных реформаторов американскому образцу ).
В 1832 году был издан Свод Законов Российской Империи – крупнейший акт
систематизации русского законодательства, за всю историю оного. Свод
одновременно явился и обобщением уже наличествовавшего на момент его издания
правового материала, и создателем новых правоположений. Последнее
достигалось за счет двух обстоятельств: во-первых, путем системности
материала, когда ранее разрозненные положения в общей конструкции
приобретали несвойственный им ранее смысл; во-вторых, за счет прямых
законодательных новаций, зачастую подаваемых под видом логического вывода из
ранее действовавших актов .
Законы гражданские образовывали в Своде особый раздел – ч. 1 т. X. Значение
Свода как источника русского гражданского права фундаментально – он
образовал систему, базовый каркас отечественной системы частного права,
выработал понятия, единую терминологию – вместе с тем процесс его подготовки
а затем и издания позволил яснее выяснить пробелы отечественного права,
нуждавшиеся в законодательном регулировании. Сей пробел во многом был
восполнен активной законодательной деятельностью 30-х - 50-х годов, итоги
которой отразились в двух последующих изданиях Свода – 1842 и 1857 гг.
Благодаря Своду регулирование поимущественных, и в первую очередь
поземельных, отношений приобрело куда более детальный и стабильный характер.
Были закрыты многие нормативные пробелы за счет распространения актов, ранее
носивших частный или специальный характер, на регулирование куда больших
массивов юридических отношений – так, в частности, ранее применявшееся
только к дворянским недвижимым имуществом разграничение на родовые и
благоприобретенные, в Своде стало конструкцией, общей для прав лиц всех
сословий в отношении недвижимостей .
Часто говорилось и говориться о сословном принципе, положенном в основание
Свода. Однако, положение Свода Законов по существу выступает куда более
сложным – с одной стороны, действительно, каркас системы частных прав
образовывал т. IX Свода (Законы о состояниях), вне коего понимание и верное
применение т. X (Свод Законов Гражданских) было невозможно. Но с другой
стороны, законы гражданские в Своде не были распределены по характеристике
отдельных сословий, не были превращены в привилегии, частные положения, но
образовывали отдельный, достаточно целостный раздел – тем самым кладя
нормативное основание внесословному гражданскому праву и указывая к
построению Гражданского Уложения, коим, по мысли М. М. Сперанского, и должна
была завершиться общая кодификаторская работа II-го Отделения Собственной Е.
И. В. Канцелярии . Помимо такового – програмного и систематизирующего –
воздействия на развитие отечественного гражданского права, Свод оказал и
иное влияние в том же направление, а именно, в ходе работ по составлению
сначала Полного Собрания, затем Свода Законов во II-м Отделении составилась
замечательная команда русских юристов - первая отечественная юридическая
школа, представленная именами В. Ф. Вельяминова-Зернова , К. А. Неволина ,
П. Д. Калмыкова, А. П. Куницына , Н. И. Крылова и др., начавшая научную,
доктринальную разработку расширившегося к применению правового материала и
подготовившая целую плеяду учеников (из их числа достаточно назвать, чтобы
оценить значимость сделанного, только имена Д. И. Мейера, К. П.
Победоносецва, И. Е. Энгельмана, С. В. Пахмана, К. И. Малышева, а также
многих других, создавших теперь уже признанное классическим учение о
гражданском праве).
Но все отдельные, пускай и весьма значимые в свете последующих событий, меры
и расширения круга субъектов права собственности оставались частными, пока
не была решена основная трудность – крестьянский вопрос и отношение
крепостного по его освобождении к земле.
Период с реформы 1861 г. по русскую революцию принес кардинальные изменения
в сословном устройстве общества. В то же время актов позитивного
законодательствования, относящегося до данного вопроса, в указанный период
достаточно немного, что было связано в первую очередь с самим характером
происходивших перемен, а именно состоявших в снятии прежних сословных
ограничений и в уничтожении привилегий отдельных сословий. Единственным
крупномасштабным законодательным актом, позитивно определившим новые
сословные права, были Положения 19 февраля 1861 г., ставшие базой
формирующегося крестьянского законодательства.
Суть происшедших перемен в статусе государственных сословий России состояла
в ликвидации исключительного положения дворянства, утрате им основного
исключительного гражданского права – права владеть населенными имениями, в
связи с ликвидацией самого объекта такового права. В то же время купечество
окончательно утратило сословный характер, став только определенным
государственным званием, приобретаемым по исполнении определенных процедур,
в первую очередь – уплаты гильдейского взноса . В то же время никаких
особенных поимущественных прав, ставивших бы купечество в исключительное
положение, не было по ликвидации основной купеческой привилегии – права
владения приписанными к фабрикам крестьянами. Основным в правовом значении
сословием в России стало мещанское – объем прав, ему предоставленных, являл
собой типическое сочетание, так сказать, базовую модель правомочий –
сохранившиеся частные исключения, установленные для иных привилегированных
сословий, носили уже характер изъятий, не менявших самого существа
поимущественных прав. Единственным обособленным сословием Российской
Империи, сохранявшим особенный набор поземельных прав и обладавшего
известной степенью автономии в своем правовом положении, оставалось
крестьянство.
Если политика фактической ликвидации сословного порядка была преобладающей в
царствование императора Александра II, что отразилось как в поимущественной,
так и в публично-правовой сфере – в перестройке основных государственных
учреждений на началах всесословности, в унификации для лиц всех состояний
(опять же за исключением крестьянства) подсудности и правил судебного
разбирательства, в создании единой системы судебного контроля за соблюдением
законодательства через институт сенатского кассационного обжалования, то
правление Александра III ознаменовалось попытками возвращения к прежним
сословным положениям, к реставрации положения дворянства. Однако по большей
части эти меры не затронули или затронули слабо пространство частного права
– если политическая роль дворянства вновь выделяется, если укрепляется
положение дворянских сословных учреждений, то в правах поимущественных
перемены куда менее значительны – по большей части они сводятся к учреждению
Поземельных банков и в мертворожденном проекте временно-заповедных имений.
Разумеется, разрушение сословных институтов не было процессом одномоментным
или легким – если мы можем говорить об исчезновении существа сословного
деления, устойчивой тенденции к выравниванию сословных прав, то на практике
многочисленные остатки сословных институтов продолжали жить и накладывать
свое влияние новые учреждения, в том числе и на те, что по самым принципам
своей организации были далеки от сословного устройства. Немаловажным
фактором, способствовавшим сохранению влияния сословного деления общества на
практическую ткань русского права, была сама структура основного
систематизированного акта имперского законодательства – Свода Законов.
Исходным принципом при создании последнего при обращении к разделу о правах
гражданских был сословный взгляд на общество. Законы сословные (т. IX CЗ РИ)
образовывали действительный раздел «о лицах», в смысле формальном в Законах
Гражданских отсутствовавший. Но такое построение основного законодательного
источника оказывало сильное остаточное влияние на право – ведь любой
исходящий от верховной власти закон должен был быть включен в состав Свода
Законов, а тем самым и усвоить сословную систему последнего. Видный русский
юрист-государствовед конца XIX – начала XX века Н. И. Лазаревский писал, что
сословный характер от самого факта включения в Свод получают акты, исходно
его лишенные – поскольку должны быть подразделены по рубрикам сословных
привилегий, ведь в Своде отсутствовали общие положения о лицах и о правах,
им принадлежащих . В частности, подобным образом в сословное обратилось
переселенческое законодательство 80-х – 90-х гг. XIX века, при разработке и
принятии им не обладавшее – ведь Свод давал не просто систематизацию
материала, но и указывал на подходы, на толкование наличных актов,
Кодификационным отделом (а, стало быть, и самим государством) полагаемом
верным.
Итак, в русском праве поземельной собственности в период с 60-х гг. XIX века
по 1917 год произошли грандиозные изменения – право собственности стало
всесословным, число потенциальных субъектов права поземельной собственности
выросло почти вдвое, выстроилась целостная институциональная система,
оказались проработаны и вошли в практику вопросы правомочий собственника,
вещных ограничений, институтов владения, пожизненного и наследуемого
держаний – и это только указывания на наиболее масштабные перемены, а ведь
была и мелочная, техничная – совершенно необходимая для эффективного
действия права – проработка отдельных сторон правовых отношений, редких
казусов и т. п. Каким же образом оказались возможны подобные перемены, ведь
в силе оставался прежний – еще времен крепостного права – нормативный акт,
Свод Законов Гражданских, положения, относящиеся к праву собственности,
которого существенных изменений не претерпели? Ответ на этот вопрос
становиться ясен, если мы учтем два новых правосозидающих фактора – судебную
практику и правовую доктрину.
Конечно, мы никоим образом не хотим сказать, что оба эти фактора
отсутствовали на предыдущем этапе. Напротив, они действовали и во многом
способствовали созданию Свода Законов Гражданских – целый ряд судебных
решений высших органов государственной власти Российской Империи
(преимущественно Сената и Государственного Совета, но также и акты
непосредственной правоприменительной деятельности Государя) вошли в Свод,
восполнив лакуны, оставленные отсутствием соответствующих законов. Судебные
порядки и обычаи применения законов имели в России XVIII – 1-й половины XIX
века огромное значение, однако того, что можно было бы назвать судейской
моделью правопонимания в России не сложилось по целому ряду обстоятельств:
- во-первых, судебная должность на протяжении большей части рассматриваемого
нами периода оставалась непрофессиональной, занимаемой людьми, по
преимуществу только случайно до этого соприкасавшихся с правом. Занимались
должности на непродолжительный срок и были ступенью на пути к иной службе –
далеко не всегда даже гражданской. Вследствие этого – поскольку почти каждый
судья являлся на своем месте человеком случайным и собирающимся вскорости
свое занятие переменить – между этими сменщиками с трудом образовывалась
преемственность понятий и взглядов. Едва ли не единственным устойчивым
элементом при всех таких перестановках оставался судебный секретарь, как
правило в нужном ему направлении умевший вертеть судьями, но от него – в
большинстве случаев человека малограмотного, выросшего на кляузах и на
умении выворачивать дело – ждать каких-либо ясных юридических понятий и
стремления к логическому прояснению законов не приходилось;
- вторым обстоятельством – и едва ли не важнейшим – было отсутствие в России
должно поставленного юридического образования вплоть до работ М. М.
Сперанского, а до годов 50-х или 60-х века XVIII-го и вовсе не было ничего,
достойного имени юриспруденции ;
- в-третьих, решения даже высших судебных инстанций, в том числе Сената,
почти никогда не публиковались, а доводились только до сведения тех лиц,
коих решенное дело прямо касалось. Чтобы ознакомиться с поворотами сенатских
трактовок законов надо было быть вхожим в систему изнутри и к тому же
заинтересованным в таковом деле – понятно, сколь трудно было найти
совпадение этих условий.
Судебная практика обращается в один из наиболее влиятельных и весьма
интенсивный по нормотворчеству источник права после судебной реформы 1864
г., что связано с тремя факторами:
1) повышение уровня юридического образования и начало монографической
разработки цивилистической проблематики, с упором на практическую
применимость результатов исследований, для чего надлежало выяснить не только
наличные положения законодательства, но и сложившиеся способы их толкования
и применения, к чему и служило изучение практики судебных инстанций;
2) изменение положения суда – если ранее в случае неясности или противоречия
в законах, или отсутствия по спорному делу надлежащего законоположения,
судебное место должно было обращаться в вышестоящие инстанции и в случае
верности своего обращения ожидать законодательного разрешения вопроса, то по
Уставу гражданского судопроизводства 1864 года суд не имел права уклониться
от разрешения спора, а должен был вынести решение, основываясь на общем
смысле законов (ст. 9). Такое закрепление прав суда в деле толкования и
восполнения пробелов наличного права имело особую значимость в сфере
русского гражданского законодательства, построенного по казуальной схеме и
потому страдавшего широкой пробельностью в том числе и по важнейшим вопросам
– заполнение таких законодательных лакун во многом и было произведено через
посредство повседневной судебной практики;
3) третья причина явилась совершенно прозаическою, но от этого не менее
значимой – было начато публикование сенатских решений во всеобщее сведение,
а стало быть, материал этот сделался доступен для изучения широкой
юридической общественности, для обобщения и доктринального толкования – т.
е. судебная практика переставала быть только «судебным обрядом, обычаем», но
приобрела значение фактора осмысления права, что в свою очередь ставила
новые задачи перед высшими судебными инстанциями России . Последнее было
воспринято властью, что проявилось, в частности, в новых принципах
комплектования персонального состава Правительствующего Сента – теперь в нем
видное место занимали не только многолетние труженики практического
судопроизводства, но крупнейшие отечественные юристы – в частности, Н. С.
Таганцев, С. В. Пахман, Ф. М. Дмитриев, А. Ф. Кони, Д. И. Пестержецкий, а
обер-прокурорские столы занимали тот же С. В. Пахман, Д. Л. Горемыкин, Н. В.
Муравьев и др., что, разумеется, влияло на качество, глубину теоретической
проработки принимаемых решений. В свою очередь, значительное изменение
персонального состава Сената привело к укреплению связей высшего судебного
учреждения Империи с правовой наукой – теории, в ней сформировавшиеся, ныне
находили прямое применение в судебных решениях Сената, через это обращаясь
из частного мнения в фактический источник права .
Л. А. Кассо отмечал параллельность процессов вхождения в систему внешних
форм русского гражданского права обычая и судебной практики, из которых
первый был признан в качестве основного источника регулирования
крестьянского гражданского быта, а «судебной практике дана возможность (хотя
и косвенным путем) участвовать в дальнейшем созидании нашего гражданского
права» . Можно предположить неслучайность данных процессов: они протекали
под совокупным воздействием ряда факторов, из которых, на наш взгляд,
следует выделить следующие: во-первых, влияние исторической школы права,
которая в 1-й половине XIX века открыла значение обычая и придала ему даже
существенно преувеличенную роль, указывая на такие позитивные его свойства,
как гибкость, учет массы местных условий (уловить которые законодатель при
всем желании не способен), адекватность местным современным задачам (тогда
как законодательство может направляться абстрактными доктринами и чисто
рациональными построениями, хорошо выглядящими как интеллектуальные
конструкции, но мало вяжущиеся с повседневными задачами правового
регулирования), отражение народного духа права (последнее замечательно
гармонировало с пробуждением в первой половине XIX века как в Европе, так и
несколько позже в России национального чувства, созданием образа
национального государства, долженствующего в современных условиях сохранять
и продолжать вековые культурные традиции, в которых идеологами нового
течения важное место отводилось праву, понимаемому хранителем и выразителем
народного духа ). Вторым фактором стало существенное изменение темпов
развития России, создание новых, слабо законодательно прописанных, сфер
общественной деятельности – в такой обстановке и с учетом реального
осуществления дозволительного принципа гражданского права возникла
необходимость оперативного заполнения возникающих законодательных лакун, что
в стандартном порядке осуществить было невозможно. Быстрое реагирование на
актуальные запросы практики, принятие решений именно по тем проблемам, по
которым это было особенно необходимо в данный момент – так сказать,
quasi-правовое регулирование, вплоть до принятия законодательного акта, и
взяла на себя судебная практика (значение которой в России практически
исчерпывалось практикой сенатской, по причинам самовольно присвоенной
общеобязательности последней и публикации принятых департаментами решений –
публикация практики окружных палат и тем более нижестоящих инстанций так
надлежащим образом до конца существования Империи налажена не была).
Реальное значение в России имела почти исключительно судебная сенатская
практика, поскольку Сенат претендовал на значение собственных решений не
только в качестве руководства при толковании законов, но настаивал на
обязательности их для всех судов при решении ими однородных дел . Таковое
понимание силы своих решений Сенат основывал на ст. 815 У. Г. С., гласившей,
что «все решения и определения кассационных департаментов сената, которыми
разъясняется точный смысл законов, публикуются во всеобщее сведение, для
руководства к единообразному истолкованию и применению оных». Хотя сенатское
толкование данного положения было признано едва ли единогласно всеми
крупными русскими юристами неверным, и хотя он противоречило ст. 69 Осн. Зак.,
определявшей, что «судебные решения дел частных хотя могут быть приводимы в
пояснение в докладах, но не могут быть признаваемы законом общим, для всех
обязательным, ни же служить основанием окончательных решений по делам
подобным», тем не менее вплоть до конца Империи Сенат не отказался от своего
специфического понимания указанной нормы и приходится счесть это упорство
благодатным для российского права, поскольку, благодаря ему, удавалось
вводит строгое внешнее единство в судебную практику (хотя сам же Сенат во
многом и препятствовал благотворным результатам этой своей позиции, т. к.
устойчивостью сенатская практика не отличалась).
Через судебную практику реальным правотворящим фатором стала и правовая
доктрина, на материале Свода Законов, используя общую логику акта,
сравнительное толкование, современные зарубежные цивилистические теории
(здесь преимущественное влияние имела германская доктрина). Такими
средствами доктрина оказалась способной не только восполнить фактические
пробелы в логике изложения законодателя, но и двинуться далее по пути
разработки юридических институтов. Из достижений в этой области достаточно
указать только на создание концепции предприятия как комплекса имущественных
и неимущественных прав и обязанностей, на оформление понятия юридического
лица, его возможных организационных форм – благодаря трудам отечественных
цивилистов приобрело юридическую четкость понимание общины – ее правовой
природы, пределов поимущественных прав, взаимоотношений со входящими в нее
крестьянами, исследован был (во многом трудами К. П. Победоносцева) статус
семьи как субъекта права собственности и правовая квалификация положения
домохозяина. Комплекс этих и многих других исследований создал в результате
прочную базу отечественного права, дал ответы на вопросы, которые не был
способен своевременно удовлетворить законодатель.
Крестьянская реформа 1861 года ввела в активное употребление еще и третий
источник права – обычай, который ранее признавался только весьма ограничено,
условно. Обычаю как источнику праву особенное внимание уделяли представители
исторического направления в цивилистике. Д. И. Мейер высоко полагал значение
обычая, тем самым вступая в противоречие с позитивными указаниями законов,
утверждавшим по преимуществу единственным источником права только акты
верховной власти. На это Мейер утверждал, что «законодательная власть не
может прямо устранить действия обычного права. Конечно, если законодательная
власть откажет ему в силе, оно не будет иметь применения к случаям,
подлежащим рассмотрению органов общественной власти, но только к этим
случаям» . После реформ 60-х годов последовало официальное признание обычая
правовым источником и Кронид Малышев, излагая систему источников русского
гражданского права, вслед за Мейером переменил обычный порядок и на первое
место в числе источников поставил «обычное право», именуя его «индуктивными
выводами из реального строя гражданского быта» .
Отношение к обычаю как источнику гражданского права претерпело в
отечественной цивилистики XIX – начала XX в. три этапа развития:
1) Преобладание сугубо негативного восприятия обычая, законодатель не считал
должным каким бы то ни было образом считаться с обычным правом, полагая
тождественными понятия источника права и государственного закона;
2) Признание обычая как фактора, который надлежит учитывать исключительно
отрицательным образом – т. е. принимать во внимание сложившуюся практику при
определении норм законов устаревших, отмененных de facto, но не признание
обычая как возможного источника положительного права – проявилось на
заключительном этапе работ по кодификации малороссийского права, длительное
время (свыше двух веков) развивавшегося по существу вне законодательного
регулирования, а потому и применение стандартной кодификационной практики в
этом случае было не приемлемо, поскольку очевидным образом расходилось с
самой целью кодификации – систематической передачи действующего положения
вещей, без перемен в оном;
3) Признание обычая за источник позитивного права – произошло в ходе работ
над остзейским сводом, когда выяснилось, что, во-первых, огромное число норм
остзейского права носит обычно-правовой характер и, во-вторых, определение
предела и взаимоотношения законодательных источников возможно также почти
исключительно на основе обычая. Признание в ходе судебной реформы обычая в
качестве источника русского гражданского права (преимущественно в сфере
крестьянского хозяйства).
Последний момент для нас особенно важен, поскольку изменение оценки обычая в
правовой системе Империи произошло одновременно с отменой крепостного права
и изменением порядка низового управления. Связано это с тем, что если ранее
низовая, крестьянская юстиция находилась в руках самого помещика и на это
пространство действие государственных законов распространялось в крайне
незначительной мере, так что последние могли с полным спокойствием
игнорировать правовую специфику крестьянского быта, то крестьянская и
судебная реформы порождают мировую юстицию, а, соответственно, формируется
потребность определения порядка ее деятельности. Практические нужды вступили
в соприкосновение с учением исторической школы права и в итоге правовой
обычай был легализован. Его пространство оставалось по существу бесспорным
вплоть до начала XX века, когда в недрах Министерства внутренних дел стал
разрабатываться проект письменной фиксации крестьянского права,
предполагавший одновременные законодательные изменения в последнем на пути
постепенного сближения, но не слияния с общим гражданским правом . Проект
этот так и остался не реализован, однако начиная с 1906 г. (со «столыпинской
реформы») начинается наступление на обычное крестьянское право – в интересах
разрушения общинных порядков и приближения «хуторской» или «отрубной»
собственности к стандартам собственности индивидуальной частной, происходит
игнорирование в сенатских решениях ранее ими же признанных в своем правовом
качестве крестьянских обычаев совместного, семейного хозяйства, особенных
форм собственности и т. п. Тем самым начиналось своего рода «наступление на
обычай», на сей раз в тесном союзе с судебной практикой, которая и была
здесь основной действующей силой. Возможные итоги данного процесса оценить
вряд ли возможно, поскольку он был прерван сначала войной, а затем и
революцией, но во всяком случае возможно заключить, что начинались
крупномасштабные изменения в сфере обычного права, результат которых был
труднопредсказуем.
В результате к началу XX века русское право поземельной собственности пришло
радикально обновленным, приближенным к форме частной собственности, т. е.
как максимально полного, равного и обеспеченного как судебными средствами
защиты, так и дозволением самозащиты прав. С 80-х гг. XIX в. велась
подготовка Гражданского уложения, долженствовавшего заменить явно устаревший
Свод Законов Гражданских, привести законодательный материал в соответствие с
изменившейся практикой и доктриной . До революции эта работа не успела
завершиться – на обсуждение в Государственную Думу был внесен только раздел,
относящийся до обязательственного права, раздел, посвященный регулированию
прав вещных предполагалось обсуждать последним – как наиболее сложный,
предполагающий споры о самом объеме действия принимаемых положений – а от
этого зависел и вопрос о конкретных нормах, подлежавших включению в
уложение, будет ли оно распространяться на всех подданных Российской
Империи, или крестьянство в своих внутренних отношениях вновь будет
исключено из числа субъектов права, предоставлено отдельному акту
регулирования. Однако, проделанная работа не пропала даром – помимо того,
что сама разработка уложения стимулировала цивилистические штудии, эти
материалы, проекты статей уложения легли в основание первого отечественного
гражданского кодекса, принятого уже при совершенно других условиях, в 1922
году, однако продолжившим многие лучшие традиции русского права .
Примечания
М.А. Ковальчук, А.А. Тесля Земельная собственность в России: правовые
и исторические аспекты XVIII - первая половина XIX вв. Монография.
Хабаровск: Изд-во ДВГУПС, 2004.
Здесь читайте:
Андрей Тесля (авторская
страница).
|
