   |
| |
 |
М.А. Ковальчук, А.А. Тесля |
2004 г. |
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
XPOHOCФОРУМ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИРЕЛИГИИ МИРАЭТНОНИМЫСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
М.А. Ковальчук, А.А. ТесляЗемельная собственность в России:правовые и исторические аспектыXVIII - первая половина XIX вв.Монография ВВЕДЕНИЕВопрос о праве собственности, о том, каким должен быть данный юридический институт, о его назначении и наилучших формах его выражения – одни из ключевых в истории русского общественного сознания. Более того, многие годы спорным являлась сама оправданность существования собственности, в качестве задачи общественного развития выдвигалась идея полного уничтожения каких-либо собственнических институтов, принципиального их уничтожения. Уже один этот факт достаточен для объяснения нашего интереса к данной теме. Однако и собственно с юридической стороны данная тема представляет не меньшее значение – право собственности образует костяк (или, по крайней мере, одну из базовых опор) системы гражданского права, от его построения зависит форма многих прочих гражданско-правовых институтов, а зачастую и сама возможность их существования в конкретной правовой системе. Значимость подробного изучения истории права собственности объясняется двояко: во-первых, тем, что оно позволяет через метаморфозы юридического быта народа увидеть изменения в иных сферах общественной жизни (экономической, социальной, собственно культурной и т. д.), непосредственно отражающихся в дошедших до нас памятниках слабо или допускающих различное толкование (могущее быть нередко устраненным именно через привлечение юридического материала). Во-вторых, это дает нам возможность лучше понимать современный смысл юридической конструкции собственности, понимать ее внутренние, далеко не очевидные, если исходить только из наличного положения, связи и, в итоге, осознавать допустимость тех или иных нововведений в этой области права, более ясно предполагать последствия предлагаемых новелл. Актуальность избранного нами ракурса исследования вытекает из чрезвычайной редкости в современной научной литературе достаточно детализированных и одновременно обобщающих работ по истории российского института права собственности, рассматривающих вопрос преимущественно с юридической точки зрения, и по ощутимой потребности в них. Объектом настоящего исследования выступает российское законодательство о праве собственности и (в меньшей степени) иные юридические источники отечественного цивильного права преимущественно XVIII – 1-й половины XIX в., содержащие нормативный материал, относящийся к правовому регулированию отношений собственности. Однако для полноценного раскрытия избранного предмета нам представляется совершенно необходимым затронуть и такие вопросы, как практическая реализация нормативных положений, отражение наиболее важных вопросов в сфере законодательства о праве собственности в общественном сознании (как правило, только в современном самим законодательным нововведениям). Кроме того, в необходимой мере нами привлекаются материалы из области социальной, экономической и политической истории России для объяснения конкретного хода законодательных работ и воплощения их результатов в жизнь. В ряде случаев мы сочли необходимым включить в объект исследования ряд вопросов истории гражданско-правовой доктрины, когда вырабатываемые ею взгляды существенно расходились с наличными законоположениями и имели важные последствия (зачастую – в отдаленной перспективе) для развития отечественного института цивильного права собственности. Предметом исследования являются закономерности развития институтов права сословной собственности на последнем этапе существования феодального общества и складывание оснований для становления всесословной собственности, а также общая конва процессов утверждения в юридических отношениях нового типа права собственности как господствующего. Хронологические рамки работы – XVIII – 1-я половина XIX века, т. е. последний период существования в России феодальных отношений в качестве господствующего типа отношений общественных и складывания оснований нового – капиталистического строя, с присущей ему конструкцией единого и равного права собственности. Рассматриваются также – в части, относящейся к процессам разрушения институтов сословной собственности – явления, имевшие место в более поздний период – вплоть до начала XX века. Территориальные рамки исследования – исследуется российское законодательство о праве собственности, действовавшее на территории современных государств России, Белоруссии и Украины, т. е. в пределах основного действия Свода Законов Российской империи 1832 г. 1). Данные территориальные рамки выбраны по ряду мотивов: во-первых, эти земли устойчиво составляли ядро российской государственности и из материала повседневной правовой жизни этих территорий черпался законодателем основной материал для его позитивных построений. Во-вторых, именно на этой территории действовало право, могущее быть с полным основанием названным русским гражданским правом, тогда как на иных территориях действовало иностранное законодательство, либо рецепиированное (Code Civile в Царстве Польском) либо оставшееся со времен самостоятельной государственной жизни этих территорий (Шестекнижие Арменопула и Соборная грамота Маврокордато в Бессарабии, Шведское гражданское уложение 1734 г. в Финляндии и т. д.). Таким образом, данные территориальные границы исследования позволяют в достаточной степени выявить ключевые черты хода отечественной цивилистической мысли, не отвлекаясь на весьма важные, но с точки зрения нашей цели – изучения хода развития русского законодательства о праве собственности – явно второстепенные процессы, могущие только затемнить основной предмет через многочисленность исключений, связанных с чужой правовой традицией, специфическими местными условиями юридической жизни. Третья причина – сугубо обыденная – доступность источников, поскольку, например, в Полном собрании законов Российской империи (ПСЗ РИ) опубликованы далеко не все акты касательно т. н. «окраин», причем выборка (особенно в первом собрании) иногда носит почти произвольный характер, а в Остзейских губерниях, Финляндии и Царстве Польском существовали особые кодифицированные (или только унифицированные) акты гражданского права. Таким образом хотя бы относительную, обусловленную внешними причинами, полноту исследования действовавшего материального законодательства достигнуть было невозможно, а при данном положении существовала возможность допущения ошибок, способных существенным образом исказить действительную картину действовавшего законодательства названных территорий, без возможности для нас самих обнаружить таковые искажения. Потому мы не сочли возможным расширять территориальные рамки исследования до пределов всей территории, на которую в истории распространялось действие законов Российской Империи, и ограничились и самим по себе огромным полем собственно российских земель. Разумеется, в зависимости от колебаний политической истории России, приобретения или утраты страной тех или иных земель и их политико-юридической судьбы, соответственно сужалось и расширялась территориальная сфера данной работы, тем не менее в основном оставаясь в выше очерченных границах. Целью настоящего исследования мы полагаем освещение истории права поземельной собственности в России на последней стадии господства феодальных отношений и процессов становления единой, всесословной юридической конструкции собственности. Задачи данной работы суть следующие:
В качестве отдельной, специальной задачи настоящего исследования (помимо перечисленных выше и не расходящейся с ними, но являющееся частным случаем, акцентом прочих задач) мы полагаем рассмотрение тех разновидностей права собственности, что оставались за рамками или затрагивались только в наименьшей степени большинством исследований в данной области. Мы имеем в виду такие институты, как майоратные, заповедные и временно-заповедные имения, юридический статус государственных и удельных земель и проблемы их разграничения. Причиной относительного невнимания к указанным институтам (в первую очередь к майоратам и заповедным имениям) 2) на наш взгляд является достаточно устойчивое (и вполне проявившееся уже в дореволюционной литературе) представление о них, как нацеленных на сохранение и охранение имущественного положения дворянства 3), первоначально крупного, а затем и среднего, а потому и рассмотрение их в ракурсе постепенного разрушения сословной структуры русского общества XIX века, конца «дворянской монархии». Не оспаривая верности таких взглядов, нам хотелось бы отметить, что историческая обусловленность названных правовых явлений не исчерпывает вполне все значение данных юридических конструкций. Более того, именно в таких специфических формах закладывались основания для появления уже принципиально их форм юридической жизни, а именно правовых моделей, призванных опосредовать набиравшие силу капиталистические производственные отношения. В частности, в рамках создания правового института майоратных имений были выработаны и обрели легальное выражение (в виде lex specialis) конструкции целевого имущества, «имущественного объединения», предполагавшего включение не только «телесных вещей» - res corporalis, но и нематериальных, т. е. приближаясь к вошедшему ныне в состав гражданского законодательства понятию имущественного комплекса. Здесь же была начата сознательная проработка проблемы ограничения прав наличного собственника как в общественных интересах, так и в интересах его рода (т. н. «широкий частный интерес» или «имущественный интерес рода») и о возможности совместить таковые ограничения с общим понятием права собственности. Несколько замечаний о теоретико-методологической базе исследования. Общим местом является указание на исторический характер права собственности. И тем не менее остается вопрос – все ли необходимые выводы из этого постулата мы сделали, не оказываются некоторые его следствия для нас настолько необычными, что мы игнорируем их, включаем в систему, для них не предназначенную и успокаиваемся, достигнув эффекта внешней упорядоченности? Хоть это и самонадеянно, но полагаем, что дело обстоит именно таким образом. То право собственности, о котором ведется речь равно в работах исторических и теоретико-правовых, видится через призму триады – единства правомочий владения, пользования и распоряжения. В первую очередь остановимся на историческом характере самой триады – возникает она в средневековой Европе, выступая результатом труда глоссаторов и их последователей на юстиниановым кодексом. По существу данная формулировка является описанием внешней стороны права собственности – а именно, тех его сторон, что способны к отделению от основного массива права и к передаче иным лицам. Как неоднократно подчеркивалось в юридической литературе XIX века, триада была собрана именно из числа разрозненных упоминаний римских юрисконсультов и оказалась весьма жизнеспособна в средние века именно по причине механистичности – поскольку позволяла с высокой точностью описать феномен расщепленной собственности, при этом не выходя за пределы разработанного аппарата классического частного права, а значит, оставляя возможным обращение к нему в поисках решений вновь возникающих сложных, не предусмотренных весьма элементарным «варварским правом» случаев. Таким образом, подготовляется путь к обращению ее из внешнего, служебного описания (затрагивающего только наиболее яркие, часто встречающиеся элементы собственнических отношений) к перенесению на сущность явления 4). Однако и сами глоссаторы и их преемники на протяжении веков были весьма далеки от современного нам представления о неразрывности триады. Этому, во-первых, препятствовал тот же повседневный опыт расщепленной собственности, во-вторых, только теперь, живя в мире юридических понятий, выработанных классической юриспруденцией XIX века, мы можем в средневековых трактатах обнаружить присутствие знакомой нам правовой конструкции. Фактически же данное определение сосуществует в средние века с целым рядом иных, столь же адекватно с точки зрения современников описывавших современные им правовые реалии. Можно обратить внимание и на иной весьма примечательный факт – Code Civil, представляющийся нам концентрированным выражением классического определения права собственности в континентальном праве, включает только два правомочия, оставляя за пределами дефиниции владение, а основной упор определения, как было верно отмечено, в частности, К. И. Соколовым 5), делает на абсолютности данного права (§ 544). Разумеется, позднее появление привычного нам определения никоим образом само по себе не говорит о времени возникновения самого определяемого явления. Однако суть проблемы состоит в том, является ли данное определение права собственности (а стало быть – и само право собственности, ведь мы говорим о наличии или отсутствии того или иного явления в определенный момент времени прилагая к наблюдаемому имеющуюся у нас мысленную схему феномена, каковое и есть его определение) соответствующим тому, что мы наблюдаем под этим именем в истории. И здесь встречаются наиболее существенные затруднения – не говоря уже о западноевропейской расщепленной собственности, мы встречаем, например, в России такие явления, как «черные земли», собственниками каковых одновременно почитают себя и государство и обрабатывающие ее крестьяне, причем последние обладают и существенным набором правомочий, обычно приписываемых собственнику; вотчины, носящие характер служилой собственности, т. е. привязанные к целому комплексу политических прав и обязанностей, но в которых, в отличие от поместий, служба следует за землевладением, а не отбывание службы дает право на земельное владение. Более того, сомнения в применимости единой категории права собственности вызывает и следующее обстоятельство – отсутствие в языке той эпохи какого-либо общего термина, выражающего соответствующий набор прав не только в отношении вещей вообще, но и хотя бы только земли. По существу, в сознании того времени нет чего-либо подобного нашей конструкции поземельной собственности, а есть масса индивидуальных ситуаций, разнящихся от лиц, участвующих в этих отношениях, от вида самой земли и т. д. и т. п. Можно даже сказать, что вплоть до 1861 г., а во многом и до самого конца Российской Империи, в ней не было «права собственности», но существовали весьма различные «права собственности», «владения», что в частности проявилось и в описательных формулировках Свода Законов Гражданских. В отношении последней ситуации можно сослаться на неразвитость, казуальность
средневекового или, шире, феодального правового мышления, да так это обычно
и делается. Однако такой вариант объяснения вызывает серьезные сомнения –
ведь здесь мы предполагаем слабую способность мышления того времени к
абстракции, т. е. к искусству отвлечения от конкретного, слабость в видении
общих, объединяющих черт. Но разве можно сказать нечто подобное о
средневековой философии или богословии, об искусстве или литературе
(последняя ведь во многом построена именно на типизации, на обращении общих
для некоторых групп персонажей черт в канон, по которому затем эти самые
персонажи и опознаются, не требуя более подробного описания). Любая типология и обобщения по необходимости оказываются искажениями, нарушениями подлинного положения вещей. Избежать таковой ситуации невозможно, но осознание ее способно до некоторой степени сгладить последствия искажения, оказаться необходимой коррекцией мышления. Первым шагом к реализации таковой задачи, на наш взгляд, должно стать тщательное эмпирическое описание того нормативно-правового материала, что в прошлом относился к кругу явлений, ныне именуемому «правом собственности». От последнего термина в данной работе мы вовсе не отказываемся, однако считаем нужным указать, что он здесь используется только для общего обозначения, не приписывая ему всех тех элементов, что ныне с ним связаны, а для пояснения, что же именно на наш взгляд обнимается термином «право собственности», прибегнем к формулировке, данной крупным отечественным цивилистом В. И. Синайским: «право собственности… есть наименее ограниченное вещное право» 7). Понятийный аппарат российского законодательства о праве собственности и его субъектах. Термин «собственность» не был известен ни в Древней, ни в Московской Руси, придя в отечественное право только в XVIII веке. До того времени использовались описательные выражения, а именно: моя/твоя земля, моя/твоя купля, купить в прок/ в дерн и т. п. Глагол «купить» обозначал не только приобретение в собственность, но и сдачу вещи в аренду, потому для обозначения перехода именно в собственность использовалось уточнение – купить в прок, в веки, себе и детям, без выкупа 8). В актах удельного и московского периода используется термин «пошлая земля», происходящий от слова «пошлый», «пошлина», т. е. старина, обыкновения и, следовательно, означавший земельную собственность, давно, обыкновенно находящееся во владении лица, перешедшую ему по наследству 9). Для обозначения права поземельной собственности использовались по преимуществу такие термины, как отчина и вотчина 10) (причем в Псковской судной грамоте, в ст. 72 и 88-1 термин «отчина» противопоставляется «кормле», под которой понимается владение). К XVI – XVII таковое значение термина «вотчина» стало всеобщим, однако в XVIII веке, после указа 1714 г., устранившего правовые различия между вотчинами и поместьями последний термин также стал использоваться для обозначения права поземельной собственности. Петербургский период русской истории имел большое значение для догматической выработки института права собственности, размежевания его со сходными правовыми институтами, для восприятия отечественной правовой системой многих западных разработок, относящихся к юридическому оформлению отношений собственности. Термин «собственность» был введен в отечественное право именно в этот период, Екатериной II, а деление имуществ на движимые и недвижимые еще ранее привнесено Петром I, введшим понятие «недвижимость» для общего обозначения поместий и вотчин 11). Если ранее мы наблюдаем правовые институты, по сути только в некоторой степени схожие с нашим сегодняшним пониманием собственности, то с этого периода мы можем говорить уже именно об изменениях в рамках одного и того же института, причем осознаваемого в своем качественном своеобразии. Тем не менее приходится констатировать, что употребление термина
«собственность» в рассматриваемую нами эпоху является неустоявшимся, не
разграниченным законодательным путем сколько-нибудь определенным образом от
смежных с ним. Более того, особенно касаясь начала XIX века надобно
отметить, что и само понятие собственности не было определено. В литературе
многократно указывалось, что термин «собственность» был внесен в российское
законодательство в правление Екатерины II, являясь заимствованием из
современных той эпохе правовых представлений о центральном положении данного
института во всякой правовой системе (таковой подход оставался основным и
многие десятилетия спустя, повлияв, в частности, на складывание марксисткой
политэкономии). Однако введение данного единого термина не вытеснило ранее
существовавших обозначений этого правового феномена. Так, в законодательстве
продолжает использоваться понятие «вотчины», обозначая недвижимое имущество,
принадлежащее на праве собственности. Термины «владение» и «обладание»
продолжают зачастую использоваться в качестве синонимичных собственности, но
и не менее часто ей противопоставляются, при чем опять же без достаточного
отграничения владения на основании какого-либо иного юридического титула,
кроме права собственности (титульное владение) и владения как
самостоятельного права. Законодатель, употребляя термин «пожалование»,
весьма часто не уточняет на каком именно праве производится пожалование
земли – на праве ли держания, аренды или собственности. Таким образом, мы
видим, что для обозначения одного и того же правового явления используется
множество терминов (к тому же с множественным понятийным содержанием). Проблема, однако, состоит еще и в том, что сам термин «собственность» далеко не всегда используется для обозначения одного и того же явления. Например, сенатским указом от 10 сентября 1800 г. 13) производится пожалование земель московскому аптекарю Биндгейму под разведение сахарной свеклы, причем он наделяется правом «владеть ими как собственностью во все время, доколе промыслом сим будет заниматься» (п. 3), то есть под собственностью здесь разумеется т. н. «держание под условием», поскольку в случае несоблюдения названного условия, земли было велено «отбирать в казну». Укажем, что таковая неустойчивость и противоречивость терминологии не только выступает затруднением к выяснению истинного смыла разнообразных законоположений той эпохи, но и способствует настоящему исследованию. Дело в том, что способность к столь различному словоупотреблению и совмещению смыслов в одном слове демонстрирует родственность данных правовых феноменов для мышления того времени, позволяет хотя бы прикоснуться к действительному правосознанию первой половины XIX века. Собственность в эту эпоху видится нам как бы чужеродным феноменом, неудобным, не способным быть адекватно примененным к правовым реалиям. Язык как бы ищет наиболее удобное значение, то явление юридической жизни народа, что может быть вполне выражено именно таковым термином. Видно, что законодателю во многих случаях удобнее оперировать традиционными русскими правовыми понятиями, использовать термины «вотчина», «дедина», «предковщина», «владение», «обладание», к тому же более подвижные, чем уже имеющий вполне устоявшееся в западной жизни наполнение термин «собственность». Более того, для обобщающего все виды собственнических отношений термина в первой половине XIX века не было реальной почвы, поскольку на лицо было не единое право собственности, но достаточно обособленные феномены казенной собственности, дворянской, купеческой, крестьянской, не поддававшиеся в сознании того времени сколько-нибудь внятной обобщенной характеристике. Во многом сохранялся традиционный взгляд на землю как на принадлежность государственной власти не только в политическом смысле (земля-территория), но и как на государственную собственность в гражданско-правовом смысле. Владение землей на праве собственности дворянством непосредственно увязывалось в правовом сознании этого периода со службой, служением государству. Таковая связанность явно выразилась в мероприятиях правления Павла I, но ее можно обнаружить и в русском законодательстве в царствование Александра I и уж тем более Николая I. Ясно, что в рамках данного взгляда говорить о праве собственности в традиции юридического мышления Code Civile, то есть как об абсолютном праве на вещь, неприемлемо. Гораздо более родственными оказываются средневековые представления о службе с земли, о связности обладания землею и политической властью (ср. полицейские и судебные функции, возлагавшиеся в Российской Империи на дворянских земельных собственников). Только постепенно, на протяжении семидесяти – восьмидесяти лет с момента
издания Жалованной грамоты дворянству 1785 г. понятие собственности
приживается в русском праве, получая реальное и (главное) живое наполнение.
Происходит это во многом через процесс уравнивания сословных прав, распадом
системы прав-привилегий и медленным становлением формально-равного права. De
jure в сфере права собственности этот процесс завершился к 1867 году, когда
и казенные крестьяне получили статус крестьян-собственников, de facto он не
был вполне завершен и к 1917 году, поскольку права лица и к тому моменту во
многом продолжали определяться его сословным статусом, т. е. так и
оставалось несформированным единое понятие лица гражданского права (т. е.
достаточным образом определяемое через обобщенные категории право- и
дееспособности). Определение данное оставалось неизменным вплоть до самого конца Российской Империи, однако его казуальность вызывала на довольно оригинальные попытки – так, в частности, дефиницию права собственности, отличную от легальной, лаконичную и сближенную с зарубежными аналогичными попытками, трижды давал в своих решениях гражданский кассационный департамент Правительствующего Сената – «право собственности слагается из трех отдельных прав: права владения, права пользования и права распоряжения. Когда все эти права слагаются в одном физическом или юридическом лице, тогда оно есть полное» 14). Первая фраза из данного определения и по сей день не расходится с общепринятой в континентальной правовой традиции точкой зрения. Но продолжение сенатского определения в самый момент своего появления вызвало существенные возражения со стороны юридического сообщества (в первую очередь с позиций догматиков права, поскольку для практиков она означала только авторитетное оформление ситуации, заданной построением Свода Законов). Указывалось, что отдельные правомочия не могут дать права собственности, а так и останутся отдельными правами владения, пользования и распоряжения, выступая в качестве самостоятельных или имея иное правовое основание (здесь позиции расходились, в первую очередь применительно к владению, вследствие дискуссии, развязанной в европейской цивилистики с появлением работы Йеринга, касаясь возможности признания в отечественном праве самостоятельности владения на наличном законодательном материале или рассматривая его как производное). В конечном счете положительным выводом из данного спора стало признание невозможности «неполного» права собственности, а сама легальная формулировка была признана недостатком Свода, поскольку по существу речь велась не о полноте или неполноте права, но о пределах и ограничениях в реализации такового права. Сам Свод давал такое определение неполного права собственности: «Право собственности бывает неполным, когда оно ограничивается в пользовании, владении или распоряжении другими посторонними, также неполными на то же самое имущество правами» (ст. 432 т. X ч.1). В юридической литературе установилось мнение (какового строго придерживался и Сенат), что под другими «на то же самое имущество правами» следует понимать не иные неполные права собственности, но иные разновидности вещных прав или бессубъектных ограничений права собственности, поскольку у одной вещи не может быть нескольких собственников с несовпадающими собственническими правами на вещь (совпадающие права у нескольких лиц образуют институт общей собственности). Поскольку, как уже отмечалось выше, дефиниция права собственности, данная в Своде Законов, оставалась неизменной с самого момента его издания, то развитие теории и, во многом практики, касательно собственнических прав и систематического их оформления производилась доктринальными методами, однако имевшими большое практическое значение вследствие усвоения таковых разработок судебной практикой. Можно сказать, что сенатская практика по собственническим спорам пережила три периода: во-первых, это этап от появления новых судебных учреждений (после реформ 1863 – 1867 гг.) и изменения роли Сената вплоть до середины 70-х годов – в данный период судебная практика оказалась без сколько-нибудь существенного руководства – с одной стороны, законодательство России менялось существенно, причем изменения претерпевали не столько тексты законов, сколько те условия, в каковых эти тексты применять надлежало, с другой – сама доктрина русского гражданского права оставалась либо не разработанной, либо же самим серьезные разработки (наподобие трудов Мейера или Неволина) относились к дореформенным временам. В это время отмечаются едва ли не буквальные заимствования из зарубежных доктрин, к тому же не подвергавшиеся серьезному согласованию не только с наличной юридической действительностью Империи, но и между собой (сам персональный состав Сената был не подготовлен к новой роли, так что ему приходилось проходить стажировку в условиях, «максимально приближенным к боевым»). Второй период пришелся на вторую половину 70-х – первую половину 90-х годов, когда решающим было влияние трехтомного подробнейшего «Курса гражданского права» К. П. Победоносцева. Г. Ф. Шершеневич писал, что «во многих решениях гражданского кассационного департамента, преимущественно семидесятых годов, можно заметить отражение взглядов г. Победоносцева, нередко излагаемых его собственными словами» 15). Этот этап можно охарактеризовать такими чертами, как резкое улучшение юридической точности выносимых решений, повышение уровня юридико-технического анализа ставимых перед Сенатом проблем. В то же время сама общей направленностью сенатской деятельности было по преимуществу позитивное применение законодательного материала, стремление к точности иногда в ущерб практическому смыслу проблем. Третий период наступил с середины 90-х годов, когда резко изменились темпы развития России, гражданское право, по факту перешагивая сословные рамки и сферу отношений между вполне определенными и по общему правилу физическими лицами, обращалось в право коммерческого оборота, требовало решения задач, ответы на которые не мог дать и самый детальный анализ наличного законодательства. В эти годы сенатская практика приобретает творческий характер, зачастую вводя в тело российского права элементы принципиально новых конструкций (как, в частности, институт «предприятия» в качестве имущественного комплекса, объекта прав – опираясь на эту практику затем, в 1908 году, Г. Ф. Шершеневич сделает далеко идущие теоретические выводы). Более того, Сенат в ряде случаев существенным образом способствовал проведению правительственных планов, расходящихся с законами, по которым правительству действовать и надлежало, создавая новые толкования ранее имеющихся актов, противореча собственной ранее сложившейся практике, но открывая пути новым правовым решениям (самым знаменитым случаем этого рода стало перетолкование в конце 1900-х – начале 10-х годов общинных прав на землю, позволивших ввести в действие столыпинские аграрные законы, но такой же случай имел место и на десять лет раньше, в 1899 и 1903, когда в обход закона создавалась новая категория собственности «крестьянского двора», т. е. направленная на ограничение самоволия домохозяина и продиктованная последними, уже затухавшими веяниями движения в защиту общинных порядков). Таким образом, мы можем заключить (а более подробным доказательством нашего вывода может служить по существу весь дальнейший текст данной работы), что и при неизменности основных законодательных конструкций российское право собственности динамично развивалось, создавая условия для нормального существования новых экономических институтов, которое малоподвижное и казуально-ориентированное имперское законодательство оказывалось неспособно уловить. Ключевой чертой русского права XVIII – 1-й половины XIX в. был сословный характер, наиболее ярко проявляясь именно в регулировании права поземельной собственности и различных категорий земельных владений. В это время осуществляется законодательная фиксация сословного характера собственности и в то же время происходит внутреннее, сущностное разрушение сословности – сначала смысла сословной собственности, а затем и соответствующих юридических конструкций. Здесь ярко демонстрируется старый тезис, согласно которому прямое и точное выражение общественных отношений в праве наступает тогда, когда сам соответствующий общественный феномен уже подходит к своему отмиранию. Ближайшей аналогией является гегелевская метафора: «сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек» 16) - т. е. только тогда, когда существую отношения улеглись, обрели свой твердый вид, оказались осмыслены – только тогда возникает возможность отчетливой их юридической фиксации. Но когда явление приобретает свою застывшую, законченную форму – это же означает, что оно перестало развиваться, перестало жить, а стало быть, на очередь приходит разрушение, отмирание. Как в истории западноевропейского права доктринальное осмысление и создание общей конструкции феодальной собственности приходится на деятельность французских юристов XVI века – т. е. на то время, когда феодальные отношения уже активно замещались новым типом буржуазной, капиталистической формации 17), так и в русском праве последовательная законодательная фиксация сословного права собственности осуществляется в Своде Законов 1832 года – тогда, когда уже не только в жизни, но и в самом законодательстве уже существовал целый комплекс актов, разрушавших основу сословности. Сословия – юридический институт – оказались гораздо живучее отношений, породивших таковую форму фиксации. Юридически отмененные только декретом от 11 ноября 1917 года 18), они по большей части перестали существовать как реальный, действительный фактор социальной жизни гораздо ранее – еще в эпоху «великих реформ». Из сказанного есть чрезвычайно важное исключение – крестьянство оставалось отъединенным из единой системы гражданского права, сохраняло сословную юридическую замкнутость правового статуса de facto еще и после декретированной отмены сословий – особый статус крестьянства и крестьянского землевладения пронизывал первые земельные декреты Советской власти и даже Земельный кодекс 1922 года. Однако прочая «сословная масса» - дворянства, купечества, мещанства – к 60-м – 70-м годам обрела единый гражданско-правовой статус, оказалась в своем положении урегулирована однородными нормами, где сословные положения уже не разрывали как ранее единую ткань институтов, не создавали «множество прав собственности» взамен привычного нам единого права собственности, но оказывались только частными изъятиями – lex specialis – действующими в едином пространстве права. Сам термин «сословие», согласно исследованиям Н. М. Коркунова, появляется в отечественном праве «только в XVIII веке, первоначально для обозначения коллегии, корпорации, universitas personarum и только позднее переносится и на корпоративно-организованные сословия» 19). Подобная терминологическая множественность сохранилась и в тексте Свода Законов. Так, в ст. 415 т. X ч. 1 говориться «имущества частные суть все те, кои принадлежат частным лицам и сословиям лиц, как то: компаниям, товариществам и конкурсам». Сословием назван был также Государственный Совет (Учр. Гос. Совета, ст. 1); в указе 4 апреля 1803 г. сословием назван Виленский университет 20). Обыкновенно же термин «сословие» употреблялся и употребляется по сей день для обозначения отдельной группы подданных, юридически выделенных (обособленных), имеющих определенные права (как личные, так и корпоративные) и несущие соответствующие обязанности. Вторым обязательным признаком сословия в указанном сейчас смысле является наследственность указанных прав и обязанностей (в некоторых случаях наследственность может носить не юридический, но фактический вопрос, но в таких случаях сомнительной становиться квалификация таковой группы в качестве сословия). В качестве синонима последнего значения термина «сословие» отечественным законодательством употреблялся термин «состояние» (см., например, заголовок т. IX СЗ РИ – Законы о состояниях; также см. ст. 3 т. IX). Законченную юридическую фиксацию сословная система России в основных чертах приобрела к концу XVIII века, выразившись изданием в 1785 двух Жалованных грамот – дворянству и городам. Следующим масштабным актом, обобщившим перемены, происшедшие в законодательстве о сословиях, стал т. IX Свода Законов Российской Империи – Законы о состояниях. Свод Законов формально взял за основу екатерининское деление всех подданных на четыре сословия: 1) дворян, 2) духовенство, 3) городских обывателей и 4) сельских обывателей. Структура эта оставалась формально неизменной вплоть до 1917 года, однако фактически положение, статус и права этих сословий, а также и внутренние их разряды претерпели весьма существенные изменения уже ко времени издания Свода, а в дальнейшем, особенно после реформы 1861 года, обратилась в условную кодификационную сетку, куда – в том числе и со значительными неудобствами – вписывались различные правовые разряды подданных. Через призму сословного деления общества мы и рассмотрим ниже формы поземельных владений по русскому праву и те перемены, что медленно, но неуклонно разрушали старую конструкцию, чтобы из ее рамок в итоге появилась всесословная, юридически равная частная собственность, скроенная по образцу собственнических прав мещанского сословия, обогащенная теоретическими конструкциями и системой защиты прав, выработанных применительно к собственности дворянской. Данное исследование состоит из введения, заключения и двух глав. В конце работы – приложения, куда мы вынесли таблицы, графики, а также два фрагмента, характеризующие законодательство о формах принудительного отчуждения права собственности и о регулировании поземельных отношений на Дальнем Востоке России. Вынесение обозначенных проблем в приложение объясняется тем, что они с одной стороны тесно связаны с основным текстом исследования, а с другой стороны содержат детальный анализ правоприменительной практики и законодательного регулирования на уровне страны и региона конкретных аспектов права поземельной собственности. Авторы благодарят за ценные замечания, помощь и поддержку в работе над темой исследования д. и. н. Алепко А. В., д. филос. н. Вальковску. В. В., к. пед. н. Белых С. Л. и Цицкевичуте Е. А. + + + Приложения 2, 4, табл. 12 в прил. 3 – д.и.н., проф. Ковальчук М.А. 21); гл. 1, 2, прил. 1, табл. 1 – 11 прил. 3 – Тесля А.А., при участии Ковальчука М.А. Примечания1) За указанными пределами Свод Законов применялся субсидарно, т. е. при отсутствии по требующему урегулирования отношению постановлений в местных законах. 2) Или рассмотрения их в рамках изучения социально-экономической истории России, что, безусловно, имеет немалую ценность, однако устойчиво сопутствующим им недостатком является почти полное отсутствие правового анализа изучаемых явлений юридического быта (в частности, смешение вещных и обязательственных прав, недостаточное разграничение различных видов долгосрочных владений от разновидностей права собственности и т. п. – более подробное перечисление недостатков такого рода работ тем более неуместно, что их авторами ставились иные цели – подлинной же проблемой представляется бедность параллельных им собственно юридических изысканий). 3) См., напр. Шершеневич, Г.Ф. Учебник русского гражданского права/ Г.Ф. Шершеневич – М.: «Спарк», 1995. – С.102 – 103; Синайский, В.И. Русское гражданское право/ В.И. Синайский – М.: «Статут», 2002. – С. 133 – 134. 4) Дювернуа, Н.Л. Конспект лекций по гражданскому праву. Выпуск 3. Вещное право/ Н.Л. Дювернуа – СПб.: б/и, 1886. – С. 28 – 30; см. также Шершеневич, Г.Ф. История философии права/ Г.Ф. Шершевич – СПб.: «Лань», 2001. – С. 117 – 118. 5) Скловский, К.И. Собственность в гражданском праве/ К.И. Скловский – М.: «Дело», 2000. – С. 119. 6) Сокулер, З.А Структура субъективности, рисунки на песке и волны времени/ З.А. Сокулер // Фуко, М. История безумия в классическую эпоху/ М. Фуко – СПб.: «Университетская книга», 1997. – С. 10 – 11. Мысль Фуко может иметь и еще один любопытный выход к разбираемой нами проблеме собственности, на сей раз уже несколько более конкретный. Фуко, в интерпретации З. Сокулер, отмечал, что с XVIII века продолжается процесс постоянного усиления «роли норм за счет законов. Власть, взявшая под свой контроль процессы жизни, нуждается в механизмах непрерывного действия, т. е. в механизмах регулирующих и корректирующих. Для этого уже не подходят механизмы законов и наказаний (вплоть до смертной казни) за их нарушение. Власть над живыми управляет, распределяя живое в пространстве ценности и полезности. Она уже не проводит линию, разграничивающую законопослушных и враждебных суверену: она распределяет относительно нормы» [Там же. – С. 19]. Если и не соглашаться с далеко идущими выводами Фуко, то по меньшей мере относительно права данное наблюдение имеет существенную ценность – право эпохи архаической, домениальной, патерфамильной власти нацелено на разрешение конфликтов, уже вышедших за сферу обыденного, на разрешение ситуаций противостояния или пиковых моментов существования того или иного субъективного права. Таковыми выступают в интересующем нас разрезе равно споры о доказывании права собственности, о переходе данного права и о процедурах, обеспечивающих его надлежащую прочность. О том, как собственник реализует свое право в повседневности (т. е. вне конфликтов о праве собственности и тех моментов реализации правомочий, когда речь идет о переходе права собственности, т. е. где правомочие распоряжения используется для создания принципиально новой юридической ситуации, для появления нового субъекта, связанного с определенной вещи – для замены субъекта в связке «субъект – объект»), право молчит вплоть до XVIII века и именно на этом этапе – замкнутости от наблюдения права повседневного использования объекта права собственности – возможно складывание достаточных реальных оснований для последующего оформления концепции абсолютности права собственности – оно ведь действительно абсолютно, до тех пор, пока пребывает за пределами права. Итак, право, закон на данном этапе – гости в повседневной жизни достаточно редкие (как пример, можно привести реальную ситуацию, сложившуюся в Черниговской и Полтавской губерниях в конце 20-х годов XIX века. Тогда, по силе сенатского решения, было на четыре года приостановлено всякое отправление гражданского правосудия касательно споров городских жителей, по той причине, что решать дела надлежало по магдебургскому праву, а сборника такового не могло найти ни одно из судебных мест, к его применению обязанное. Таким образом, уже в XIX веке, не в самой неразвитой из областей России, оказалось возможным на четыре года остановить отправление правосудия, при этом вызвав только некоторые неудобства у местных жителей, но никоим образом, что казалось бы естественным следствием для нас, не парализовав гражданской жизни городских обывателей. Этот пример ярко демонстрирует реальное значение права в жизни русского общества 1-й половины XIX века – относительно эпох более ранних можно с достаточным основанием предполагать еще большую автономию частной жизни от закона). С XVIII же века центр тяжести переносится на регулирование собственно реализации правомочий, положения закона становятся в этом отношении все более содержательными, нацеленными на то, чтобы именно регулировать, нормировать повседневный контакт человека с принадлежащими ему вещами, распространении правового поля и на этот, ранее закрытый от него внутренний аспект собственнических отношений, т. е. на смену закону по терминологии Фуко, понимаемому как граница, предел человеческой свободы, приходит норма, как повеление действовать, тогда как закон был повелением остановиться. 7) Синайский, В.И. Указ. соч. – С. 205. 8) Сергеевич, В.И. Лекции и исследования по древней истории русского права/ В.И. Сергеевич – СПб.: б/и, 1910. – С. 524 – 525. 9) Энгельман, И.Е. О давности по русскому гражданскому праву/ И.Е. Энгельман – М.: «Статут», 2003. – С. 138. 10) Сергеевич, В.И. Лекции и исследования… – С. 525. 11) Шершеневич Г.Ф. Учебник… – С. 173 - 174. 12) ПСЗ РИ. Собр. 1. № 19378. Иным примером восприятия в российском законодательстве польско-литовских терминов, является «дедина», аналогичная «вотчине» и обозначающее право собственности на недвижимости. 13) ПСЗ РИ. Собр. 1. № 19550. 14) Реш. граж. кас.деп. 1868 г., № 25; 1869 г. , № 1334; 1871 г., № 1219. 15) Шершеневич, Г.Ф. Наука гражданского права в России/ Г.Ф. Шершеневич // Победоносцев, К.П. Курс гражданского права, в 3-х чч. Ч. 1/ К.П. Победоносцев – М.: «Статут», 2002. – С. 66. 16) Гегель, Г.-В.-Ф. Философия права/ Г.-В.-Ф. Гегель – М.: «Мысль», 1990. – С. 56. 17) Этот процесс ярко с точки зрения форм сознания и механизмов обыденной жизни описан в работе Вернера Зомбарта «Буржуа» (М.: «Наука», 1993); а с позиций политической экономии и сущностного объяснения процессов, разумеется, в «Капитале» К. Маркса. 18) СУ № 3, ст. 31 19) Коркунов, Н.М. Русское государственное право, в 2-х тт. Т. I/ Н.М. Коркунов – СПб.: б/и, 1901. – С. 260. 20) ПСЗ РИ Собр. 1. № 20701. 21) При техническом выполнении диаграмм большую помощь авторам оказала Тесля Е.В., который мы, пользуясь случаем, выказываем глубочайшую благодарность.
М.А. Ковальчук, А.А. Тесля Земельная собственность в России: правовые и исторические аспекты XVIII - первая половина XIX вв. Монография. Хабаровск: Изд-во ДВГУПС, 2004. Здесь читайте:Андрей Тесля (авторская страница).
|
|
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
|
Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,на следующих доменах:
|
