|
|
Леонид Сергеев
Вперед, безумцы!
И ЗА ЧТО ВЫ ЛЮБИТЕ ИХ?
Ну что рассказать вам о наших соседях, с чего начать, даже и не знаю. Я
человек справедливый и напраслину возводить ни на кого не стал бы, но из-за них,
этих наших соседей, чуть не лишился аппетита и сна. Чего только ни приходилось
терпеть от их невообразимого нахальства! У нас и раньше не было особой симпатии
друг к другу, случались и стычки, но они, сказать по совести, носили безобидный
характер, поскольку я человек сдержанный и деликатный, но, согласитесь, всему
есть предел. Я ведь тоже не железный, и мои нервы не проволока, а уж о своей
жене бедняге и не говорю — как она все выдержала, уму непостижимо. За ее великое
терпение ей следовало бы отлить памятник из чистого золота. Короче, в прошлом
году соседи доконали меня окончательно, выжали из меня все соки.
Жена говорила, что во всем виновата моя мягкотелость — я сразу не поставил их на
место — и что вообще с самого начала, общаясь с ними, дал слабинку, чего с
подобными людьми допускать нельзя — насядут еще сильнее. Не знаю, может, так оно
и было, но факт остается фактом — их поведение становилось все более
возмутительным, их наглость возрастала у меня на глазах, а главное, их
деятельность с устрашающей скоростью пускала корни по всему нашему поселку. В
прошлом году мы с женой постоянно несли двойную нагрузку: сражались с соседями и
оберегали сложившийся поселковый уклад.
Они появились в наших местах три года назад. Несколько дней ходили по поселку,
присматривали себе дачку, а наши соседи как раз, хорошие такие, покладистые
люди, с которыми мы пять лет жили душа в душу, вздумали перебраться на юг. Вот
так и получилось, что мы стали соседствовать с этими новоселами.
Не успели они перетащить вещички, как начали вводить на участке вздорные
новшества и уже этим взбаламутили посельчан. Посудите сами, до них все дачники
имели одинаковые дома с небольшими террасами и скромными хозяйственными
постройками — издали поселок выглядел как игрушка, этакий райский уголок. А эти,
видите ли, решили пооригинальничать: разобрали террасу и на ее месте стали
возводить огромную застекленную веранду — что-то среднее между танцплощадкой и
гигантской оранжереей.
Мало того, они поломали все постройки и смастрячили какие-то дурацкие беседки, а
вместо огорода разбили цветники. И в заключение, бездарно размалевали дачу в
какие-то крикливые цвета, что совершенно не соответствовало нашему ландшафту. В
общем, садовый участок превратился в этакий Парк культуры и отдыха.
Это был неприкрытый вызов нашей общественности, немыслимое пижонство, нарушение
всяческих норм, установленных для застройщиков. Уж я не говорю о том, что они
начисто испортили внешний вид поселка, приезжим это сразу бросалось в глаза, они
так и пялились на их сооружения, не в силах понять, куда попали: в Дом отдыха
или к сумасшедшим.
Но самое страшное началось потом: к ним валом повалили праздные знакомые, и
сразу обнажились их цели. Каждое воскресенье они закатывали такое, от чего весь
поселок ходил ходуном. Прикидываясь современными, эти наши соседи (кстати, по
образованию медики) устраивали что-то вроде ассамблеи мыслителей — хвастались
высоким интеллектом. С утра, беспрерывно и громко болтая об искусстве, они всей
компанией отправлялись на озеро купаться, днем устраивали расточительное
застолье, во время которого опять-таки вели затяжную болтовню, ну а по вечерам
от них совсем не было спасения — они на весь поселок запускали модные пластинки
и с похохатыванием, демонстрируя безоблачное счастье, танцевали до одури, а то
и, чтобы увеличить веселье, с оглушительным грохотом колесили по округе на своем
“Москвиче”, наполняя улицы вонью и гарью. Ну скажите, кому понравится такая
пугающая вседозволенность?
И, главное, с каждым воскресеньем они все азартней и безалаберней проводили
время, прямо не давали себе передышки и все больше вырывались из-под контроля
общественности. Меня так просто бесила эта бесхозяйственность и бездумность. Я
всегда отличался цветущим здоровьем, а тут весь извелся, из-за постоянных
переживаний у меня расшатался весь организм, внутри все перевернулось.
Надо сказать, до этого мы с женой жили спокойно, честно и, по общепринятым
понятиям, неплохо, зря прибедняться не буду. В городе мы работали бухгалтерами,
— стало быть, знали счет деньгам, то есть у нас все было предусмотрено и
взвешено. Одевались мы скромно, не в угоду моде, и хозяйство вели расчетливо,
экономно, выигрышно, из всего старались извлечь пользу, у нас все шло в дело и
даром не пропадал ни один клочок земли. Весной, к примеру, мы выращивали цветы
на продажу, а летом — кабачки, кстати, очень доходное дело. Наша жизнь особенно
не изобиловала радостями, нам некогда было веселиться. Ну, словом, мы вели
благоразумный, примерный образ жизни и ничего такого себе не позволяли, как все
порядочные люди. Вот почему у меня сидели в печенках развлечения соседей.
Но основная опасность деятельности соседей заключалась в другом. Глядя на них,
залихорадило и других дачников: одни стали переделывать террасы, другие вместо
грядок разбивать дорожки, клумбы, мастерить скамейки — им подражали во всем, в
тех или иных вариациях.
Ну, а беспорядочная, отчаянная жизнь соседей, конечно, имела пропагандистский
эффект: вначале молодежь, а потом и кое-кто из людей нашего возраста последовал
за ними. Из уютного благопристойного уголка наш поселок со все нарастающей
последовательностью превращался в увеселительный аттракцион с беснующимися
жителями.
Я, естественно, изо всех сил пытался пресечь тлетворное влияние соседей, но где
там! Вы же знаете, праздность — штука заразительная. Надо мной все стали
подсмеиваться: вначале с ядовитыми улыбочками называли ворчуном и брюзгой, потом
в мой адрес посыпались всевозможные обвинения; короче, вместо благодарности в
меня полетело столько комьев грязи — и не счесть. Но расскажу все по порядку.
День, когда объявились эти новоселы, я запомнил на всю жизнь. Была середина
лета, и жарища стояла неимоверная, но мы с женой упорно работали в огороде.
Соседи явились во второй половине дня: весь скарб привезли на грузовике, а сами
прикатили на “Москвиче”, этакой допотопной колымаге. Ну и, ясное дело, один их
вид чего стоил! Он грузный, краснокожий, с лиловым носом — огородное пугало,
удачней сравнения не придумаешь. У него была спотыкающаяся походка, он ходил
выпятив живот, насвистывая, улыбаясь идиотской улыбочкой, но в этой его
простодушно-веселой улыбчивости я сразу увидел напускную приветливость, и тайный
голос мне нашептывал, что доверять такому человеку нельзя. Завидев нас с женой,
он поздоровался легким кивком и расплылся, точно осчастливил нас своим
появлением.
Она, пышногрудая, пышнобедрая, ходила от машины к дому взад-вперед, ласково
напевала что-то домочадцам и рыскала глазами по сторонам — стоило на улице
появиться мужчине, как она выпячивала свои формы и зазывающе улыбалась (не
скрою, эти позы вызывали некоторое волнение). Но — что я сразу отметил — с
посторонними она говорила умиленно-размягченным тоном, не говорила, а прямо
выпускала изо рта серебряную струю, а вот с мужем не очень-то церемонилась: то и
дело, подбоченясь, покрикивала на него, и он явно испытывал к ней рабское
почтение, прямо трепетал перед ней и действовал только по ее указке — когда она
отчитывала его, стоял навытяжку, нервно сглатывая слюну, и выглядел каким-то
пришибленным.
Ну, а их дочь так уродлива, что на нее нельзя не обратить внимания. Эту
долговязую и нескладную кобылицу я сразу прозвал “галифе” — своими широченными
бедрами она задевала не только мебель в комнатах, но и прохожих на улице.
Держалась она скромно, то и дело опускала глазки, но и дураку было ясно, ее
застенчивость — сплошное кривлянье. Лицом она смахивала на мать, и можно было
догадаться, какие страсти ее раздирали; ну и высоким вкусом она не отличалась —
напялила на себя мужскую рубаху и кепку, которую носила на какой-то залихватский
лад — козырьком назад.
Они разгружались, таскали барахло, весело перемигиваясь, со взрывами
беззаботного хохота — всем свои видом давая понять, что в их семье захватывающие
интересы. Это была зрелищная, смехотворная картина. Время от времени, мимоходом,
он, сосед то есть, обнимал и целовал своих женщин, и как бы приглашал нас с
женой разделить его радость, но скорее делал это назло нам, чтобы мы
облизывались при виде их счастья.
Не успели они расставить мебель в доме, как он вывел свою женушку
фотографироваться. Он снимал ее и анфас, и в профиль, и со спины. А она совсем
спятила от притворства — воображала из себя черт-те что! На ее лице прямо
читалось неутолимое желание прославиться. Мы с женой от смеха за стенку
держались.
В тот вечер они закатили первую пирушку. К ним понаехала орава гостей —
совершенно разношерстная публика: врачи, инженеры, актеры, художники. Ну, вы
знаете эту богему, этот бесконечный треп обо всем: о книжных новинках и
выставках, о нашумевших фильмах и театральных постановках.
Страшный народ эти люди искусства и те, кто вращается в их кругах. Они
непостоянны и неуживчивы, быстро всем увлекаются и так же быстро во всем
разочаровываются; не выносят оседлой, размеренной жизни, страдают по пустякам,
из-за мелочей. И, согласитесь, подобная взбалмошность причиняет много хлопот и
неприятностей окружающим.
Говорят, с ними интересно. А чего интересного, скажите мне? Ну, болтают они
красиво, верно. Язык у них подвешен, как надо. Но от них выходишь усталый, все
перемешается в голове, а на следующий день выветривается. Ничего конкретного не
остается — так, какие-то обрывки трепа. Да и как может остаться, когда в
большинстве случаев они сами не знают, чего хотят. Вся их жизнь — вечные
мучительные поиски. Искусство, искусство! Да и все эти спектакли и фильмы —
сплошная надуманность... И писатели все врут. Они не мастера душевных дел, а
мастера загибать. В жизни все не так, уж кто-кто, а я-то знаю. В жизни все проще
и продуманней. И главное, не надо дергаться, суетиться, а терпеливо и
последовательно делать свое дело. Найти свою жилу и тянуть ее. Мне, например, в
сто раз приятней побеседовать с человеком простой профессии, знающим толк в
житейских будничных делах, а не витающим где-то в облаках. Такие беседы не
только приятней, но и полезней, всегда почерпнешь что-то ценное, то, чего не
знаешь, что пригодиться в дальнейшем. На таких ценных, основательных людях и
держится все, а те, то есть богемные, сплошь пустозвоны.
Так вот, соседи и нас с женой пригласили на новоселье, но мы, сами понимаете, не
вписались в их компанию. Я-то еще ничего, кое-что понял в их дурацких
изречениях, немного поддерживал разговор, а жена совсем сникла, бедняга.
Хозяева устроили богатое застолье, явно показывая, что в этом плане у них
неисчерпаемые возможности. Глядя на обилие еды, я про себя отметил их
расточительность и неодобрительно покачал головой. Но их приятели, эти
многочисленные прихлебатели, все восприняли как должное, и вообще вели себя
развязно: ходили по комнатам, все трогали, до чего дотягивались руки,
усаживались на что попало, все хватали, высматривали и при этом орали во весь
голос, что теперь им — не хозяевам, а именно им — есть где “отдыхать”. Я бы
таких сразу турнул, а хозяева хоть бы что — брызжущими радостью голосами
говорили обо всех только хорошее, дарили направо-налево свои вещи.
Особенно старалась соседка. Эта неутомимая въедливая говорунья обрушила на
гостей прямо-таки словесный водопад. Расточая улыбки, возбужденно, с жаром
говорила, как счастлива оттого, что теперь есть где собираться, устраивать
пикники. Несколько раз она бросала в мою сторону многозначительные взгляды, с
двумя типами лихо танцевала, а с одним и чуть ли не целовалась. И ее муженек —
ничего, даже аплодировал им. А ведь жена не должна выпячиваться и строить глазки
каждому встречному, я так считаю. К тому же, эта веселяга умудрилась за вечер
три раза поменять платья, одно смелее другого. Говорила — душно, но это был
просто-напросто ловкий трюк, дешевый способ соблазнения.
Я, например, в молодости, уходя на работу, жену запирал на ключ. Говорили, я
подозрителен, недоверчив и ревнив. Чепуха все это, гнусная болтовня,
беспочвенные слухи. Я это делал, чтобы с самого начала дать жене понять, где ее
основное место. А своих приятелей я к нам не приглашал вовсе не потому, что
считал их потенциальными любовниками жены, а потому что с женитьбой они попросту
отошли на второй план. Я считаю, семья — дело святое и разным холостякам в ней
делать нечего. А то придут и начинают вносить раздоры и всякое такое.
В середине вечеринки сосед подошел ко мне и со своей неизменной деланной
улыбкой, в порядке саморекламы, объявил, что у них с женой покладистые
характеры, и предложил тост за то, чтобы мы жили дружно, в полном согласии.
Надо сказать, я и в молодости не очень-то любил выпивать, а теперь — и подавно,
но, будучи человеком воспитанным, на этот раз не отказался, почему за это не
выпить? Потом из лучших побуждений я решил дать соседу несколько дельных
советов.
— Прежде всего, — сказал я, — не вступайте в тесные контакты со всеми
поселковыми. Народ здесь разный, и лучше от всех держаться подальше.
— Так-то оно так, — с недоверчивой улыбкой пробормотал он и бросил на меня
испытующий взгляд, как бы ощупал меня взглядом, и, хохотнув, добавил: — Ну, а
как же дружба?
— Всякая дружба до поры до времени, — убежденно заявил я. — Да и отношения между
людьми лучше, если они меньше общаются, реже видятся. У меня есть собственные
принципы: я никого не беспокою, и, пожалуйста, ко мне не лезьте, не впутывайте в
ваши делишки, понимаете?
— Все это, конечно, прекрасно, но зачем столько предосторожностей? — он в
тусклом недоумении пожал плечами и угрюмо сжал губы.
На минуту он впал в унылую задумчивость, но потом снова как-то ехидно
усмехнулся, что-то ляпнул забористое и заспешил к своим дружкам.
Я сразу обратил внимание, что он говорил обиняками и этим самым заронил во мне
недоверие, которое уже ничем не смог вытравить.
Ну, а моя жена с соседкой невзлюбили друг друга с первой минуты. В какой-то
момент я заметил, что у них вроде бы завязалась сердечная беседа, но потом краем
уха услышал, что жена посоветовала соседке развести кабачки, и та залилась сухим
смехом, отсела к своим приятельницам и весь вечер смотрела на нас хмуро,
враждебно, а со своими по-прежнему была яростно весела. В конце концов мы тихо и
вежливо попрощались с ними, пожелав всего наилучшего.
Они веселились до полуночи, а потом сосед развозил гостей на своем драндулете:
кого на автобусную остановку, кого на станцию. Три раза гонял, грохоча и исчезая
в клубах выхлопного газа.
— И чего шустрит? — язвительно сказал я жене. — Бензин зря тратит. Что они, его
приятели, пешком не могут дойти? Идти-то не больше пяти шагов. А он — нет,
развозит (ни с того ни с сего машина соседей, эта побитая колымага, стала для
меня предметом жгучей зависти).
— Показывает, какие они богатые, — откликнулась жена. — А она вообще ужасная
баба. Фигура отвратительная, ни умом, ни красотой не блещет, а уж строит из себя
не знаю кого. Вертихвостка!.. Подходит, значит, ко мне, но как подходит-то —
противно смотреть, и предлагает закурить. А я говорю ей, что не курю. А она
сразу лукаво так: “Ой, какая вы молодец, а вот я иногда покуриваю, силы воли нет
бросить, но зато я каждое утро делаю гимнастику!”. Гимнастику! Ей бы мотыгу в
руки да поокучивать полдня, тогда бы ей было не до гимнастики...
Жена пробормотала какие-то зловещие слова, а я представил соседку с мотыгой и,
честное слово, какая-то злобная радость наполнила меня.
“Какого черта! — подумал я. — Мы на свою дачу положили полжизни, кишки
надрываем, а такие, как они, живут себе беспечно, транжирят деньги
направо-налево и еще веселятся при этом... И вообще, откуда у них деньги на
дачу?! И на машину? Еще надо проверить, не ловкачи ли они какие?”.
Точно угадав мои мысли, жена сказала:
— Конечно, дача у них намного хуже нашей, а в доме — сущий кавардак. Я сразу
поняла — она не умеет вести хозяйство. Ты обратил внимание — на столе не было ни
одного салата... По-моему, она и готовить не умеет.
Неприязнь к соседке все больше вызревала в жене. В ту ночь она долго не могла
уснуть и, по-моему, втайне желала соседке неизлечимой болезни.
С невероятной поспешностью, буквально через два дня после приезда, сосед начал
переделывать террасу. Потихоньку, вроде бы с ленцой, насвистывая, с дурацкой
серьезностью он начал вытворять какие-то странные вещи: снимать дверь с петель и
выставлять рамы. Все это не ускользнуло от моего внимания. Я не понял, что он
собирается делать, и, разбираемый соблазном узнать, выглянул из окна и вскользь
осведомился.
— Хочу расширить террасу, — безмятежно ответил он и заулыбался. — Как вы
думаете, это несложно?
Я подумал, что он попросту меня разыгрывает, но вышел из дома и, облокотившись
на рейки забора, спросил напрямик:
— А для чего расширять?
Я был уверен, что здесь был какой-то потаенный смысл — ну не для гостей же он
затеял эту авантюру! Но что бы вы думали?
— Для друзей, — ответил он ликующим голосом.
Я думал, он темнит, и не то что сгорал от любопытства, от желания узнать
истинную причину его задумки, а просто было неприятно, что меня дурачат. Я ушел
работать в огород, но эта мучительная загадка не давала мне покоя, и я искоса
наблюдал за соседом. Настроение у меня было паршивое.
А сосед сломал перила и начал разбирать перегородки. Я посматривал на него с
горьким презрением, и не без тревоги. Признаюсь, спокойствие, с которым сосед
ломал террасу, действовало мне на нервы. Пекло в тот день особенно нещадно —
прямо хоть подыхай, и сосед то и дело подходил к рукомойнику и обливался водой,
издавая бульканье и урчанье, а потом кричал жене в комнаты:
— Дорогая, принеси мне, пожалуйста, полотенце.
Его красотка появлялась в окне, протягивала ему полотенце и, проявляя
удивительную нежность, спрашивала:
— Ты еще не закончил разбор террасы?
Смех разбирал, когда я слышал это.
Внезапно я заметил, что сосед начал подпиливать подпорки, и у меня прямо кровь
застыла в жилах. Это была опасная затея — крыша могла в любой момент рухнуть.
Руководствуясь благими намерениями, стараясь не грубить, я тактично намекнул
соседу про это обстоятельство; на какое-то время он нехотя согласился, но потом
опять взялся за свое, демонстрируя потрясающее невежество в строительном деле.
И вот, значит, когда степень моего возмущения достигла критической точки, как и
следовало ожидать, крыша рухнула и придавила соседу ногу. “Так ему и надо! — не
без злорадства подумал я. — Нет, чтобы осмотреться, все обдумать, выверить,
посоветоваться со знающими людьми!”. Я-то сразу понял, что все это выйдет ему
боком. Ну, в общем, его жена, охая и ахая, вытащила бедолагу из-под обломков,
стала делать ему массаж. А я все больше приходил в радостное возбуждение —
сознание собственной безопасности подогревало меня.
Но что бы вы думали? В последующие дни этот горе строитель как ни в чем не
бывало начал расширять фундамент, делать дополнительный настил, ставить столбы,
и все это — насвистывая, улыбаясь. Я, разумеется, время от времени украдкой
высовывался из-за дома, наблюдал за дилетантским настырным строительством. Меня
уже не на шутку заедал этот вечно улыбающийся толстячок со своим несокрушимым
спокойствием; я даже подумывал, что его оптимизм от слабоумия.
Естественно, напористость соседа привела к тому, что он соорудил некое
аляповатое замкнутое пространство со множеством окон, где сквозняки тянули со
всех сторон. Это было ниже всякой критики. Мне, конечно, не терпелось
высказаться, слова так и вертелись у меня на языке, но я промолчал — думаю, по
понятным причинам.
Терраса соседа сразу принесла ему славу чудака, но самое нелепое — как я уже
сказал вначале, — через неделю его примеру, под какими-то прозрачными
предлогами, последовали и другие посельчане. Умора! Я чуть не лопался от злости.
— И чего только люди не придумают! — с гримасой отвращения вполне справедливо
говорила моя жена. Кстати, справедливость — ее основная черта.
Короче, повторяю, в поселке начались страшные перемены; некоторые, расширив
террасы, ликвидировали грядки и утрамбовали дорожки, усыпанные толченым
кирпичом, а меж деревьев повесили гамаки. Кое-кто пошел еще дальше: сломал
заборы и снял предупредительные знаки о злых собаках и прочее. Терраса соседа
сыграла роль некоего катализатора, — казалось, эти перемены давно назревали,
носились в воздухе, но людям не хватало смелости изменить свою жизнь. И вот
теперь они изощрялись, кто как мог. У некоторых эти новшества приняли просто
уродливую форму — они засевали участки... травой, чтобы, как объявили мне,
“лежать в прохладной траве и смотреть, как проплывают облака”, а молодежь —
чтобы “играть в теннис”.
Все это выглядело издевательством; со стороны можно было подумать — по поселку
ползет какая-то всепроникающая, всеразъедающая плесень. Несколько раз я
порывался положить конец дурацким новациям, обходил посельчан, взывал их к
благоразумию, делал внушения, но они словно лишились языка — только
отмахивались, а за глаза я слышал ругань на свой счет. С усталым упорством я
твердил, что приусадебные участки выделены для подсобных хозяйств, а не для
бездумного отдыха — для этого существуют санатории, но меня высмеивали,
говорили, что я зануда с мелочным характером и всякое такое. Вскоре я понял, что
в подобных делах одним внушением не обойдешься, но уже было поздно.
Ну, а потом, как я уже говорил, начались оргии. Особенно усердствовали молодые
люди. Не подумайте чего, я ведь тоже кое-что соображаю — молодежи иногда надо
послушать музыку, потанцевать, но нельзя же в этом упражняться ежедневно! Да и
заводили они всякую муру. Сопоставьте музыку прошлых лет с теперешними
завываниями — и все поймете сами. В общем, шло прямое загнивание некогда
процветающего поселка.
В те дни на душе у меня было муторно. Я ходил, полный презрения, пребывал в
унылой задумчивости — все пытался представить, чем закончатся эти нововведения,
куда все это заведет. О наших соседях не говорю, меня уже все раздражало в них,
даже как храпел на крыльце их старый пес. А их тарахтящая машина просто не
давала мне покоя. Каждое воскресенье, желая покрасоваться, сосед гонял на ней
встречать приятелей. Это был умышленный трюк, рассчитанный на легковерных
посельчан: вот, мол, видите, как удобно иметь собственный транспорт! Покупайте,
чего там! Он, сосед то есть, так и говорил, что комиссионные машины стоят дешево
и, немного поднатужась, это каждому по карману. Он явно дурил посельчан, но
зачем, я никак не мог взять в толк. Чтобы разгадать его задние мысли, я как-то
попытался уточнить, что он имеет в виду, говоря о том, что купить машину может
каждый.
— В самом деле, — невозмутимо ответил он, — подержанные машины стоят не так уж и
дорого. Я смотрю, здесь у многих телевизоры, ковры, хрустальная посуда, а у нас
ничего такого нет, зато мы имеем машину. С машиной чувствуешь себя свободней: в
любой момент можно поехать к друзьям, выехать на природу, отправиться
путешествовать, — он широко расплылся, давая понять, что его хитрости и уловки
не так-то легко разгадать. — А в доме, мне кажется, главное — иметь книги и
хорошую музыку... — в безмерной самонадеянности вещал он, точно пастор.
— У них не дом, а проходной двор, — в тот же день сказала мне жена. — Этой
фифочке не семью содержать и не хозяйство вести, а выступать бы где-нибудь в
ресторане. Сегодня смотрю — одной рукой держит мужа, а другой делает знаки его
приятелю. Даже при нем устраивает любовные делишки. И он все ей прощает, тюфяк.
Не может держаться как мужчина, — злость в жене все накапливалась. — А вчера
влетела во двор, спешила так, точно за ней гнались бешеные собаки, и кричит
своему муженьку: “Дорогой, в клубе идет замечательный фильм! Нам совершенно
необходимо его посмотреть”. Противно слушать! Необходимо посмотреть! Лучше б
мужу брюки подшила, ходит как голодранец.
Соседку жена уже просто видеть не могла. Да, собственно, у них появилась
взаимная ненависть. До грызни, конечно, не доходило, при встрече они даже
раскланивались, но я замечал, с какими каменными лицами они потом расходились.
Остальное дорисовывало мое воображение: я представлял, как однажды они
набросятся друг на друга и оттаскают за космы. А что вы думаете, женщины на все
способны.
— А их доченька бесстыдная, нет сил, — продолжала жена. — Ходит по поселку в
шортах! Это с ее задом-то! Настоящая корова, противно смотреть! Идет здесь мне
навстречу с каким-то парнем в обнимку, представляешь? Увидела меня, хоть бы
устыдилась. Какое там! Нарочно еще ближе к нему прижалась. Ужас! Зловредней ее
не бывает!
Жена говорила еще что-то, а я вдруг вспомнил слова соседа о машине и,
сосредоточенно морща лоб, подумал, что машина не такое уж дьявольское
изобретение, что, в принципе, иметь ее совсем неплохо — на ней можно доставлять
овощи на рынок, а если купить прицеп, — то и дрова и торфяные брикеты возить, да
и подрабатывать — делать “левые” рейсы.
В середине лета я начал возводить на своем участке полиэтиленовый парник, чтобы
на следующую весну раньше всех приступить к выращиванию овощей. Сами знаете,
сколько на рынке стоят ранние овощи. Я работал целыми днями, под вечер прямо
валился с ног от усталости, а соседи все развлекались: провожали одних гостей и
тут же встречали других. И денег транжирили!.. Не знаю, сколько, но уж немало!
Нас с женой на свои сборища они уже не приглашали. Больше того, разговаривая со
мной, сосед уже не улыбался, а выказывал полнейшее безразличие ко всему моему
существу. Не скрою, это немного заедало. Я, может, и не подарок, но все же не
как некоторые, понятия о добрососедстве имею и считаю, что худой мир лучше
доброй ссоры. Именно поэтому я решил наладить с ним отношения. Однажды, когда
сосед, насвистывая, прохлаждался около дома, я окликнул его и доверительно
сообщил, для чего строю парник.
— Если хотите, помогу вам построить такой же, — искренне сказал я. — И рассаду
могу вам продать. Отдам дешево, по-соседски.
— Нет, что вы! Спасибо! — испуганно замахал сосед руками и, посмотрев на меня
холодно, с явной неприязнью, чуть не выдал залп ругани. Потом перевел взгляд на
мое уже почти законченное сооружение и усмехнулся.
Вот так, мать его за ногу! Извините за выражение. Вот что я получил за свое
добросердечие. “Но ничего, — подумал я, — посмотрим на твое раскаяние, когда
придет весна и когда ты увидишь наши свеженькие овощи!”. Я уже видел его
раскаяние и прямо стонал от удовольствия.
Закончив парник, я привез на участок две тачки навоза, и мы с женой стали его
носить вилами в парник. Хороший такой, жирный навоз. И вот тут-то все и
началось. Лучезарная улыбка соседки уступила место брезгливой гримасе.
— Дорогой, — обратилась она к мужу, сморщив нос, — откуда это так ужасно пахнет?
Он кивнул в нашу сторону и пробурчал что-то едкое. И она, соседка то есть, ни с
того ни с сего набросилась на мою жену. Вернее, почти набросилась. Она сказала с
гордым высокомерием:
— Господи, и как женщины выносят такое?!
Это уж было слишком! Подобные слова для моей жены явились ледяным душем. Она вся
вспыхнула, но не сразу нашла, что ответить. Соседка поняла, что переборщила, и,
спохватившись, все перевернула:
— С утра до вечера работают в саду, и еще ходят по магазинам, и готовят, и
стараются хорошо выглядеть...
Вот так эти хитрецы нас и облапошивали. А мы все проглатывали. Но, если говорить
начистоту, втайне у нас созревали свирепые планы: я лелеял мысль, чтобы сосед
разбил свою машину, а моя жена... — об этом я и думать боялся, но наверняка это
была неслабая месть.
Но не о том речь. Самое странное, именно в этот момент, когда мы уже вовсю
воевали с соседями, к ним все чаще стали наведываться поселковые: один шел
что-нибудь одолжить, у другого заболел ребенок, у третьего было тяжело на душе,
и он шел исповедаться. И они никому не отказывали, отдавали, дуралеи, последнее;
забросив собственные дела, спешили помочь совершенно чужим людям. То один, то
другой житель поселка при встрече мне говорил:
— Как вам повезло, что с вами соседствуют такие замечательные люди, приветливые,
добрые. Мы их так любим!
А жительницы обрабатывали мою жену:
— Вы не цените ваших соседей — они чудесные люди, веселые, интересные. Мы их так
любим!
И, само собой, наших соседей особенно любили их многочисленные гости. Но меня
всегда так и подмывало спросить всех этих людей: “И за что вы любите их? Ведь вы
совершенно их не знаете! Они пускают вам пыль в глаза, а на самом деле являются
закоренелыми бездельниками и насмешниками. Уж кто-кто, а мы с женой знаем, не
первый день живем с ними бок о бок”.
Вот так и протекали наши летние деньки — среди гнусных, нахальных штучек соседей
и всеобщего отчуждения. Так и прошли два дачных сезона, по сути дела — два
загубленных лета. А на третье наши отношения накалились до предела, мы с соседом
разговаривали язвительно и гневно, а наши жены только и думали, как бы насолить
друг другу. Можете себе представить, что это была за жизнь! Сказать по правде, я
весь извелся, одно время даже решил продать дачу и приобрести домишко в другом
месте, а потом подумал: с какой стати? Эти выскочки приехали на все готовенькое,
а я был одним из первых поселенцев. Именно я, а не кто другой, пробивал для
застройщиков водопроводные трубы, электропровод и тому подобное. И почему,
собственно говоря, теперь я должен уезжать?! Если уж на то пошло, пусть они
уезжают. Однажды я прозрачно намекнул на это соседу, и он неожиданно спокойно и
даже как-то доброжелательно сказал:
— Да мы и сами об этом подумываем. Здесь очень красиво, и озеро прекрасное и
люди дружелюбные, но, знаете, мы с женой любим перемены. Дача как-то
привязывает. Мы хотим купить палатку, байдарку, велосипеды. Все-таки лучший
отдых в лесу, у реки. Вы, кажется, нас осуждаете за наш образ жизни, но уж такие
мы люди. Простите, если иногда досаждаем вам.
Я даже немного опешил от такого откровения и в последующие недели ощущал что-то
вроде уныния. Как-то само собой закончилось наше въедливое противоборство и меня
охватила тягучая, вязкая скука. Но жена с соседкой продолжала скандалить, все
больше оттачивая свое словесное оружие. Каждый вечер жена подробно докладывала
мне про позорное, бесстыдное поведение соседки, но мне почему-то уже надоело это
выслушивать. Больше того, я вдруг заметил, что жена стала придирчивой и
сварливой, ей явно изменяло чувство справедливости. Частенько она поливала
соседку без всякого повода. Как-то говорит, снедаемая жгучей завистью:
— Соседка опять напялила на себя новое платье. Все молодится, развалина! И чего
из себя корчит?!
— Хватит! — обрезал я разгоряченную супругу. — Какая она развалина, что ты
болтаешь?! Она моложе тебя.
Это был смертельный удар, — всегда во всем согласная, ни в чем не перечащая,
жена чуть не запустила в меня кастрюлей. Потом поджала губы и несколько дней со
мной не разговаривала.
К исходу того мучительного лета произошло событие, которое окончательно
надломило меня. Накануне был особенно дурацкий день: на станцию в хозяйственный
магазин завезли удобрения, и я побежал занимать очередь. Собственно, удобрения у
меня были, но здесь сработала застарелая привычка — брать про запас. По пути я
встретил одного посельчанина, он направлялся с детьми на озеро. Этот посельчанин
сухо со мной поздоровался и заявил с усмешкой:
— Все носишься?! И чего тебе не хватает?! И так весь двор завален и нужным и
ненужным... Во всем надо соблюдать меру, старина. Ну скажи, куда вам столько?!
Детей у вас нет. В гроб, что ли, с собой возьмешь?! Вон ваши соседи живут так
живут! Широко, весело, и для людей, и в свое удовольствие. Жизнь-то ведь у нас
одна, второй не будет...
Я не придал особого значения этим словам — каждому свое, как говорится, — но все
же стало неприятно, что все больше поселковых от меня при встрече
отворачиваются. Похоже, нас считали низкими людишками: меня — желчным
стяжателем, а жену — злоязычной, задиристой бабой. А ведь мы не такие, смею вас
уверить, не такие! Мы просто хотели всего иметь вдоволь и чтобы во всем был
порядок.
Но вернусь к удобрениям. Никакой очереди в магазине не оказалось. Взял я три
пакета, потащил их домой, а погодка шикарная такая стояла, и вокруг — ни души,
все были на озере. “И чем я, в самом деле, занимаюсь? — какая-то совершенно
новая мысль пронзила меня насквозь. — И так уже всего понатыкано в доме, и
деньжат поднакопили предостаточно — на все оставшиеся годы хватит, может,
действительно хватит заниматься накопительством, купить машинешку, скатать к
морю, ведь ни разу по-человечески не отдыхали?! И во имя чего мы, собственно,
живем?”. Вот так рассуждая, я и подошел к дому. Жена колготилась у плиты;
завидев меня, застыла, словно идол, и проговорила с глупейшем выражением на
лице:
— Что ж мало взял?
Я чуть не рассмеялся от души — мое философское состояние было выше ее разумения.
“И как я с такой дурехой столько лет прожил? — совсем уже неожиданная мысль
появилась в голове. — Никогда не возразит, ничего интересного не выскажет.
Безликая баба. И зануда, каких мало. Только и может злопыхать по поводу соседки.
А та, в общем-то, отличная женщина, добросердечная и культурная, и сложена
неплохо”. На мгновение мне захотелось отлупить жену, выбросить эти проклятые
пакеты, плюнуть на все и укатить куда глаза глядят, но я все же сдержался.
А на следующий день и произошло то событие — у наших соседей стряслось
несчастье. Сосед поехал на машине в город за приятелями и попал в аварию. Машина
превратилась в лепешку, а он, к счастью, отделался переломами, но с месяц ему
предстояло лежать в больнице. Об этом мы узнали, когда услышали отчаянный вопль
в их доме. Я отправился выяснить в чем дело; на террасу вышла дочь и тревожно
сообщила о случившемся. Стыдно признаться, но мои мрачные пожелания исполнились:
я оказался вроде бы виновником несчастья. Я вспомнил улыбающееся лицо соседа,
его всегдашнее благодушное настроение и почувствовал себя негодяем, честное
слово.
А к соседке уже валом валил народ: все выражали соболезнования и предлагали
всевозможную помощь. И вот здесь до меня запоздало дошло, почему к ним, нашим
соседям то есть, люди всегда тянулись, а к нам никто не заходил — само собой,
потому что они жили открыто, для других, а мы, как последние скряги, только и
знали, что окапывались в своей крепости.
Моя жена тоже кое-что поняла. Уж на что ненавидела соседку, и то разжалобилась.
— Знаешь, говорят, у них это... совсем нет денег, — сказала она прочувственным
тоном. — Они же все тратили на друзей, а он теперь долго не сможет работать.
Может, мы это... одолжим им немного?
— Чего там одалживать, — буркнул я. — Отнеси просто, скажи “пригодятся”. Люди
они хорошие, сердечные... И дочь у них хорошая девушка, скромная… А я потом к
ним загляну, помогу по хозяйству...
С того дня у наших соседей стало тихо — никаких компаний, но в домах и на улице
только и говорили о них. Чего я только ни слышал! И то, что они с женой
“скрасили однообразие в поселке” и что они “самые добрые люди на свете”, и что
“они со странностями, но с ними интересно”... И знаете, как бывает, это
внезапное потрясение на многое открыло мне глаза. Наконец я очухался и впервые
всерьез задумался о том, что все мы смертны и вот так нелепо, как получил травмы
сосед, может вообще оборваться жизнь. Согласитесь, от этого никто не
застрахован. Но о таком человеке, как наш сосед, все будут помнить, он что-то
заронил в сердцах людей, что-то такое, от чего все стали немного другими, ну
лучше, что ли. А когда я загнусь, кто вспомнит обо мне? Подумаешь, исчез еще
один огородный жук! Никто и не заметит, небось. А кое-кто, может, и вздохнет с
облегчением. Так я думал, и от этих мыслей мне становилось не очень-то сладко.
Когда наш сосед вернулся из больницы, его встречали с цветами, как встречают
героев или правителей, — это уж как вам больше нравится. Но пожить нам вместе не
удалось: они сразу уехали в город, а вскоре и продали дачу.
И вот тут, вы не поверите, на меня накатил приступ тоски, иными словами — я
превратился в настоящего страдальца. Бывало, не находил себе места на даче —
все, на чем бы ни останавливался взгляд, казалось противным. А от разных
загашников и запасов прямо тошнило. В какой-то момент я даже хотел разнести
парник, но, взвесив стоимость урожаев и затраченный труд, все-таки не решился.
Не знаю, может быть, еще решусь. Ведь ничего другого мне не остается, если я
хочу начать новую жизнь и, главное, вернуть уважение посельчан. Как вы считаете?
Здесь читайте:
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
Леонид Сергеев. До встречи на небесах. Повести и рассказы.
М., 2005.
Леонид Сергеев. Мои собаки. Повести. М., 2006.
|
