> XPOHOC > БИБЛИОТЕКА > ВПЕРЕД, БЕЗУМЦЫ! >
ссылка на XPOHOC

Леонид Сергеев

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

Webalta

XPOHOC
ФОРУМ ХРОНОСА
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ
СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА
ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ
РЕЛИГИИ МИРА
ЭТНОНИМЫ
СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ
МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ
КАРТА САЙТА
АВТОРЫ ХРОНОСА

Леонид Сергеев

Вперед, безумцы!

ТО ПРЕКРАСНОЕ ВРЕМЯ

Районную библиотеку на нашей окраине судьба послала мне как нельзя кстати — я готовился поступать в институт и мне предстояло прочитать немало литературы. Я набрел на читальню случайно, по пути с работы; она находилась на втором этаже жилого дома в тихом месте. При входе в читальный зал была раздевалка, чуть дальше — подсобка с книжным фондом, каталог и “кафедра” — обычный стол, где принимались и выдавались заказы читателей.
В раздевалке работала тетя Маша, низкорослая, вечно улыбающаяся старушка с поразительно маленькими руками — ее высохшие, скрюченные пальцы напоминали лапы птицы; и все лицо тети Маши, морщинистое и острое, с крохотными, как дробинки, глазами, тоже напоминало какую-то птицу. Тетя Маша ходила на работу с лохматой собачонкой, и та весь день проводила с хозяйкой в гардеробе.
— Не с кем оставить дома, — объясняла тетя Маша сотрудникам, — а одна скучает, скулит.
Завсегдатаи читатели подкармливали собачонку, выгуливали во дворе за домом.
Читальный зал представлял собой просторное помещение со стеллажами вдоль стен, на которых красовались энциклопедии, словари и периодика — журналы, газеты; столы были простыми и удобными — на каждом стояла настольная лампа и лежали стопки белых листков для заметок; а на окнах всегда благоухали живые цветы. Это был особый мир, мир тишины, где слышался только шелест бумаги, скрип перьев и авторучек, шорохи, вздохи… Маленькая, уютная библиотека казалась райским островом; райским еще и потому, что там работали симпатичные девушки — необыкновенно приветливые и внимательные; они, как истинные книжницы, читали все издания-новинки и знали, что предложить самому привередливому книголюбу.
Случалось, какой-нибудь старикан библиофил, покопавшись в каталоге, не находил нужной книги и начинал ругать хилый фонд книгохранилища, но сотрудницы быстро его успокаивали, заказав книгу по телефону в центральной библиотеке.
Бывало, какой-нибудь студент не успевал выучить материал к экзаменам, и ему выдавали книгу на дом, что вообще-то запрещалось, но девушки-сотрудницы всегда старались прийти на помощь, доверяли читателям, и в ответ на это доверие их никогда не подводили.
Библиотекарши получали небольшую зарплату, но по-настоящему любили свою работу: составляли тематические каталоги по живописи, драматургии и кино; в юбилеи известных писателей устраивали вечера — на стендах появлялись книги мастеров, одна из сотрудниц рассказывала о их жизни, другая читала отрывки из их произведений...
В библиотеке царила теплая, семейная атмосфера: сотрудницы подменяли друг друга на разносе и выдаче книг; если одна шла в театр, другая выполняла ее работу; девушки дружили с постоянными читателями библиоманами и покуривали с ними на лестничной площадке, а после работы приглашали в подсобку на чаепитие, и, само собой, совместно отмечали праздники и дни рождения — скидывались, покупали торт, вино и после закрытия библиотеки, в читальном зале устраивали застолье.
Я сразу стал завсегдатаем библиотеки, подружился не только с сотрудницами, но и со многими постоянными читателями, библиотека стала моим вторым домом; хозяин, у которого я снимал комнату, даже в шутку прозвал меня “книжным червем”.
Каждый вечер я приходил в библиотеку и, в ожидании своего заказа, устраивал перекур с читателями и сотрудницами, свободными от работы (и потом, уже когда корпел над книгами, не раз и не два выходил в “курилку”). Там, на лестничной площадке, я узнавал о литературной, театральной и киношной жизни столицы (большинство читателей были студентами, а многие сотрудницы учились на вечерних отделениях вузов).
Во время тех перекуров я поумнел на голову, заранее вжился в студенческую среду. Забегая вперед, скажу, что, несмотря на все усилия, студентом я так и не стал, меня никуда не приняли, но те разговоры на лестничной площадке, забористые споры студентов заменили мне, как минимум, два курса университета.
Так вот, получив книги, я проходил в читальный зал, усаживался на любимом месте — в углу, около батареи, — включал настольную лампу, открывал книгу и погружался в чтение. И забывал про все дела; для меня существовал только освещенный закуток стола, на котором происходили исторические события, создавалось и разрушалось личное счастье; на том крошечном пространстве я совершил самые увлекательные путешествия, познакомился с удивительными людьми — стол раздвигался до бесконечности. Маленькая районная читальня, светлое пятнышко на столе — а надо же! — там было сосредоточено все, что волновало весь мир. Нередко я зачитывался до закрытия библиотеки, и по пути домой не мог прийти в себя, переполненный впечатлениями.
В библиотеке работали две неразлучные подруги, двадцатипятилетние Таня и Галя — “мечтательница” и “энтузиастка”. В глазах Тани постоянно виднелась какая-то сосредоточенная грусть; походка у нее была робкая, голос слабый; она не курила, но появлялась на лестничной площадке “для общения”. У Гали был озорной взгляд, низкий твердый голос, а книги она разносила торопливо, стремительно, на ходу поправляя длинные волосы, рассыпанные по плечам. Подруги были незамужними, в шутку называли себя “старыми девами” и не стеснялись говорить, что “ждут мужчин, отличных во всех отношениях”.
Кроме неустроенности в личной жизни подруг объединяла любовь к киноискусству — не модное увлечение фильмами и поклонение актерам, что свойственно симпатичным девушкам, мечтающим о театральной карьере, — они никогда и не хотели быть актрисами — их объединяло серьезное изучение истории и теории кино, обе учились на вечернем отделении киноведения института кинематографии. Они не пропускали ни одной новой картины, постоянно ходили на просмотры старых лент в Кинотеатр повторного фильма, на каждого актера и режиссера заводили карточки со своими заметками к той или иной работе. И Таня, и Галя жили в семьях со средним достатком, но умели хорошо одеваться, “недорого и со вкусом”, — как они объясняли любопытным.
На выдаче книг сидела маленькая веснушчатая Лера; нервная, восторженная, немного взбалмошная, она быстро всем загоралась и с невероятной готовностью поддерживала любое предложение подруг, будь то поход на выставку или вылазка на природу. Лера училась на вечернем отделении пединститута и жила за городом с матерью и дочерью, которую водила в детский сад на пятидневку.
Когда-то Лера встречалась с одним парнем, но он бросил ее, как только узнал, что у них будет ребенок. И мать была против безотцовщины, даже пригрозила выгнать дочь из дома. С отчаяния Лера решила покончить с собой.
— Вот дура, — вспоминала она в “курилке”, — хотела умереть из-за того дуралея. Сейчас мне смешно. А тогда легла на рельсы, даже газетку постелила, чтоб не испачкаться. А один железнодорожник меня оттащил, и отшлепал, и привел к матери, и все рассказал, а мне объяснил, какая я дура. Такой хороший дяденька! Всю жизнь его буду помнить.
“Книжницей со стажем” в библиотеке называли Тамару, высокую красивую тридцатилетнюю женщину, которая обладала сильным притягательным полем — к ней тянулись все сотрудницы и читатели. Всегда в хорошем настроении, с прекрасной улыбкой, она для каждого находила приятные слова — иногда мимоходом, от душевной щедрости, бросала легкий комплимент или какую-нибудь шутку, и тем самым каждого заражала своим настроением, как бы подпитывала маленькими радостями. Когда она выходила покурить на лестничную площадку, какие бы неприятности ни переполняли меня, общаясь с ней — да что там! — просто глядя на нее, я сразу веселел. Тамара закончила Библиотечный институт, была замужем, воспитывала сына школьника.
Заведовала библиотекой Фаина Ивановна, тихая, даже застенчивая женщина, невероятно преданная книжному делу. Библиотеке всего раз в год отпускали небольшой денежный фонд для приобретения книжных новинок, но Фаина Ивановна после каждой зарплаты обходила книжные магазины и дополнительно покупала на свои деньги интересные издания. Ее можно было видеть в букинистических лавках, где она выискивала редкие книги, подшивки старых журналов, монографии... Особо усердных читателей, дотошных “книгоедов”, вроде меня, Фаина Ивановна часто приглашала в свой кабинет и показывала “золотой фонд” — коллекцию ценных книг.
Между собой сотрудницы называли библиотеку “наше царство”. Заведующая Фаина Ивановна считалась “королевой”, Тамара — “принцессой”, остальные девушки — “карандашиками”, потому что носили на шеях нитки с привязанными карандашами, чтобы всегда иметь их под рукой.
Каждый вечер за Тамарой заходил ее муж Александр, театральный художник, хромоногий горбун с прямо-таки скульптурным лицом. Он красиво и умно ухаживал за всеми сотрудницами, в “курилке” запросто знакомился с читателями, всему давал неожиданные, но точные характеристики, интересно рассказывал о театральном мире и при этом никогда не говорил о себе, хотя его имя значилось на нескольких афишах.
Мы с Александром сразу стали друзьями и не раз вели длинные беседы “за жизнь” — в основном говорил Александр, а я, как губка, впитывал его житейские лекции.
Несколько раз Александр и Тамара приглашали меня к себе, угощали домашним ужином (для меня — роскошь в то время), а потом Александр показывал мне свои работы — ставил подрамники и картоны на диван и спрашивал:
— Не бликует? Хорошо видно?
В его работах был энергичный рисунок и мощная кладка мазков. Он объяснял их простыми, доходчивыми словами, долго передо мной не держал; улыбаясь, отмахивался, легко, даже чуть небрежно, убирал картину и ставил следующую.
— Все это так, закваска, заготовки, — бормотал. — Когда-нибудь, может, и сделаю что-нибудь стоящее, а пока только подбираюсь... Вот настоящие вещи! — он кивал на стену, где висели репродукции с картин Коровина и Кустодиева. — У них, у мастеров, все продумано, логично. Во всем простота и ясность... Искусство ведь не что иное, как поиск гармонии. Гармонии между возвышенным и заземленным, человеческим...
Иногда я засиживался у них до полуночи, и тогда Александр провожал меня до метро; по пути брал под руку и, вышагивая рядом утиной, переваливающейся походкой, восторженно говорил о красавице жене, о сыне, с которым по воскресеньям ездил на этюды... Счастье переполняло его, он то и дело, как мальчишка, чиркал ладонью по стенам домов, припадая на больную ногу, смешно подпрыгивал под деревьями, пытаясь сорвать листву, желал “доброй ночи” встречным незнакомым полуночникам — в нем было много прекрасных чудачеств, свойственных незаурядным натурам.
Кроме студентов, библиотеку посещали рабочие, выпускники средней школы, пенсионеры.
Каждый вечер в читальном зале сидел парень, работающий землекопом на стройке. У него было одутловатое лицо и вялая походка, он готовился поступать на курсы фотографов. Бывало, обложится, забаррикадируется книгами и альбомами, одна макушка торчит. Он запоем читал литературу по фотоделу, делал выписки в общую тетрадь, а на лестничной площадке во время перекура ходил взад-вперед, не вынимая папиросы изо рта, пыхтел и что-то бормотал себе под нос. Он выкуривал сразу по три папиросы, всю площадку заполнял клубами едкого дыма, постоянно натыкался на других курящих, обсыпал их пеплом, но всегда извинялся, шаркая ногами и прикладывая руку к сердцу.
Однажды парень принес в библиотеку свои фотографии и, показывая их в “курилке”, быстро забормотал:
— Здесь я уловил состояние природы, определенное мгновенье, а привязанность к мгновеньям основа вечного…
Он говорил сбивчиво, но с таким жаром, с такой влюбленностью в свое дело, что я сильно ему позавидовал, ведь у меня не было никакого стоящего дела.
Как-то он мне сказал:
— Интересная штука! Я вычитал, что в “Лайфе” работает сто фотографов, и у всех возраст за полста... Молодых не берут. А знаешь, почему? Они там пишут так: мол, молодой может сделать хороший снимок, а может и загубить... Спешит, мол, юношеское нетерпение... Неровно делает, нет глубины мысли. А старички, мол, не напортачат. Они не спешат, ждут, когда там облачко встанет на место, когда тень ляжет где надо, тогда и щелкают... Такая штука... мастерство, мол, приходит с годами. Мастерство — это стабильность...
Звали этого парня Игорь. К сожалению, он не поступил на курсы по семейным обстоятельствам. Я помню, в тот день он вошел в библиотеку удрученный, в зал даже не заглянул; увидел меня на лестничной площадке, закурил.
— Такая штука... подвела меня жизнь. Но я еще попытаюсь разок. Поднатужусь... А потом, кто знает, может, и в институт махну. Не ради диплома, нет. Чхать я на диплом хотел. Для фотодела главное — опыт и хорошая камера… Просто охота повариться среди студентов... Я и сюда-то, в читалку, хожу, потому что здесь студенческий дух. Ты, небось, тоже?
Почти ежедневно в читальном зале сидели две художницы, студентки текстильного института Наташа и Светлана.
Наташа жила с матерью в двух маленьких комнатах, заваленных книгами, подсвечниками, шляпами, разноцветными лоскутами материи; самыми ценными вещами в квартире считались пианино и швейная машинка “зингер”. Наташа была страстной собачницей: держала колли с какой-то невероятной родословной, выписывала журнал по собаководству, ходила с колли на выставку и знала всех владельцев знаменитых собак; когда колли щенилась, Наташа продавала щенков через клуб собаководства и на вырученные деньги совершала с матерью путешествие по Прибалтике (мать и дочь связывала крепкая дружба, их отношения напоминали отношения старшей сестры и младшей, причем практичная Наташа часто “учила жить” непрактичную мать и тогда было ясно, что именно она старшая в их “сестричестве”).
Наташа жила в доме напротив библиотеки и часто приглашала всех нас к себе “чаевничать”. Мать Наташи встречала гостей радушно: принимала активное участие в разговорах, а под конец играла на пианино.
Светлана тоже жила с матерью, но они постоянно ссорились (их отношения напоминали отношения давно надоевших друг другу квартиранток). Мать пилила дочь, что она “сидит на ее шее”, “никак не выходит замуж” и “вообще сильно раздражает ее”. Они жили в коммунальной квартире, и Светлане еще доставалось от соседей за то, что “от ее красок у всех болит голова”, что “она подолгу говорит по телефону”, что “ее петух по утрам орет” (Светлана держала кошку и филиппинского петуха).
— Скорей бы закончить вуз, — вздыхала Светлана в “курилке”. — Начну работать, сниму комнату, ни от кого не буду зависеть.
От умершего отца Светлане с матерью осталась большая дача с лесистым участком по Белорусской дороге. С годами строение все больше приходило в негодность, и каждую весну Светлана ездила ремонтировать крышу, подправлять забор. Раза два мы с Игорем (землекопом и фотографом) ездили помогать. На лето мать Светланы сдавала загородный дом дачникам.
В читальном зале Наташа и Светлана всегда сидели рядом, листали зарубежные журналы мод, шептались, рассматривая костюмы, делали зарисовки в альбомы, раскрашивали копии акварелью. Я не раз отрывался от чтения, услышав бульканье их кисточек в стеклянной банке с водой, и если мы встречались взглядами, они улыбались и беззвучно, одними губами, извинялись за шум; но перед тем, как отправиться в “курилку”, они нарочно громко “булькали” — подавали сигнал читателям курильщикам, и кивали в сторону выхода.
Часто в библиотеку заглядывала старушка в старомодном одеянии.
— Ой, накурили-то! Хоть топор вешай! — морщилась она, переступая порог “курилки”. — И что ж себя не бережете, скажите мне? И девушки курят!.. Нервная молодежь пошла, говорят. А я вам вот что скажу: распущенность это! — она поднималась по ступеням и распалялась все больше. — Вон мои внуки тоже покуривают да еще деньги на сигареты просят. А я не даю. И не из жадности... Они вообще как чуть, так ко мне. А я что, бездонная бочка, что ли? Нам никто не помогал. Пусть всего добиваются сами... Скажу вам — беды формируют человека. У них, да и у вас, есть возможность проверить себя. Если пробьетесь, значит, вы настоящие люди, нет — пеняйте на себя...
Открыв дверь, старушка подходила к гардеробщице тете Маше и начинала жаловаться:
— На улице-то мокро и скользко, и я так боюсь за свои зубы... На каждом углу высматриваю булыжники, о которые непременно выбью последние зубы... А вы хорошо выглядите, и собачка хорошо выглядит...
Эта старушка читала старинные любовные романы. Часа два посидит в зале, начнет шмыгать носом, прикладывать платок к глазам, вздыхать. Сдаст книгу и снова заведет разговор с тетей Машей:
— Нет, скажу вам, теперешние писатели все никудышные. Вот раньше писали так писали, взять хотя бы...
В библиотеке я познакомился с Володей, танцором из ансамбля народного танца. Володя проводил в читальном зале все свободное от работы время, писал курсовые — он учился на заочном отделении ГИТИСа и мечтал, после окончания института, написать книгу о танцах. Володя был блестящим рассказчиком, на лестничной площадке вокруг него всегда толпились слушатели. А рассказать ему было что, он побывал с ансамблем во многих странах. Как-то выхожу в “курилку”, а он заливается:
— ...Вернулся из Парижа, вошел в аэровокзал Шереметьево, мне сразу носильщик нахамил. А во Франции тебя за франк отнесут вместе с багажом... Не успел приехать, нас послали на овощную базу в подвал. И вот, представляете, стою в резиновых сапогах по колено в рассоле, ловлю огурцы и запихиваю их в банку. Стою в рассоле и думаю о Париже...
Подобные истории Володя рассказывал одну за другой; с ним вечно что-нибудь происходило, и вроде бы незначительное, но каждый случай он умело расцвечивал юмором, и мы, бывало, смеялись так, что из кабинета выходила “королева” Фаина Ивановна и просила нас “проявлять эмоции посдержанней”.
Володя не только развлекал читателей рассказами, но и усердно работал в зале над статьями о театре и втайне набрасывал главы будущей книги. Он всегда сидел у стены, спиной к залу, и, склонившись над столом, писал размашисто и быстро. От напряжения его уши краснели, на носу выступали капли пота. Время от времени он поднимал голову, смотрел на стену, морщился и стучал авторучкой по лбу, как бы встряхивая мозги.
Заходила в читальный зал продавщица галантерейного магазина Вера; она изучала на курсах английский язык и не расставалась со словарем — ежеминутно его открывала и вслух учила слова. По воскресеньям в зал заглядывали парни и девчонки из технического училища; долго они не занимались — одни спешили в кино, на свидания, другие отправлялись подрабатывать на овощные базы.
И много других людей посещало библиотеку; она была почти домашним клубом. Но кому-то не понравилась эта “клубность”, какие-то завистники написали в райисполком письмо о “нездоровом климате” в библиотеке, и в зал стали наведываться разные комиссии и всякие “проверяющие”, под видом случайных читателей.
Вначале запретили тете Маше ходить на работу с собакой, потом внезапно “королеву” Фаину Ивановну перевели на другую работу, а на ее место прислали новую заведующую, бывшую работницу заводской многотиражки, въедливую говорунью с грозным взглядом.
Новая заведующая сразу отменила всякую взаимозаменяемость сотрудниц — “чтобы каждая осваивала узкую специализацию и была мастером своего дела, обязательным и исполнительным”. Затем она постановила выдавать читателям в зал не более трех книг на руки, запретила чаепития, перекуры, “чрезмерную дружбу с читателями” и даже “легкомысленное ношение карандашиков”.
— Мы культработники, — заявила эта дамочка библиотекаршам. — Мы несем знания в массы, и это следует делать по четкой программе, а не пускать на самотек и не вести праздных бесед. Подобные беседы только отвлекают читателей от работы над книгой, а вас расхолаживают...
Вот таким официальным языком и изъяснялась новая заведующая. Она непрерывно сновала из своего кабинета в читальный зал и обратно, все к чему-то приглядывалась, что-то выискивала, и утомительно много говорила. Она сразу поломала все традиции библиотеки, ввела “добровольно-принудительный метод” уборки зала читателями. Вроде бы этим можно было заниматься по желанию, но, с другой стороны, кто не убирал помещение, лишался права пользоваться “золотым фондом”.
Как-то незаметно в библиотеке появились новшества: зеленая дорожка в коридоре, вместо живых цветов на подоконнике — горшки с комнатными растениями, на стенах — количественные показатели о посещаемости читателей... На наших глазах шло какое-то “разрушительное созидание”. Устанавливая нелепые порядки, новая заведующая меньше всего думала о посетителях библиотеки, главным для нее были “отчеты о просветительной деятельности”. Иногда мне даже казалось, что у нее прямо-таки врожденная ненависть к нам, завсегдатаям читателям. По-моему, она всех нас считала бездельниками и трепачами.
Эта заведующая, видимо, была наделена колоссальной властью, иначе не объяснишь, почему она вскоре уволила Леру, придравшись к ее “неуравновешенному характеру”, а на освободившееся место оформила продавщицу книжного магазина.
— Я не хотела уходить из магазина, — доверительно сообщила мне продавщица. — Меня заставили. Сейчас ведь книги основной товар. За книги можно все... достать шмотку, устроить ребенка в детсад...
Первой не выдержала нововведений “принцесса” Тамара — она перешла работать в библиотеку при каком-то заводе. Вслед за ней написали заявления об увольнении “карандашики” Таня и Галя. Спустя некоторое время в другие читальни перебрались и многие из постоянных читателей.
Мне тоже стало в библиотеке как-то не по себе. Бывало, приду, наберу книг, сяду на любимое место, а не читается. Не та стала обстановка, не те лица. Из клуба библиотека превратилась в учреждение, где просто выдавали книги; в ней уже не было единомышленников, родственных душ — были только работники и посетители. После всех этих перемен я почувствовал, что у меня отняли что-то очень существенное — по большому счету, обеднили мою жизнь. Я стал ходить в библиотеку все реже и реже, а после того, как провалился в институт, и вообще перестал.
Вскоре я переехал в соседний район, устроился на другую работу, и у меня началась новая полоса в жизни. Только иногда какая-нибудь случайность возвращала меня в светлый читальный зал, где на окнах стояли свежие цветы, на столах лежали стопки белых листков, а на полках красовались корешки словарей… Я вспоминал своих знакомых по “курилке”, тетю Машу и ее собачонку, “королеву”, “принцессу”, Александра и всех “карандашиков”.


Здесь читайте:

Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.

Леонид Сергеев. До встречи на небесах. Повести и рассказы. М., 2005.

Леонид Сергеев. Мои собаки. Повести. М., 2006.

 

 

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА


Rambler's Top100 Rambler's Top100

 Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на следующих доменах: www.hrono.ru
www.hrono.info
www.hronos.km.ru

редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС