|
|
Леонид Сергеев
Вперед, безумцы!
ПУСТЬ ЗАВИДУЮТ!
Один мой знакомый — да что скрывать, в сущности это мой недалекий двоюродный
брат — вообразил себя крупным поэтом. К пятидесяти годам он накатал множество
стихов и даже издал пару сборников, но в его виршах чего-то не хватало, не знаю
точно чего — пожалуй, души; они были неплохо отделаны, напичканы образами, но не
будоражили, от них не становилось жарко или холодно. Все его строфы воспевали
любовь. Это и понятно, для многих творческих натур женщины — почти основа жизни,
именно почти, потому что все же основным является творчество.
Я работаю продавцом художественной литературы, то есть в какой-то степени тоже
творческий человек, но, несмотря на зрелый возраст, еще окончательно не решил,
что для меня важнее: женщины или книги, хотя уже склоняюсь к мысли — ни то, ни
другое, а третье — общение с друзьями.
Так вот, о моем братце. Представьте себе рафинированного сноба, который пыжится
выглядеть необычно, самоутверждается за счет роскошного костюма, эффектной
прически, в компании пытается быть современным, щеголяет модными словечками,
покуривает дорогие сигареты, но выглядит нелепо, и курить не умеет — наберет дым
за щеки и выпускает длинной струей. Все это, и многие другие парадные
демонстрации — от внутренней неуверенности и своей незначительности; известное
дело, когда у человека маловато за душой, он старается привлечь внимание
внешними атрибутами и показными штучками. Брат напоминает наших эстрадных идолов
— полуголое тело, подпрыгивание, оглушительный визг, шокирующий текст — и ноль
таланта, ничто не трогает сердце; некоторые из этих самых идолов прекрасны
внешне и, возможно, прекрасны в семье, в дружбе, в постели, но зачем лезут на
сцену! Оставались бы в семье или в постели.
Крайне интересен мой братец в интерьере своей холостяцкой квартиры — здесь с
него спадает показной налет и обнажается истинное лицо — этакого седовласого
юнца, большого мальчика, который так и не избавился от идеалистических
представлений, и стоит одной ногой в прошлом, другой в будущем, а настоящее
переступает. Он живет в тумане, в пыльном тумане — в прямом смысле слов — годами
не вытирает пыль “чтобы уйти от пошлой реальности”. У него пыльные окна и
занавески; толстым слоем пыль покрывает все вещи, большинство из которых страшно
старомодные, из немыслимо далекого прошлого.
— Старые вещи, как ничто дают почувствовать время, — изрекает брат. — Я
собиратель прошлого... пуританских ценностей...
Свои странности есть у каждого, но брат переплюнул всех. Как-то я хотел сдуть
пыль с одной штуковины, чтобы лучше ее рассмотреть, брат тут же вспыхнул:
— Не вздумай! На старых вещах не только пыль, но и печаль!
Он вообще постоянно меня поучает:
— Тебе надо сменить гардероб (надо сказать, я годами ношу одни и те же вещи;
галстуки не терплю, брюки не глажу, бреюсь раз в неделю).
И поправляет меня брат частенько:
— Не сколько времени, а который час. В твоем возрасте пора бы уже грамотно
выражаться по-русски.
Я уже говорил, что достаточно близок к творческим людям, можно сказать, мы
вращаемся бок о бок, как шестеренки — это вращенье особо заметно в клубе
книголюбов — самом суматошном месте в городе, где по вечерам собираются поэты,
художники, представители моей профессии; и, разумеется, это вращенье особо
шумное под водочку, без которой нам никак не обойтись, без которой мы
просто-напросто заржавели бы. Брат иногда наведывается в клуб, но открыто
презирает наши дымные застолья. Брезгливо вы-пятив губы, он говорит мне:
— Меня поражает слабость твоего интеллекта (это говорит он, недалекий, ничего не
петрящий в жизни стихоплет!). Сколько можно пьянствовать и попусту чесать
языками? Сумбурные сборища — это более чем несерьезно. И эти ваши некрасивые
грубые женщины!.. Ты на глазах распадаешься как личность. Дикий случай...
Скажу честно, общаясь с моим братцем, надо иметь крепкие нервы. Я-то его,
полусумасшедшего, всерьез не воспринимаю, ведь он живет отшельником — ни друзей,
ни женщин; на его дни рождения приходят как на похороны — одни родственники: я и
две наши тетки. А женщины... их у него за пятьдесят лет было всего две: жена,
которой он пускал пыль в глаза — говорил о своей нечеловеческой славе, будто уже
обеспечил себе бессмертие и стоит вровень с Пушкиным; лет пять она верила в эту
ахинею, потом разобралась что к чему и бросила его; и была какая-то
помаргивающая девица, которой он тоже пытался запудрить мозги, но она раскусила
его еще быстрее. Такая горькая хроника. И вот этот дилетант в женском вопросе на
прошлой неделе мне говорит:
— В одной редакции работают две секретарши, мои приятельницы. С одной из них у
меня, возможно, будет грандиозный роман. Она сильно мной увлечена. В субботу я
пригласил их в клуб, закажи столик, посидишь с нами. Но учти, это женщины
высшего класса — не ваши клубные шлюхи. Они дамы комильфо, ты таких и не видел
никогда. Веди себя предельно деликатно, тактично, без единого грубого слова.
Сможешь?
— Постараюсь, — ляпнул я, подивившись везенью брата и его белоснежной идее.
— И смотри, не напивайся, и будь гладко выбрит, прилично одет... И никого из
своих дружков не подзывай, посидим вчетвером спокойно, — предвосхищая
романтический вечер, он сладострастно причмокнул.
Скажу начистоту, несмотря на немалый опыт в любовных делах, в субботу с утра я
почувствовал некоторое волнение; как представлю приятельниц брата — этаких
голливудских кинозвезд, по спине бежит что-то вроде озноба. Мы договорились
встретиться в семь вечера. Какая была погода не помню. Ну пусть будет ветрено и
дождливо — ведь с годами нравится всякая погода. Хотя, к черту! Лучше — светлый
теплый вечерок. Я приехал в клуб раньше времени, заказал столик, выпил рюмку
водки для храбрости, потом еще одну с известным поэтом и две — с неизвестным
художником, и сразу почувствовал себя легко и весело. К сожаленью, брат не
оценил моего приподнятого состояния — появившись, мгновенно смерил меня
изучающим взглядом, подошел и зло процедил:
— Уже принял, гад! В темпе ухаживай за дамами, помоги снять плащи!
Около зеркала крутились две высоченные, крашеные блондинки, с невероятно яркой
косметикой сверх всякой меры — обе вульгарные — дальше некуда; я не успел
подойти, как одна откровенно подмигнула мне, другая выпятила губы, поддернула
кверху, и без того короткую, юбку и, отклячив зад, на мгновенье замерла, давая
понять, что готова на все. Я понял — этих краль надо сразу тащить в постель, а
не вести в ресторан элитарного клуба, но братец уже вовсю обхаживал блондинок:
называл уменьшительными именами, у одной похвалил кофту — “мой любимый
абрикосовый цвет”, — у другой, словно ботаник, внимательно рассмотрел
брошь-цветок и восторженно щелкнул языком; с повышенной предупредительностью
показал кинозал, где “бывает нечто интеллектуальное”, и туалет, где “удобней
привести себя в порядок”, а когда блондинки процокали в интимное заведение, ни с
того ни с сего умиленно брякнул:
— Королева и в туалете остается королевой.
Похоже, он совсем спятил от своих красоток и из кожи вон лез, чтобы
соответствовать их запросам — спину выпрямил, живот втянул, победоносно осмотрел
завсегдатаев клуба — те уже вовсю пялились на наших блондинок; в мужской клуб
редко заглядывали женщины и когда появлялись даже страшные — какие-нибудь
квадратные — на них смотрели как на красавиц. А тут такое явление!
Пока шли в ресторан, брат чего-то верещал, что-то о себе, в том смысле, что он
человек здравомыслящий, искушенный в делах и решительный в поступках. Блондинки
молчали, всем своим видом показывая, что их молчание полно значения; я обнял
одну из них — по имени Камилла; она закатила кошачьи глаза, прижалась ко мне и
кокетливо хихикнула:
— Мне жуть как нравится красивая жизнь.
Похоже, это было правдой — на ней висело множество украшений и она пахла, словно
фруктовый сад, причем плодовитый (позднее я узнал — у нее двое детей).
Брату показалось, что я чересчур увлекся — он подскочил и, как бы извиняясь за
мою невоспитанность, расплылся перед Камиллой:
— Это брат так шутит. Показывает, как здесь себя ведут некоторые непризнанные
поэты, — а меня сурово отвел в сторону: — Эта моя. Ухаживай за ее подругой.
— Я переключился на подругу этой самой Камиллы — не помню как ее зовут, пусть —
Маша; в общем-то блондинки выглядели совершенно одинаково и мне было все равно
какую тискать. Как только сели за стол, я сказал:
— Ну девочки, что закажем? Водочку, салатик?
Брат вытаращил глаза и с отвращением поморщился.
— Ты хотя бы думай, что говоришь! Какая водка? Шампанское, коньяк!
В Камилле несколько секунд боролось “королевство”, в которое ее возвел брат и в
которое она играла, и врожденная порочность — последняя победила и она игриво
подернула плечом.
— А я бы выпила водки.
Маша ничего не сказала, ей было без разницы что пить, она зыркала по сторонам,
всем улыбалась и только и думала, какую часть тела показать.
— Под водочку хорошо идет селедка с картошкой, — продолжал я гнуть свое, но тут
же почувствовал под столом удар брата, а над столом увидел его неестественно
сияющую физиономию — он по-лакейски, с большой предосторожностью заглядывал в
глаза своей Камиллы.
— Вы, Камилла, не откажетесь от паровой осетрины? И закажем фрукты. А кофе с
мороженым позднее.
— Как скажете, — откликнулась “его любовь”.
“Моя” Маша по-прежнему вертелась на стуле. Я погладил ее попу и шепнул:
— Клево здесь, верно? А потом двинем ко мне.
— Ага, — она кивнула, глядя куда-то мимо меня — ей было все едино — с кем и куда
ехать.
Пока ждали заказ, брат решил развеселить наших подружек и не нашел ничего
лучшего, как рассказать о своих болезнях (он вообще страшно любил рассказы о
болезнях и умел болеть — знал все причины и следствия своих недугов — ему впору
было писать кандидатскую по медицине, а он строчил стишата) — дотошно и
обстоятельно поведал о больнице, в которой недавно лежал, какие сдавал анализы,
какие его окружали медсестры. Этим дурацким рассказом он преследовал двоякую
цель: бил на жалость — мол, болезни — издержки холостяцкой жизни (разумеется, он
готов ее изменить с такой как Камилла) и демонстрировал искусство общения с
женщинами, представлялся опытным мужчиной (ведь медсестры не просто окружали
его, но и влюблялись по уши).
— ...Одна была строгая, официальная, холодная, другая постоянно посылала мне
воздушные поцелуи и все говорила: “Когда выпишитесь, у нас будет нечто
фантастическое”. Но в день выписки, увидев меня, затряслась от страха и убежала.
Зато строгая, холодная подошла и протянула свою визитку... В шутку я могу
завести легкомысленный роман, всерьез — никогда! Ведь любовь это
избирательность, — брат взирал на Камиллу, будто на хрустальный замок.
— А где же подробности? — произнесла его “королева”, явно намекая на сексуальные
моменты.
Но никаких моментов не последовало — их попросту не было — брат держал эту
историю наготове, но не смог придумать достойную концовку, его воображение
дальше слюнявых поцелуйчиков не шло. Чтобы поправить дело, я сказал:
— У меня была знакомая, которая с утра звонила и кричала в трубку: “Я тебя
хочу!”. Приезжала на такси, сбрасывала одежду, ныряла в постель, целовала меня
до синяков...
Камилла залилась далеко не королевским смехом, Маша выдохнула:
— Класс!
Но брат метнул в мою сторону гневный взгляд:
— Может ты умолкнешь?! — и снова повернулся к Камилле: — А однажды в своей
палате я устроил поэтический вечер, после чего мне не давали прохода. Одна
больная поджидала в холле под часами и каждый раз спрашивала: “Который час?”. И
томно опустив глаза, вздыхала: “Я в палате одна, ночью смотрю в окно”.
Официант принес заказ и, к моему облегчению и к радости блондинок, прервал
болтовню брата. После первой рюмки (мы с Машей выпили водку и в дальнейшем пили
только ее, родимую; Камилла, чтобы не обижать брата и не выходить из образа
“королевы”, пригубила коньяк, но тут же попросила налить ей водки и дальше
чередовала напитки; брат потягивал только коньяк; шампанское наши дамочки
использовали в качестве запивки) — так вот, после первой рюмки, Маша
затараторила:
— У меня мечта... закадрить Юрия Антонова. Он здесь бывает?.. И хочу съездить в
Венгрию, говорят там классно...
— Когда поедешь, возьми меня телохранителем, — вставил я.
Маша только ухмыльнулась — видимо, мне в ее пламенной мечте места не нашлось.
Хотя, что я! Она просто обалдела от счастья.
После второй рюмки, Камилла откинулась на стуле, потянулась, как бы скидывая
тяжелую королевскую мантию (ее уже тяготили обязанности важной особы),
расстегнула на кофте верхние пуговицы, обнажив бюстгальтер приличных размеров, а
заметив, что за пианино сел тапер, потянула брата за руку.
— Пошли танцевать!
— С величайшим удовольствием, но... я не умею, — проронил брат. — И потом, здесь
не принято.
— Плевать! — Камилла решительно забросила “корону” и перешла в свою естественную
плоскость. — Пойдем с тобой сольемся в экстазе, — кивнула мне и встала. — Пусть
смотрят, пусть завидуют!
В танце она прижималась ко мне животом, неистово крутила бедрами, бормотала как
ей нравится красивая жизнь и еще успевала разглядывать посетителей и, по-моему,
была не прочь потанцевать на столе.
Пока мы вращались в середине зала, брат прикончил третью рюмку — вероятно, чтобы
приглушить ревность — на его лице я прочитал далеко не легкое чувство зависти ко
мне, умеющему танцевать; как все неопытные застольщики, после третьей рюмки он
захмелел и, желая подыграть своей разгулявшейся “королеве”, показать, что и он
не чужд эксцентричным выходкам, рассказал пошлый анекдот и пару раз неумело,
стесняясь, ругнулся — его анекдот не понял даже я, о секретаршах и не говорю.
Заметив наши растерянные физиономии, брат закурил, закашлял, прослезился. В это
мгновение меня сзади кто-то хлопнул по плечу и я услышал поставленный баритон:
— Ленька, здорово, черт! Ты, как всегда, с женщинами ошеломляющей красоты! — за
моей спиной стоял стариннейший друг Сашка Булаев, человек необузданный, с
широким размахом — он был выпивши, невероятно развеселый, словно только что с
праздника; впрочем, он каждый вечер устраивал праздники, один величественней
другого, и утром никогда не жалел, что накануне много выпил.
— Я к вам! — гаркнул Сашка и бесцеремонно поставил на стол бутылку водки, кивнул
брату, вроде и не замечая его недружественного прищура, с насмешливым
любопытством осмотрел наших дамочек.
— Садись, — ляпнул я по простоте душевной и тут же встретил ледяной взгляд брата
— он шевельнул губами: “Не порть вечер!”.
Сашка отошел за стулом и я сказал брату:
— Не преувеличивай страхи, он мой друг, отличный мужик.
— Ну приведи еще целую кодлу, — пробормотал брат приглушенным голосом, а Камилле
пояснил: — Чем человек глупее, бескультурней, тем больше его тянет в стадо.
Сашка подошел — в одной руке тащил стул, другой обнимал официанта.
— Все самое лучшее! — приказал официанту, плюхнулся на стул, представился:
— Александр. Фотограф. Неженатый, — открыл свою бутылку. — Польская. Из
посольства. “Житная” называется.
— Пшеница, в переводе с польского, — сказал брат, желая сверкнуть обширной
эрудицией.
— Нет. Рожь, — поправил Сашка и загоготал. — Очень полезна для души.
— Уморительно, хоть плачь! — Камилла протянула рюмку.
— Класс! — Маша тоже подвинула рюмку. — У меня мечта... съездить в Польшу.
— Поедем! — загрохотал Сашка. — Денег полно. Путевки раздобыть несложно. Но
вначале всех приглашаю к себе. Обещаю сделать групповой портрет. Я лучший
фотограф в Москве. Ленька, подтверди.
— За приятное знакомство! — Камилла подняла рюмку и расплылась.
— За вас! — Маша повернулась к Сашке.
— Вперед! — Сашка опрокинул рюмку, крякнул и безмятежно, с простодушной
непосредственностью заехал в другую область:
— Однажды я встретил женщину, она была страшно одинокая. Стало жалко ее и я
женился, ха-ха! А она играла в одинокую — привязывала и закабаляла жалостью.
Через год я это раскусил и развелся. Теперь абсолютно свободный, ха-ха!
Маша тут же прильнула к нему и начисто забыла обо мне и о брате, и о подруге.
Камилла тоже выпила, подмигнула мне и, скосив глаза в сторону Сашки, подняла
большой палец, а вслух возвестила:
— Мы тоже свободные.
Брат пить не стал, а на слова Камиллы угрюмо пробурчал ей в ухо:
— Напрасно вы так говорите. Он прохвост и ведет себя по-хамски.
Официант принес кучу закусок, но Сашке этого показалось мало, он притащил из
буфета еще две бутылки шампанского и коробку шоколадных конфет, потом снова
исчез и вернулся с букетом роз. Пока он отсутствовал, брат выдал мне очередную
порцию недовольства (разумеется, рассчитывая на уши слушательниц):
— Этот твой друг обнаглел от богатства. Считает, что за деньги можно все купить,
они заменяют ему и знания и культуру... И ты дуешь с ним в одну дудку...
Дело попахивало ссорой; в таком положении спасает только чувство юмора. Я
пошутил:
— В компании нужен весельчак, как массовик-затейник.
Но брату было не до шуток, он настроился весьма решительно.
— Вы оба допрыгаетесь! Или ты его турнешь из-за стола, или...
— Он смешной такой... и добрый, — проворковала Камилла и брат, помрачнев,
опустил голову.
Мы выпили еще, и Сашка продолжил веселить компанию — он выступал особенно
настойчиво, точно и не замечал надутого брата, точно нарочно шел на риск.
— ...Ленька знает, я был бедным фотографом. Раз после обильной выпивки еду в
троллейбусе и ко мне обращается молодая парочка: “Не могли бы вы нас снять?”. А
с камерой я не расставался... Я думал, они просто хотят запечатлеть свое
счастье, но они привели меня на квартиру, разделись, сказали “снимайте!” и
показали много секса. Потом пленку забрали и хорошо заплатили, ха-ха!
— Класс! — чуть не вскрикнула Маша, — она уже напилась и готова была прямо за
столом устроить стриптиз.
— Я хотела бы иметь свое фото... обнаженной, — засмеялась Камилла и брат
шарахнулся от нее.
— Вы это серьезно? Чем больше женщина раздевается, тем меньше на нее обращают
внимание... исчезает тайна.
— Чепуха! — Камилла вздернула плечи и состроила невинные глазки. — Когда я мало
на себя надеваю, сбегается пол улицы. Сниматься в одежде так старомодно.
Брат налил себе коньяк, опрокинул рюмку, поперхнулся и в полном расстройстве
склонился над столом — наконец до него дошло “королевство” ненаглядной.
А Сашка все нагнетал обстановку, даже нарочно хотел казаться хуже, чем есть на
самом деле.
— ...Дальше я снимал на пляже нудистов. Отбоя от желающих не было — денежки так
и сыпались... А я, не скрою, люблю когда их много. Люблю их тратить, ха-ха!.. Ну
вот, потом дал объявление — ну, немного зашифрованное... И что вы думаете?
Телефон раскалялся от звонков... Однажды за мной заехали на “мерседесе” и я
очутился в шикарной квартире, да... Две пары устроили интим... Денег мне
отвалили, еле унес...
— Омерзительно! Замолчите!.. — брат стукнул кулаком по столу — с ним случилась
истерика — ясное дело, недостойная взрослого мужчины, но она внушала некоторые
опасения.
Наши дамочки притихли; Сашка понял, что переборщил, не предвидел бурную реакцию
брата, и красиво закруглился:
— Фотомиры как ничто дают почувствовать время.
Пошатываясь, брат встал из-за стола и я подумал — сейчас огреет Сашку бутылкой,
но он зло бросил мне:
— Отойдем!
Мы вышли к гардеробу и он вцепился в мою рубашку.
— Ты негодяй! Весь вечер пошел насмарку! Зачем посадил этого подонка?! Ведь
предупреждал — никого не сажай... И Камилла хороша... — он уронил голову и чуть
не расплакался от сознания, что потерпел полный крах.
Когда мы вернулись, Сашка галантно распрощался, поцеловав руки наши дамочкам,
меня хлопнул по плечу, а перед братом извинился:
— Простите, если сказал что-то не так. У меня бездна недостатков, но, поверьте,
совершенно не хотел вас обидеть. Я сильнейшим образом уважаю всех Ленькиных
друзей.
Через два дня я встретил его в клубе.
— Этот твой родственничек полный идиот, — начал он, после того, как обнял меня и
разлил водку, — трясется над бабами, которые в общем-то так себе... Когда вы с
ним отошли, обе сунули свои телефоны. Я не просил, сами дали… Этой самой Камилле
я позвонил, она сразу: “Здравствуй, дорогой”. Я говорю: “Хочу с тобой
встретиться”. “Я тоже”, — отвечает. “Хочешь, — говорю, — сразу приезжай ко мне,
или пойдем в ресторан”. “Как ты хочешь, дружочек”, — говорит. Короче, она
приехала и показала чудеса секса. А сегодня с утра и эта Маша приезжала,
показала стриптиз.
Здесь читайте:
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
Леонид Сергеев. До встречи на небесах. Повести и рассказы.
М., 2005.
Леонид Сергеев. Мои собаки. Повести. М., 2006.
|
