|
|
Леонид Сергеев
Вперед, безумцы!
САМЫЙ ПЛОХОЙ НА СВЕТЕ
— Вы не предупредительный мужчина, — с шутливой приветливостью сказала она,
когда они вышли из троллейбуса и он не подал ей руку.
А до этого, пока они ехали на задней площадке и троллейбус дергался, он два раза
наступил ей на ногу, извинялся, краснел, а она с улыбкой замечала:
— Ничего страшного, но вы очень неуклюжий мужчина, — и смотрела на него
выразительно, как ему казалось — многообещающим взглядом.
Так и произошло их знакомство. Позднее, при первом свидании на бульваре, когда
он пришел без цветов, она бросила легкий упрек:
— Вы самый невнимательный ухажер на свете. Мне не нужно ничего особенного, всего
лишь маленький букетик цветов... Поверьте, я не каждый день хожу на свидания...
— Понимаете, я никогда не умел ухаживать за женщинами, — простодушно
оправдывался он.
— Это чувствуется, — без всякой иронии кивнула она. — Серьезное упущение, но
учитесь. Это совсем не сложно, если обожаешь женщину... Ведь даже в природе
воробей ухаживает за воробьихой, собака-мальчик за собакой-девочкой, разве не
так?
Они зашли в кафе, причем инициативу проявила она — предложила “посидеть за
столиком” — то ли устала целый час ходить по бульвару на высоких каблуках, то ли
ей наскучил его рассказ о “полупроводниках” и инженерах сослуживцах — короче,
без всякого уважительного повода предложила “посидеть за столиком и выпить по
бокалу вина”.
— Вам очень не идет этот костюм, — сказала она за столом. — Вы в нем словно в
скафандре. Носите свитер, в свитере будете выглядеть намного привлекательней,
поверьте мне.
— Я не придаю большого значения одежде, — попытался он оправдаться.
— Напрасно. Ведь вкус в одежде — это и отношение к жизни, определенное
мировоззрение... А так какой-то официальный вид и манеры скованные. К тому же,
этот костюм старомоден, вы в нем как будто выпали из времени… И потом, какой же
вы все же наивный. Неужели вы думаете, что женщине филологу интересно слушать о
каких-то “проводниках”?! Расскажите лучше о своей личной жизни, о том, как
проводите свободное время, чем увлекаетесь? У вас есть хобби?
Она сразу взяла тон великодушной учительницы, по-дружески распекающей
незадачливого ученика, и как бы давала понять, что не прочь взять над ним
шефство, если он будет послушным. И странное дело — он готов был подчиниться
этой красивой, уверенной в себе женщине; ему даже нравилось выслушивать колкости
— они свидетельствовали о заинтересованности им, желании сделать из мужлана —
каким он и сам себя представлял и от чего страдал — современного мужчину и,
разумеется, не для кого-то, а для себя, то есть, ее слова являлись неким
любовным авансом, несомненным знаком серьезного отношения к нему.
Он никогда не отличался говорливостью, но с ней, такой разумной, испытывал
потребность излить все, что долго держал в себе: рассказал о затянувшейся
холостяцкой жизни и “оборонительной позиции” в этом вопросе, поскольку привык к
определенному укладу своей жизни, рассказал о коллекции книг по фантастике и
увлечении “неопознанными летающими объектами”, и о самом интересном на его
взгляд, чем мог завоевать сердце женщины — о байдарочных походах с друзьями во
время отпуска. Она внимательно слушала, подперев щеки руками; вначале жадно
вопрошала:
— Вы внушаете доверие, но почему вы не женаты, не понимаю. Неужели у вас нет
желания о ком-то заботиться, кому-то отдавать тепло души?
Дальше, по мере его рассказа, вставляла:
— Это интересно... Это заманчиво... Пригласите как-нибудь меня в поход...
Но в какой-то момент ее внимание рассеялось — она стала посматривать то на
оркестрантов, то на танцующих, а перед закрытием кафе горько усмехнулась:
— Я все думала, пригласите вы меня танцевать или нет? Все ждала. Видимо, не
дождусь — уже последний танец. Пойдемте потанцуем. Я вас приглашаю.
— К сожалению, я никудышний танцор, — он уныло хмыкнул.
— Я догадываюсь, — она встала и взяла его за руку. — Но расслабьтесь, ведь танец
— это радость. Люди танцуют, когда им хорошо. Ведь вам хорошо сейчас, ну
скажите?!
— Вы в самом деле неважный танцор, — проговорила она, улыбаясь, во время танца.
— Но, это не самый чудовищный недостаток.
На следующее свидание он подарил ей огромный букет роз — почти куст, только без
корней. Она засмеялась, зажмурилась и выдохнула с радостным удивлением:
— Вы делаете первые успехи. Только зачем такой гигантский букет? И что за
расточительство, что за царский подарок?! Ведь главное внимание. Мне было бы
достаточно и трех гвоздик.
Через два дня гуляний по летнему бульвару и посиделок в кафе, она вскинула
глаза:
— А почему вы не пригласите меня в кино? Сейчас идет новый итальянский фильм. Я,
правда, больше люблю французский кинематограф, а вы?.. Хотя бы на экране
посмотреть замечательную жизнь... Самое поразительное — на Западе люди гордятся
успехом, благополучием, богатством, а у нас это скрывают, боятся о них подумают:
“проныры, все получили по знакомству”. Там умеют восхищаться; если кто-то
добился успеха, им восхищаются и думают: “Я тоже могу этого добиться” и
добиваются. А у нас равноправие привело к тому, что людей душат зависть и
злость, если кто-то выделился, добился успеха, ему стараются насолить...
Он не смог достать билеты на итальянский фильм, “перед носом кончились, —
объявил расстроенно. — Кассир сказала: “Может что-то останется от брони”.
— Господи, какой же вы неэнергичный! — она взяла его под руку. — У них всегда
есть билеты. Пойдемте!
Она подвела его к администратору и просто сказала:
— Пожалуйста, помогите нам! Мы так хотим посмотреть этот фильм!
Ее искренность и обаяние обезоружили администратора, он, словно
загипнотизированный, протянул билеты.
Выйдя из кинотеатра, они некоторое время взволнованно обменивались
впечатлениями; он вспомнил эпизод из одного своего путешествия, напоминавший то,
что они видели на экране. Около ее дома припомнил еще один захватывающий случай
на порожистой реке, когда был на волосок от гибели. В кульминационный момент его
рассказа, она внезапно вцепилась в его рукав:
— Поцелуйте меня!.. Поцелуйте меня, бесчувственный мужчина! — и потянулась к
нему, закрыв глаза.
Он поцеловал ее, легко обняв за плечи.
— Не так! — взмолилась она. — По-настоящему!
На следующий день он встретил ее после работы, протянул три гвоздики, билеты на
французский фильм и, набравшись решимости, совершил отчаянный поступок — сказал,
что “из-за нее не спал всю ночь”, потом невнятно пробормотал, что “и на работе у
него все валится из рук и вообще от нее потерял голову”; недвусмысленно дал
понять, что его “оборонительная позиция” затрещала. Это выглядело блестящим
признанием в любви и она была счастлива:
— Сколько приятных, прекрасных слов! Но где самое прекрасное?! — на мгновенье
она поджала губы, но тут же смягчилась. — Ну, да бог с вами!..
Так он и проходил школу любви и она, взыскательная учительница, знающая рецепт
счастья, переводила его из класса в класс, как прилежного, старательного,
подающего большие надежды, ученика. Естественным завершением его учебы стал их
брак — спустя некоторое время, без особых сердечных излияний, но достаточно
пылко, он попросил ее руки и, получив согласие, предложил переехать к нему.
— Вы непрактичный, — улыбнулась она. — Зачем нам устраивать себе сложности? Жить
у меня гораздо удобнее. Посудите сами: к вам нужно завозить мебель — у вас
полупустая квартира и вообще в ней нужно делать ремонт, а у меня есть все
необходимое, уютно и чисто... Вашу квартиру оставим как запасной вариант, если в
моем районе случится землетрясение, — она рассмеялась, довольная удачной
находкой некоего руководства в браке.
Она убедила его, и с трезвой рассудительностью дала понять, что в житейском
плане решающее слово всегда безоговорочно будет принадлежать ей. В качестве
добавления она как бы напоминала, что он уже закончил школу любви и теперь
перешагнул порог университета семейных отношений, где требования к учащимся
значительно выше, что ему следует приумножать знания, неустанно работать над
собой, приложить немало усилий, чтобы стать образцовым мужем.
Он перевез к ней одежду, книги, ящик с инструментом, наполовину собранный
радиоприемник и, как символ их будущего процветания, — проект катамарана,
который запланировал построить.
Медовый месяц они провели у моря, где поклялись в “любви навсегда” и до конца
дней не говорить друг другу грубых слов. За весь месяц она лишь однажды сделала
ему замечание, и то в мягкой форме:
— Умоляю, кури поменьше. И не в комнате! У меня от дыма болит сердце... Я и не
предполагала, что у тебя масса вредных привычек: отдуваешься, когда ешь, перед
сном чешешь локти... Отвыкай, дорогой, от этих дикарских привычек...
Ее любовь имела странное свойство — нетерпимость к недостаткам супруга. По ее
понятиям, он должен был неустанно совершенствоваться, стремиться к некоему
идеальному образу, твердо уразуметь, что не исчерпал свое счастье до конца и
впереди море блаженства.
Когда они вернулись в город, она все чаще стала обвинять мужа в неаккуратности,
в том, что он “захламил квартиру напильниками, паяльниками и проводками”,
говорила, что “собирать радиоприемники нужно в мастерской, но никак не дома...
и, кстати, зачем их собирать, если у нее уже есть один, вполне приличный?!”. С
каждым днем она настойчиво, методично усиливала натиск, высказывала недовольство
даже по пустякам, когда он и не понимал, в чем провинился. Как преподаватель
университета семьи, она давала задания, явно превосходящие способности студента,
она не понимала, что нельзя от человека требовать больше, чем он может дать.
— ...Приготовила грибной суп, старалась специально для тебя, а ты и не заметил,
что съел.
Он слабо защищался:
— Извини, дорогая, но, понимаешь, я безразличен к еде и не понимаю людей,
которые делают культ из еды.
— Культ здесь ни при чем. Здесь элементарное неуважение к моему труду. Подумай,
пожалуйста, над этим... Ты так часто огорчаешь меня. Неужели не понимаешь, что
огорчать легче, чем радовать.
Здесь проводилась и попутная мысль: “Почему ты учишься в университете семьи с
большим внутренним сопротивлением и не стремишься к быстрому эффективному
результату?”. Каким-то непонятным образом способный школьник прямо на глазах
превращался в медленно соображающего, упрямого студента, который совершенно не
желал исправляться, и если с чем соглашался, то как-то устало, с оговорками, его
согласие всегда было шероховатым, словно он не доверял преподавателю.
После этих размолвок он напряженно осмысливал себя, но как все ни взвешивал,
приходил к выводу: она постоянно подчеркивает свое превосходство и тем самым
просто закабаляет его.
На свой день рождения он пригласил друзей, инженеров сослуживцев, заядлых
байдарочников, отчаянных курильщиков и балагуров. Некоторые пришли с женами —
полными копиями мужей, с незначительными отклонениями. Событие отметили как
нельзя лучше, но когда гости разошлись, она сказала с уничижительной гримасой:
— Они хорошие люди, но у них нет высоких побуждений. Говорили только о работе и
туризме. Это неплохо, конечно, но где их необычные взгляды, желание создать
что-нибудь необыкновенное, стать яркими личностями?!
— Не всем же быть яркими личностями, — хмуро отозвался он. — Мои друзья отличные
специалисты и веселые, компанейские люди. У нас много общего...
— Ты слишком доверчив, — продолжала она, с небольшой долей ревности. —
Взбалмошность своих друзей принимаешь за эмоциональность, начитанность за ум...
Эрудиция — ведь это только знания, а ум — умение анализировать, обобщать, иметь
собственное мнение...
В один из осенних вечеров, когда он корпел над радиоприемником, она сказала с
обидой в голосе:
— Все-таки ты нечуткий, даже толстокожий и черствый. Никогда не подойдешь, не
обнимешь, не скажешь ласковое слово, только и знаешь свою работу... Весь вечер
можешь просидеть с паяльником и не спросишь: “Как я, чего мне хочется?”. Раньше
хотя бы рассказывал о путешествиях, а теперь... как домовой. За последнее время
мы всего один раз сходили в театр, да и то под моим нажимом.
Он промолчал, ему уже стали надоедать постоянные обвинения и придирки, все чаще
ему приходили тяжелые мысли, что университет семьи сильно смахивает на рабство.
С наступлением зимы он начал строить катамаран; все выходные дни напролет
проводил в гараже приятеля. Домой возвращался уставший, правда, за ужином,
рассказывая жене о ходе строительства, несколько приободрялся. Она старалась не
смотреть на него, всем своим видом показывая, что ее обиды множатся. Однажды, не
выдержав, сказала:
— Конечно, чтобы любить, надо иметь терпение, но сколько можно терпеть? Никак не
могу приручить тебя к дому. Ты не домашний мужчина, — и демонстративно вышла на
балкон, давая понять, что ее обиды приобретают угрожающий оттенок.
А в эти дни у него на работе появилась новая сотрудница, воплощение доброты и
кротости.
— Вы самый воспитанный в отделе, — сказала она ему в первые же часы совместной
работы. — И такой серьезный, умный...
Он давно не слышал таких слов и от неожиданности почувствовал что-то вроде
приятного озноба, словно его обдала теплая волна.
После работы новая сотрудница пригласила его “погулять по вечерним улицам”; они
бродили до полуночи и все это время ему казалось — он плавает в теплой реке.
— Где же ты был? — тихо, с ужасом в голосе встретила его жена.
Он пробормотал что-то невразумительное.
— Неужели нельзя позвонить, чтоб я не волновалась?! Ты всегда был точным и
вдруг... Ты такой жестокий!
— Я такой, я сякой, весь набит недостатками! — вырвалось у него. — Сколько можно
это выслушивать?! Я чувствую себя прямо пришпиленным к стене, ущербным,
преступником, привязанным к чугунной решетке... К счастью есть женщины, которые
видят у меня тучу достоинств!
— Я догадывалась! — затаилась она. — Ты хочешь, сказать — у тебя появилась
другая женщина?! Ты оказался еще и непорядочным! — с горьким презрением она ушла
на балкон и закрыла за собой дверь.
Два дня он ночевал в своей холостяцкой квартире. Новая сотрудница непрерывно
звонила ему, изливала нежности, а на работе, когда они встречались взглядами,
прямо-таки вся светилась и при случае шептала:
— Вы такой мужественный и тонкий... Вы самый талантливый инженер в отделе... Вы
обалденный мужчина...
Он чувствовал, что теплая река уже выносит его в открытое море, где его ждут
ослепительные романтические приключения, но перед ним все время возникало лицо
жены и, странное дело, ему вдруг стало не хватать ее обвинений и упреков...
Почему-то теперь, издалека, его требовательный преподаватель казался не таким уж
и требовательным, и даже немного беззащитным без него, “толстокожего и
черствого”. Он вспомнил отдых у моря и клятву в “любви навсегда”…
На третий день он вернулся к жене. Открыв дверь, она сбивчиво, сквозь слезы,
выговорила:
— Ты самый ужасный на свете, но у меня и в мыслях никогда не было тебе
изменить... Уйти от тебя... Я не представляю свою жизнь без тебя, а ты!.. — она
бросилась к нему, он обнял ее, и это были их самые горячие объятия: с ее стороны
— объятия измученного преподавателя, с его — объятия настоящего мужчины,
блестяще закончившего университет семейных отношений, и аспирантуру, и...
короче, это были профессорские объятия.
Здесь читайте:
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
Леонид Сергеев. До встречи на небесах. Повести и рассказы.
М., 2005.
Леонид Сергеев. Мои собаки. Повести. М., 2006.
|
