|
|
Леонид Сергеев
Вперед, безумцы!
ГОВОРЯТ...
Говорят, наши дома стоят на болоте, и воздух у нас пузырчатый, и лягушки
прыгают перед дверями, и комары летают по комнатам. Лягушки — это уж слишком, но
в пасмурные дни туман на самом деле скрывает первые этажи и, когда идешь с
автобусной остановки, издали дома как бы парят в воздухе.
Говорят, дома стоят на месте бывшего имения Головина — кое-где действительно
сохранились постройки из тесаного кирпича: часть ограды, ворота в парк и
купальня на озере. Ограды обрамляют небольшой парк, пруды и озера с протоками и
деревянными мостами, речушку Лихоборку и два ступенчатых водопада — и все это в
черте города!
Наши дома находятся в низине; от большого, главного озера их отделяет плотина —
живем, как в Голландии: прорви плотину — и между домами можно кататься на
лодках. Плотину все время укрепляют бетонными сваями и поговаривают о
строительстве набережной; по вечерам на месте будущей набережной сидят удильщики
и прогуливаются парочки.
На большом озере имеется лодочная станция, и летом акваторию заполняют десятки
лодок, и, конечно, на озере полно пловцов и загорающих. Однажды я поднялся на
плотину и не поверил своим глазам — по воде скользил парусник — двое парней
выделывали галсы на сборной яхте… А зимой по замерзшим озерам катаются лыжники.
Как-то я тоже надел лыжи, подошел к главному озеру, а там толпа зевак глазеет на
лыжника, который носится взад-вперед... с пропеллером за спиной. Я подошел ближе
— лыжником оказался старик в старомодном костюме; за его спиной на ремнях
виднелся мотоциклетный моторчик с бензобаком и плоский обруч вокруг лопастей.
Моторчик отчаянно тарахтел и дымил, но тянул лыжника на довольно приличной
скорости. Отъехав по прямой метров триста, старик гасил обороты двигателя,
разворачивался, снова включал газ и катил назад.
— Это кто, Карлсон? — спросил я у крайнего зрителя.
— Карлсон, Карлсон, — серьезно подтвердил он, как само собой разумеющееся.
Видимо, старик не первый раз демонстрировал свое изобретение.
— На его лыжню не вставайте, — предупредил меня другой зритель. — Не разрешает.
Говорят, в доме у озера живет генерал. Я и правда не раз видел его “Чайку” с
черными занавесками. Летом около того дома солдаты мотыжат и поливают деревья,
подрезают кусты, разбивают клумбы, а зимой от автобуса к генеральскому подъезду
расчищают снег и посыпают песком тротуар. После метели от автобусной остановки
все идут к этому дому, а дальше по сугробам недалеко и до своих. Говорят, и
плотину укрепляют благодаря генералу, и на месте свалки разбивают парк, и даже
обновили асфальт на всем бульваре. Жаль, не построили кафе для молодежи, хотя
оно вроде генералу ни к чему.
В наших домах любят животных — чуть ли не в каждой семье держат собаку или
кошку, и это свидетельствует о гуманизме наших жителей. Пожалуй, по количеству
животных в доме можно точно определить процент интеллигентных людей, ведь
интеллигентность не что иное, как состояние духа, в основе которого лежит
гуманизм. И это состояние не дается образованием — можно закончить два
университета и быть неинтеллигентным человеком. Именно поэтому некоторых
необразованных старушек в наших домах я счи-таю вполне интеллигентными.
Под нами живет семья, у которой есть и собака, и кошка. Вначале они держали одну
кошку, потом хозяйка взяла из своего НИИ худого замызганного пса, которого
привезли для опытов — ей стало жаль бедолагу, она забрала его домой, отмыла,
откормила, и пес превратился в красавца, а своей преданностью хозяйке удивлял
весь дом. Кстати, этот пес, видимо, был домашним — два дня его не выводили из
вивария, и он все терпел, не мочился, а когда, наконец, его вывели во двор —
стоял под деревом чуть ли не полчаса.
С кошкой пес подружился — теперь едят из одной миски, вылизывают друг друга и
спят в обнимку, а на улице носятся наперегонки меж кустов. Бывает, на кошку
бросится какой-нибудь пес чужестранец, но она не лезет на дерево, не выгибает
спину, не шипит, а подбегает к своему другу и трется о его лапы. Незнакомый пес
только захочет ее цапнуть, а телохранитель вздыбит шерсть на загривке,
оскалится, рыкнет — пес сразу стушуется и долго стоит ошарашенный, не в силах
понять, почему его собрат защищает заклятых врагов.
Дома собака с кошкой играют в прятки: кошка спрячет голову под занавеску и
замрет; пес видит ее, но заглядывает под стулья, нарочито глубоко вздыхает,
потом все же подходит и носом толкает кошку в спину; она оборачивается, игриво
бьет его лапой по носу и потягивается, выпуская когти из мягких лап, довольная,
что перехитрила друга. Каждое утро они встречаются так, словно не виделись
несколько недель — целуются и, в знак особой радости, слегка валтузят друг
друга.
Над нами — другая семья, он работает на заводе, она — в поликлинике; у них двое
детей подростков — вся семья тихая, вежливая, кроме собаки — черного пуделя
Чарли. Чарли целыми днями сидит на подоконнике у раскрытого окна и облаивает
улицу; иногда разойдется — вот-вот выпрыгнет с третьего этажа и всех перегрызет.
Я долго думал: чего старается?! Может, бриллианты в сундуке охраняет. Потом
понял — пес страдает от одиночества.
Когда подростки приходят из школы, Чарли, точно ошпаренный, летит на улицу,
торопливо освобождается у каждого угла, потом усаживается у парадной двери и
высматривает “подозрительных”; если кто идет с мешком или с палкой — заливается.
Я заметил: Чарли особенно не любит людей в форме — наверно, помятуя о строгом
домашнем режиме, является противником всякого порядка.
В соседнем доме живет собачник: у него старый беспородный кобель и молодая
сучка, симпатяга эрдель-терьер. Веселая и ласковая эрдель то и дело убегает
играть с бездомными собаками, и кобель ревниво оберегает ее от этого общения:
забегает вперед, предупредительно ворчит, разгоняет ухажеров, а неразумную
подругу сердито покусывает за лапу.
— Толковый пес, — говорит о нем владелец. — Любого впустит в квартиру, но сразу
ляжет у двери на коврик и без моей команды не выпустит. А эрдель я купил у одних
по дешевке. Она уже себя оправдала: жена связала себе шапку, мне шарф и варежки.
Очень выгодная собака, четыреста граммов шерсти в год дает. И шерсть хорошая, от
радикулита помогает.
Этот практичный человек держит дома кошек, скворца, ворону с перебитым крылом —
его балкон являет собой вольер с певчими птицами, которых он приобретает
неизвестно где и перепродает на Птичьем рынке.
Он называет себя художником и оформляет наш агитпункт: по клеткам рисует
портреты известных людей, которые так далеки от оригиналов, что я удивляюсь, как
не боятся их выставлять. Пишет он и натюрморты — не наивные примитивы, а
зализанные рыночные поделки — “произведения” тоже носит на рынок и предлагает
жильцам из ближайших домов. Трудно сказать, любит ли этот человек животных, или
они для него только средство наживы. Скорее всего, и то, и другое: ну какая ему
выгода от вороны с перебитым крылом?! Вряд ли он может ее кому-нибудь всучить
даже в придачу.
Есть в нашем доме и чудаки, вроде одинокой старушки, у которой в квартире живут
три собаки и семь кошек, да еще она подкармливает кошек, живущих в подвалах, и к
ней то и дело ребята притаскивают бездомных щенков. Каждый раз, открывая ребятам
дверь, старушка вздыхает:
— Куда же его возьму? Вон сколько их у меня. А пенсию получаю тридцать рублей,
да из них за квартиру и за свет плачу. Если только на время, а потом к хорошим
людям пристрою.
Поворчит, но возьмет щенка. На старушку жаловались соседи, приходила милиция, а
мне кажется, таким людям стоило бы повысить пенсию и бесплатно выдавать кости с
мясокомбината, и уж конечно, такая старушка намного лучше тех бабок, которые
нацепят повязки дежурных и весь вечер сидят на лавке перед домом в ожидании
грабителей, и обсуждают “кто с кем” да “кто в чем”, и гоняют влюбленных из
подъездов.
Кстати, нашим влюбленным и деться некуда — вокруг ни одного кафе, вот и
собираются они в подъездах, а чтобы бабки их не гнали, по ночам уносят лавки
подальше от домов, к Лихоборке, но на следующий день бабки снова приносят лавки,
и война продолжается.
Есть в наших домах и пижоны, которые помешались на любви к собакам — например,
бездетные супруги музыканты. Своего голубого пуделя они кормят из серебряной
тарелки и только процеженным бульоном с фрикадельками, да еще уговаривают этого
баловня, а он забьется под стол и смотрит на хозяев страдальческим взглядом. В
прохладные дни пуделя наряжают в жилетки, во время прогулок переносят через
лужи; ему не разрешают играть с детьми и обнюхивать других собак, но он все
равно набрасывается на молодых и маленьких собак, а увидев большого пса,
просится на руки. Пуделя моют французским шампунем, вычесывают, подстригают,
целуют в морду и укладывают спать в свою постель.
Ясное дело, и старушка, и музыканты перегнули, но всякая чрезмерная любовь лучше
даже маленькой ненависти.
На нашей лестничной площадке живет пенсионерка с зычным голосом, она считается
общественницей: собирает всех на субботники, чертит и вывешивает графики
дежурств, пишет на повязках масляной краской “дежурные” и раздает повязки
бабкам. Как только я завел щенка, общественница мне заявила:
— Ваша собака наступает на наш коврик.
— Я скажу ей, чтобы не наступала, — попытался я пошутить.
— И по ночам она гавкает, спать мешает. Если не уймете, призовем к порядку.
Каким образом она собиралась меня со щенком призвать к порядку, я так и не
понял.
А двумя этажами выше проживает майор в отставке с нервной склочной женой.
Майорша тоже постоянно сыпет угрозы в адрес жильцов: запрещает заводить
пластинки студентам, детям — бегать по лестнице, курильщикам — курить в
коридоре. Майорша дружит с общественницей — у них много общего: обе не терпят
животных и детей и обе рвутся к власти над нашим домом. Говорят, именно из-за
этого рвения в прошлом майорша видела в общественнице опасную конкурентку и они
не раз ссорились, правда быстро мирились — известное дело, ничто так не
сближает, как общая ненависть к чему-то. В конце концов они поделили сферу
влияния: общественница стала “присматривать” за нашим домом, а майорша за всем
микрорайоном.
Кстати, сам отставной майор, не меньше жены, ненавидит животных; вокруг нашего
дома он разбил садово-огородный участок: посадил яблоню, помидоры, капусту, и
только на одном квадратном метре — видимо, чтобы немного успокоить общественное
мнение, развел цветы. Участок майор обнес изгородью из водопроводных труб и
колючей проволоки. Этому майору жить бы в деревне, там и земли полно, и с его
энергией он был бы руководящим работником, а он нет — живет в городе и все
свободное время ковыряется на участке. Если в его владения случайно заходит
собака с ошейником, он орет на нее, кидает камни, а если забредет бездомный пес
— целится в собаку лопатой. Когда я первый раз вышел погулять со своим щенком,
мой несмышленый пес подлез под изгородь и побрызгал на яблоню.
Сразу же около щенка упала увесистая железка, и я услышал голос майора:
— Эй! А ну не води здесь собак. Развели тут псарню!.. Вон он налил на дерево,
теперь дерево завянет.
Против этого нелепого довода я не нашел, что возразить.
И живет в наших домах тихая старушка, безмерно вежливая, даже собак называет на
“вы”. Раньше она всегда приветливо улыбалась мне и сторонилась, когда мы со
щенком встречали ее на тропах вокруг озер. Однажды вечером я заметил, как
старушка аккуратно раскладывает косточки на тропах, и подумал: “Надо же, какая
сердобольная бабуля!”. Только вдруг подохли две бездомные собаки, потом
мальчишки нашли дохлую ворону. Я взял одну из косточек, отнес в лабораторию к
приятелю химику, и в ней обнаружили мышьяк. При следующей встрече я подошел к
тихой старушке вплотную:
— Я решил подкладывать к дверям бабушек отравленные кексы. А вам — отравленный
торт.
Старушка попятилась, улыбка с ее лица сошла. С тех пор я не встречал ее, хотя
мальчишки доложили мне, будто видели, как она подсыпала на тропу битое стекло.
А как я покупал щенка — целая история. Поехал на Птичий рынок; у меня было
рублей тридцать, и я мог бы купить более-менее породистую собаку, но я люблю
дворняг — они самые сообразительные; к тому же, главное не порода, а душа
собаки. Я выбрал лопоухого щенка, который отчаянно вилял хвостом и ко всем лез
целоваться. Его держал на веревке подвыпивший мужчина в форме пожарного — он
торопливо совал мне в руки конец веревки:
— Давай десятку, и собака твоя! Здоровая будет, охранять будет... Давай бери
скорей... Некогда мне...
Я наклонился к щенку.
— Ладно, давай пятерку... Бери быстрей, времени в обрез.
Я взял собаку, сел с ней в трамвай и только отъехал, смотрю — на шее у моего
цуцика лишай. Заехал в ветеринарную клинику на улице Юннатов. Врач осмотрел
щенка и сказал:
— Вообще-то щенков лечить от лишая трудно. Ему месяца два. В одном месте
залечим, в другом появится. А потеряет часть волосяного покрова подохнет. Лучше
усыпить.
— Как же так?! Попробуйте что-то сделать. Очень вас прошу.
— Ну ладно попробуем. Направлю его в больницу на Лосиноостровской.
Я отвез щенка в больницу. Поместили его в огромную железную клетку с
зацементированным полом. В соседних клетках сидели дог и собачонка с лишайным
пятнышком над бровью. Когда я уходил, щенок прыгал на железные прутья, тревожно
лаял и смотрел на меня, как на предателя.
— Чем их здесь кормят? — спросил я у медсестры, толстой сонной женщины.
— Кашей. Некоторые доплачивают, и тогда даем и ливер.
Я сунул ей в руки деньги и попросил кормить как следует.
— Лучше не приезжайте неделю, он быстрее к нам привыкнет, — посоветовала мне
медсестра.
Но я приехал через два дня, привез щенку мясо и игрушку — резинового барана.
Щенок похудел, в его миске лежала одна геркулесовая каша, но главное — он не был
намазан мазью. Я забрал собаку. “Сам, — думаю, — вылечу”. А если и заражусь,
ничего — все равно у меня на голове волос мало осталось.
Я вылечил его мазью “амиказол” за три дня — быстрее, чем расчитывал. А позднее
узнал, что в деревнях лишай просто прижигают йодом.
Я жил с матерью, и имя щенку мы придумывали вдвоем. Назвали Челкашом в честь
собаки, которая у нас была когда-то.
Первое время со щенком хватало мороки: он делал лужи где попало, по ночам
скулил, днем требовал внимания. Потом у него стали выпадать молочные зубы и
прорезаться новые; он грыз обувь, ножки стульев, но и в эти дни радости
доставлял гораздо больше, чем огорчений: и когда играл в свои игрушки, то и дело
неуклюже заваливаясь на бок, и когда, с дурашливым выражением на мордахе, ловил
мух, и когда серьезно вслушивался в слова, изо всех сил пытаясь понять их смысл,
и когда на улице впервые встречал собак, кошек, птиц, бабочек.
Однажды мы с ним гуляли и неожиданно хлынул дождь; Челкаш замер, начал
растерянно озираться и вдруг прижал уши и припустился к дому. В другой раз на
него кинулись две вороны, отгоняя от какой-то еды; Челкаш попятился, прижался к
моим ногам; я замахнулся на ворон, а он начал подпрыгивать на одном месте и
звонко гавкать — пугал нахальных птиц.
Челкаш ел то же самое, что и мы, только почему-то не пил молоко — из этого мать
заключила, что он волчонок, и во дворе с кем-то поделилась своим выводом. С тех
пор, когда я с Челкашом выхожу на улицу, мальчишки подбегают, обнимают моего
дружка и перекидываются словами:
— Челкаш! У него мать волчица.
— Много знаешь! Он щенком жил у волков.
— Нет, его отец волк, а мать овчарка, правда дядь Леш?
Я хмыкаю что-то неопределенное; в общем-то меня устраивает таинственное
происхождение Челкаша.
Каждое утро перед работой я бегал с Челкашом до озер и обратно, а потом он
выходил на балкон и провожал меня взглядом до автобуса; а по вечерам у окна ждал
моего возвращения — разляжется на подоконнике, всматривается в остановку;
надышит на стекло пятно, станет совсем плохо видно, но все равно меня заметит и
с визгом бросается к двери. Мать по лаю узнавала, что я иду — мой дружище
никогда не ошибался. Позднее, когда Челкаш подрос, он уже не умещался на
подоконнике, тем не менее упорно пытался пристроиться.
Однажды зимой мать пошла с Челкашом гулять, и он от нее убежал, увязался за
мальчишками и пропал. Целые сутки я бегал по окрестностям. Зайду домой,
погреюсь, снова выхожу и всех выспрашиваю, особенно ребят — они в подобных делах
всезнающие.
Знакомые мальчишки тоже включились в поиски. “Может, забрали собаколовы”, —
подумал я и на следующее утро приехал на улицу Юннатов; разыскал двух
собаколовов, мужиков с лиловыми носами; они еще не отошли от очередной выпивки,
но подробно расспросили о собаке и твердо, в один голос клялись, что такой не
было. Я усомнился — помнят ли?
— Обижаешь, хозяин, — протянули собаколовы. — Мы их всех в лицо помним. Ты что?!
Это ж наша работа... Ты это, шибко-то не переживай. Дворняга она и есть
дворняга. Мы вот тут выловили пуделя. Завтра утречком его на опыты загребут.
Хотишь, тебе отдадим? Давай на бутылец, и пес твой. Хороший, породный. Такой на
рынке знаешь сколько стоит?
Я только махнул рукой.
Мать написала объявления о пропаже собаки, и я расклеил их на столбах в нашем
районе. Все оказалось бесполезно. Мать очень переживала — на каждый шум выходила
за дверь, а я так расстроился, что не мог работать — все мерещился знакомый лай.
Кто-то надоумил сходить в школу, но из-за каникул школа оказалась закрытой. Я
еле дождался начала занятий, пришел к директрисе школы, сказал, что в последний
раз собаку видели с ребятами, и попросил помочь.
— Я вас понимаю, — спокойно сказала директриса. — У меня у самой собака. Я
сообщу по классам.
На следующий день мать звонит мне на работу:
— Приезжай скорей! Челкашка нашелся! — радостно кричит.
Я примчался, открываю дверь — на полу сидит чужой здоровенный пес. “Ну, — думаю,
— мать перепутала или, чтобы я так не переживал, купила другую собаку — считает,
она заменит мне Челкаша”. Но пес бросился ко мне, чуть не сбил с ног, облизал
лицо, руки. Присмотрелся я — он, чертяка! Все его пятна, и уши-лопухи, и глаза с
крапинками — да уж я-то знаю сотню его черточек! Ну и вымахал он за это время!..
Оказалось, ребята держали его в школьном подвале: подкармливали, выводили гулять
и снова запирали. Директриса нашла верный ход — обошла все классы и в каждом
сказала:
— Я знаю, собака у кого-то из вас. Чтобы через час она была у меня в кабинете!
Через час она позвонила матери:
— Забирайте!
Ну а потом Челкаш два месяца чумился, и я делал ему уколы и давал таблетки, а
мать ухаживала за ним: выводила гулять, кормила из ложки и, чтобы успокоить, все
время разговаривала с ним.
Мы выходили его; пес окреп, у него появилась густая, блестящая шерсть
коричнево-черной окраски с желтыми подпалинами на груди и белыми отметинами на
всех четырех лапах. Конечно, по разным там законам кинологии его экстерьер
нельзя принимать всерьез, да и уши-лопухи сразу выдают дворнягу, но он мне
дороже всех породистых собак — он добрый и ласковый, у него умные глаза и
легкий, незлобивый характер. Всех родных и знакомых он знает по именам, при
встрече прыгает, лезет целоваться; кто бы к нам ни зашел — монтер или
водопроводчик — крутится, лупит по мебели хвостом, тащит свои игрушки
похвастаться. Думаю, если к нам однажды влезут грабители, их тоже встретит как
самых закадычных приятелей.
Говорят, больше всех Челкаш любит меня. Может, так и есть — в благодарность за
то, что я его лечил, хотя при виде коробки с лекарствами, сразу лезет под стол.
Но скорее всего, потому что мы с ним устраиваем игры: что-то среднее между
борьбой самбо и прятками. Надо отдать должное Челкашу — в борьбе он никогда не
теряет голову и покусывает меня легко, больше пугает рыком и, пытаясь повалить,
колошматит лапами; я нарочно падаю и он победоносно потягивается — делает
“ласточку”. А если я нечаянно отдавлю ему лапу, взвизгнет, обидится и отойдет, и
не смотрит в мою сторону, а то и пойдет к матери жаловаться. Но уже через
несколько минут начисто забывает все обиды, подходит с какой-нибудь веревкой в
зубах и предлагает ее перетягивать или притащит мячик и теребит меня лапой:
давай, мол, поиграем.
В общем, Челкаш стал моим самым близким другом. Никто никогда так меня не ждал и
так не радовался, когда я приходил. И главное, он любит меня всегда, независимо
от моих успехов или неудач. Куда бы я ни пошел, он отправляется за мной. Лягу
почитать — и он пристраивается рядом, выйду покурить на балкон — и он тут как
тут. И мое настроение моментально передается ему. Да что там! Дома мы
неразлучны, даже спим на одной тахте. Укладываясь спать, Челкаш подолгу
крутится, вытаптывает ложе, потом плюхнется и обязательно навалится на мои ноги.
Но попробуй я немного прижать его — сразу недовольно заворчит.
Снятся Челкашу в основном неприятности: он стонет, дергает лапами, пыхтит,
отдувается, а то и рычит так, что приходится его расталкивать; только иногда во
сне виляет хвостом и улыбается...
Случается, ночью мы с Челкашом толкаемся: я тащу из-под него одеяло или он
упирается лапами в стену и норовит меня спихнуть, но по утрам у него всегда
отличное настроение.
Он просыпается рано и первым делом усаживается у окна — смотрит, каких собак уже
выгуливают; время от времени оборачивается — не открыл ли я глаза? Сам меня
никогда не будит. Он точно знает время, когда мне вставать, и если я немного
залеживаюсь, начинает тактично напоминать о себе: дуть мне в лицо и поскуливать.
Если не просыпаюсь, легонько носом тычется в мое лицо, нарочито громко вздыхает,
осторожно прислоняет к моим векам шершавые подушечки лап, пытается приоткрыть
глаза.
Я встаю, и Челкаш потягивается — безмерно доволен, что все-таки разбудил меня.
Мы отправляемся на прогулку; я машу руками — разминаю расслабленные мышцы, а
Челкаш “читает” собачьи метки и оставляет свои.
Благодаря Челкашу и мать почувствовала себя лучше. Раньше ее частенько скручивал
ревматизм, но вот стала прогуливаться с собакой — и боли уменьшились.
Конечно, Челкаш — пес домашний, но дворовая кровь дает о себе знать: больше
всего он любит гулять, и не с матерью — она его водит на поводке, — а со мной,
без поводка, когда можно поноситься как следует. Бывает, работаю за столом, он
лежит у ног, иногда встает, подходит к окну, смотрит на улицу, потом бросит
взгляд на меня, вздохнет и лезет под стол. Через полчаса снова подходит к окну и
уже смотрит на меня пристально и долго — выдержу ли его взгляд. Я делаю вид, что
не замечаю его намеков. Тогда он подходит и кладет мне лапу на колено, а если и
на этот жест я не реагирую, начинает бодаться. Если я прогоню его, идет к
матери, уговаривает ее — конечно, с ней прогулка не та, но все же — и мать
говорит мне из своей комнаты:
— Прогулялся бы с Челкашкой.
Челкаш сразу срывается, бежит в коридор, хватает ошейник и подбегает ко мне:
Пошли, — гавкает, — хватит ерундой заниматься! Вон в окно вижу, уже и Ринга
вышла (его приятельница, сучка из соседнего дома), а мы все дома торчим!
Больше всего Челкаш любит гулять около озер. Обычно метров за сто до первого
озера уже разбегается, влетает в воду и делает небольшой заплыв, а потом
радостно носится по мелководью, то и дело лакая воду. Кстати, именно там, на
озерах, Челкаш в какой-то момент немного разочаровался во мне, когда заметил,
что я и бегаю, и прыгаю хуже, чем он. Тогда на его мордахе вначале появилось
крайнее удивление, потом что-то вроде насмешливой ухмылки, под конец он радостно
выпятил грудь и закрутился на месте.
И все же, несмотря ни на что, в наших отношениях Челкаш с самого начала
неизменно признает меня лидером — подчиняться хозяину у него в крови; и без
сомнения, он считает меня самым лучшим человеком на свете.
Когда Челкашу исполнилось три года, он уже понимал больше ста слов и даже
некоторые выражения. “Принеси то-то” или “Посмотри в окно, кто там гуляет” — это
для него раз плюнуть, об этом его и просить неудобно — сам догадывается; только
подумаешь — уже идет выполнять, прямо угадывает желания. Бывает, говоришь с
кем-нибудь, а Челкаш прислушивается, улавливает знакомые слова, остальные
домысливает по интонации голоса, по выра-жению лица. Все понимает, только не
говорит.
Да что там! Ведь благодаря Челкашу я начал учить английский язык. Я подумал: уж
если мой пес знает сотню выражений по-русски, неужели я столько же не выучу
по-английски? И выучил, черт возьми. Правда, мой приятель, преподаватель
английского языка, говорит, что у меня произношение дремучего фермера из Техаса,
но, по-моему, он просто завидует мне: ведь сам-то ухлопал на это дело лет пять,
не меньше.
Английский я выучил вовремя — Челкаш стал все понимать по-русски, при нем уже
было невозможно говорить о некоторых вещах. Например, о погоде: сразу тащил мои
сапоги — пойдем, мол, прогуляемся, чего рассусоливать-то; ясное дело, погодка
блеск (ему и в дождь, и в слякоть — все блеск). Или только заикнешься — “надо бы
собраться у нас вечером”, — он уже усаживается за стол. Ужасно любит компании и
все старается быть в центре внимания: одному принесет газету, другому сигареты
или тапки — выслуживается, клянчит все со стола. Начнешь рассказывать о летней
поездке — растягивает рот до ушей, ложится на пузо, показывает, как летом
плавал, а то и подбегает к тюку с надувной лодкой и лает: давайте, мол,
надувайте да поплыли! Челкаш уверен, что мои знакомые приходят в основном к
нему, и лишь отчасти ко мне, и ужасно обижается, если я иногда выпроваживаю его
из комнаты. В отместку даже покусывает мои ботинки в коридоре.
Так вот, кое о чем при Челкаше я теперь говорю с приятелями по-английски, а
Челкаш разинет пасть, наклонит башку набок и прислушивается. Я все боюсь, что он
и по-английски начнет понимать.
Некоторым моим знакомым не нравится чрезмерная общительность Челкаша.
— Невоспитанный у тебя пес, — говорят они. — Собака должна знать только хозяина,
не брать еду из чужих рук и вообще сторожить дом. А он у тебя размазня, а не
пес.
— Невоспитанный, правда, — соглашаюсь я. — Но он член семьи, а не сторож.
Сторожить у нас нечего. Да и почему собака должна знать только хозяина? Собака
от природы дружелюбное животное, и чаще всего злость ей прививают. Или она
становится злой от жестокости людей. Кто-нибудь ударил — и она уже настороже.
Потом ударили еще раз, и пес обозлился.
Слыша эти разговоры, Челкаш прижимается ко мне, выражая полное согласие, а на
моих собеседников посматривает исподлобья и недовольно бурчит.
Кстати, по Челкашу, я проверил многих своих знакомых. Некоторые увидят собаку и
шарахаются:
— Ой! Не укусит?
Или фыркнут:
— Не подходи, собака! Испачкаешь костюм!
И мне ясно — такие люди далеки от животных. А некоторые запросто потреплют
Челкаша по загривку, и я сразу думаю — мой человек.
Говорят, собака перенимает черты хозяина. Челкаш тоже кое-что у меня перенял — у
него явно повышенный интерес к сородичам женского пола — только завидит,
начинает молодцевато подпрыгивать и скалиться, хвастая белыми зубами. Ему
нравятся сучки всех пород и возрастов, но полный восторг вызывают овчарки. И
надо же — к ним-то его, беспородного, и не подпускают!
В доме у водопада живут две сестры овчарки: изящная Джемма и толстуха Ринга.
Хозяин Джеммы, кучерявый паренек десятиклассник, жил с матерью, но неожиданно
ушел к молодой женщине с ребенком, бросил школу, устроился на завод. Его мать
осталась одна с Джеммой. С утра женщина уходит на работу, и Джемма целыми днями
тоскливо смотрит в окно, но никогда ни на кого не лает, не то что наш сосед,
дуралей Чарли.
Хозяин Ринги — тоже десятиклассник, более серьезный парень: готовится поступать
в институт, вечерами разносит газеты по подъездам — копит на гоночный велосипед.
Джемма любит Челкаша: чуть завидит — несется; подбежит, крутится перед ним,
лижет его в морду, а он вильнет хвостом для приличия, отбежит к стене дома,
задерет лапу, побрызгает и спешит к Рингиному подъезду. Усядется, ждет, когда
толстуха выйдет... Часами просиживал, его даже окрестили Ромео.
Когда Рингу выводят на прогулку, Челкаш изо всех сил старается заинтересовать
ее: ползает перед ней на животе, подпрыгивает, как козел, закатывает глаза,
выделывает разные пируэты, а она, вроде и не замечает ничего — дает понять, что
все это уже не раз видела. В общем, Челкаш унижается — больно смотреть, а она,
стоит, уставившись вдаль холодно-безразличным взглядом — похоже, изображает из
себя принцессу.
Много раз я объяснял Челкашу его заблуждение. Бывало, слушает, опустив башку,
вроде все понимает — а на другой день прямо рыдает, завидев Рингу. Не знаю,
может, когда я втолковывал ему разницу между Рингой и Джеммой, он про себя
смеялся — кто их, собак, знает! Может, у них совсем другие понятия о красоте.
Кстати, толстуха Ринга нравится не только Челкашу, около ее дома всегда
простаивает несколько поклонников, а случается и внутри дома. Как-то я
направился к ее хозяину (парень просил занести какие-то книги), открыл дверь и
чуть не наступил на маленького кобелька — он лежал на коврике; подошел к лифту —
сидит еще один пес, покрупнее; поднялся на лифте — у квартиры Ринги топчется
третий, огромный, с теленка. Этот здоровяк оказался жутко настырным — даже
пытался зайти в квартиру вместе со мной.
По вечерам к нашим домам подходят дворняги: гаражная Альма, которую шоферы зовут
“всеобщая радость”, быстроногий вертлявый Валет из бойлерной, добродушный
флегматик Степа с трикотажной фабрики, и его брат — дремучий бородатый Остап с
овощной базы, который не любит всякие нежности — поглаживания и прочее. Днем эти
собаки служат сторожами и сидят на цепи, вечером их ненадолго отпускают
“размяться” — все они друзья Челкаша, и мои тоже.
Одно время около наших домов было много и бездомных собак, среди них — старожил
Рыжий, любимец детворы, большая лохматая дворняга — он жив до сих пор. Говорят,
его привели строительные рабочие, когда еще только осушали болото и закладывали
фундаменты первых домов. Потом строительство закончили, рабочие уехали, а
Рыжего, как водится, бросили… Он уже старый — зубы желтые, источенные, глаза
слезятся, одно ухо отморожено, передняя лапа перебита — он ходит прихрамывая.
Целыми днями Рыжий спит у подъездов; просыпается, только когда кто-нибудь
выгуливает маленьких собачонок: тут Рыжий приподнимается и, припадая на больную
лапу, сопровождает гуляющих — охраняет от случайно забредших к нам незнакомых
собак. Лает Рыжий редко, только когда завидит “газик”, бросается вперед и сипло
басит. Говорят, такая машина когда-то сбила его подругу. Рыжего подкармливают
все, а некоторые и прячут в подъездах от собаколовов.
У бездомного Букета когда-то был хозяин, но однажды собаку вырвало, а хозяин
подумал — нагадила, и жестоко отлупил пса. Букет сбежал и поселился в кустах у
Лихоборки. Дворники помойные ведра выносят, и он с ними ходит взад-вперед —
вроде помогает; выйдут доминошники — он с ними посидит.
Еще один полупородистый пес Сандал стал ничейным после смерти хозяйки. Сандал
был мрачный, замкнутый — никогда не лаял, ни к кому не приставал, но если собаки
затевали драку, подходил и молча хватал за загривок.
Собак на другой стороне Лихоборки владельцы бросили, когда сносили деревянные
дома, а жильцов переселили на новое место. Обычно днем собаки прятались в
подворотнях, а с наступлением темноты шастали по помойкам. Только две маленькие
дворняжки — крутолобый Уголек и его подружка хромоножка Найда и днем бродили
между домов — бегали с ребятами в магазин и на озеро, а зимой провожали до
школы.
Мы с Челкашом дружили с этими собаками; он с ними играл, я их подкармливал, и
понятно, мы нешуточно привязались к ним, а они к нам и подавно, даже
сопровождали нас во время прогулок к озерам. Случалось, я и лечил наших
бездомных друзей: Найде замазывал лишай, Угольку промывал глаза марганцовкой, у
Сандала вытащил рыбью кость из пасти, у Букета занозу из лапы. После этих
“лечений”, собаки уже воспринимали меня, как вожака их стаи; во всяком случае
ходили за мной по пятам и постоянно заглядывали в глаза, ожидая приказаний.
Как-то зимой, прогуливаясь с Челкашем, я обнаружил под котельной теплый подвал
и, купив дешевой колбасы, стал туда приманивать бездомных “ребят” так я называл
их; за несколько дней собрал всю окрестную собачью братию. Было смешно смотреть,
как, перекусив, собаки укладывались в подвале, ссорились из-за лучших мест,
толкались, ворчали, потом засыпали, прижавшись друг к другу.
Старушка, у которой было много собак и кошек, почему-то считала меня
ветеринаром, при встрече раскланивалась и говорила:
— Вы знаете, Сандала кто-то ударил по голове. У него кровоподтек возле уха.
Пожалуйста, подлечите его и возьмите под свою защиту.
Я уже и на самом деле всерьез вошел в роль лекаря и опекуна, но вскоре убедился,
что являюсь всего лишь бесправным любителем животных.
Однажды весной во время собачьей свадьбы Альма увела часть собак в парк за
гаражи; вместе со сворой убежали Чарли и наш Челкаш. Я кое-что знал о методах
собаколовов, знал — они промышляют на рассвете, и именно во время собачьих
свадеб, что выглядит особенно жестоко.
Целый день до полуночи и все следующее утро я искал собак и нашел их вовремя: в
парке уже стоял зеленый фургон, и знакомые “лиловые носы” с улицы Юннатов
“обложили” стаю, перекрыли выход из парка и приманивали своих жертв колбасой —
ничего не подозревающие собаки доверчиво подходили к мужикам. Часть бедолаг уже
была в машине за решеткой. Я подбежал в тот момент, когда “лиловые носы”
запихивали в фургон... Челкаша!
— Стойте, мужики! Это мой пес.
— Чего ж отпускаешь без ошейника?!
— Сбежал. Сами понимаете — свадьба. Вот вам.
Я протянул собаколовам три рубля; Челкаш бросился ко мне, начал прыгать,
лизаться, а в фургоне — Букет, Уголек, Найда — еще разгоряченные, не отошли от
своих игр, но уже в глазах страх, топчутся, дышат тяжело.
— Мужики, — говорю, — давайте договоримся. Выпустите их всех. Сейчас принесу
рублей пятнадцать.
— Это можно, но у нас план. Есть постановление... Не сегодня, так завтра
отловим. Ну, тащи четвертной, а там разберемся.
Я отвел Челкаша домой, занял у соседей деньги, принес “носам”, они отъехали за
гаражи, подальше от любопытных глаз, и выпустили пленников — те сразу дунули за
Лихоборку.
— Зря стараешься, — сказали собаколовы, отъезжая. — У нас ведь план... Надо
поставлять в институты. Все одно выловим.
А потом собаки стали исчезать. Первым пропал Букет; говорят, его какой-то алкаш
отнес за пятерку на опыты.
...Однажды утром я проснулся от громкого воя Челкаша — он тревожно бегал по
комнате, прятался за шкаф, стаскивал с меня одеяло. Я выглянул в окно и увидел
зеленый фургон. Челкаш уловил далекий призыв своих собратьев и отчаянно будил
меня, звал на выручку, но когда я выбежал из дома, фургон уже выруливал на
шоссе...
В тот же день выяснилось — майорша все-таки пронюхала про подвал в котельной и
долго поносила “всяких любителей животных”, которые “с жиру бесятся, а их собаки
разносят заразу”, а потом вызвала собаколовов, навела их на собак и сама
руководила облавой. Загребли незнакомого пса и Уголька с Найдой.
Говорят, Найда спряталась за коробками на помойке, но ее выдал торчащий хвост.
Уголек долго отбивался и сумел-таки забежать в подъезд, но собаколовы накинули
на него веревку, выволокли на улицу.
— Что же вы делаете, при детях-то?! — покачал головой какой-то старичок.
Летом, когда я был в отъезде, собаколовы наведались еще раз, и около наших домов
не осталось бездомных собак. Говорят, в то утро “носы” решили забрать всех
животных, но Рыжего успели спрятать жильцы, сильный Сандал вырвался и убежал к
каналу; один парень днем его видел уже в Химках — с подбитым глазом, разорванным
ухом он бежал, весь в слюне: видимо, решил спрятаться в загородных лесах...
Альму будто бы избили, но она успела скрыться в своей гаражной будке... Одни
говорят, что Валета увезли, другие — что на него накинули петлю, но он оборвал
ее и с обрывком веревки на шее кинулся на проезжую часть улицы, и что за ним
погнался один из “носов” с сачком на шесте, и что Валет сообразил бежать по
осевой линии между потоками машин, и что ему удалось убежать от преследователя,
но в конце улицы он попал под грузовик. Я сам ничего этого не видел. Говорят.
Здесь читайте:
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
Леонид Сергеев. До встречи на небесах. Повести и рассказы.
М., 2005.
Леонид Сергеев. Мои собаки. Повести. М., 2006.
|
