|
|
Леонид Сергеев
Вперед, безумцы!
ДОМ НА КРАЮ ОВРАГА
Основной достопримечательностью Грушевки — “района сплошных грешников”, как
его нарекли горожане, попросту бандитского района, была грязь; приличный запас
грязи, как бесформенное студенистое желе, опоясывал покосившиеся дома и сараи;
некоторые строения имели критический наклон — их поддерживали балки-подпорки.
Ночью пустынный район походил на заброшенное кладбище.
Один из потоков грязи по крутому закоулку стекал в овраг и проходил в двух шагах
от дома Хапугиных. Собственно, дом — слишком сильно сказано, это был хозблок,
собранный из шпал и крытый неизвестно чем, да еще с выпуклыми, пузатыми окнами,
которые деформировались от пожара. В это невзрачное строение никогда не
заглядывало солнце, в нем постоянно все трещало по швам, ломалось и падало,
воздух был пропитан смесью запахов водки, махорки, уксуса и дегтя; эта густая
смесь въелась в мебель и, видимо, проникла на крышу, во всяком случае птицы на
нее никогда не садились. Впрочем, на позеленевшей от времени крыше торчали
какие-то ядовитые кусты и, возможно, они отпугивали птиц.
Владелец хозблока Матвей Хапугин (в его фамилии явно было что-то воровское, но
он никогда не воровал), мужик с грубой физиономией, проложил через грязь дощатый
настил, но во время осенних дождей грязевый поток оживал и, сползая в овраг,
увлекал за собой доски; так что осенью Матвею работы хватало.
Матвей несомненно был яркой личностью на фоне остального населения района
(население в основном состояло из сплющенных с разных сторон мужчин и растянутых
в ширину женщин с грушевидными фигурами — каким же им быть в Грушевке?). Бывший
фронтовик, он имел пятнадцать профессий и, несмотря на то, что некоторые звали
его “летун”, большинство считало мастером на все руки. Благодаря этому
большинству, кроме “мастера”, за ним еще укрепилась репутация знатока по всем
вопросам. Поскольку большинство в Грушевке составляли бездельники и пьяницы,
вопросы, которые ему задавались, сводились к тому, как безопасней “погреть
руки”, что и кому “загнать”, где пахнет дармовой выпивкой и что
предпочтительней: “первач” или денатурат? На все эти вопросы Матвей давал
исчерпывающие ответы, а вот на глупый вопрос жены: “когда он, наконец, получит
человеческое жилье?” у Матвея ответа не было. А между тем, как бывший фронтовик,
сержант запаса, он уже десять лет стоял в очереди на жилплошадь; правда, считая
себя невезучим, давно плюнул на очередь и свыкся с тем, что имеет.
Последнее время Матвей числился на стройке подсобным рабочим, “девять наваливай,
один тащи”, как он сам рекомендовался. Обычно на городских стройках был заведен
четкий распорядок: до обеда ожидание транспорта с материалами, перекуры, во
время которых велись содержательные разговоры посредством мата (как известно,
русский мат имеет массу оттенков и позволяет минимальным количеством слов
выражать абсолютно все: от научной мысли до объяснения в любви). Затем следовал
обед с небольшой (по понятиям грушевцев) дозой спиртного, после обеда, с
приходом транспорта, разгрузка материалов, кое-какая работа и, наконец, крепкая
выпивка, за счет сбагренных “налево” материалов. Это последнее мероприятие, как
правило, проходило с большим внутренним подъемом, к концу дня перерастало в
бурную попойку и обычно заканчивалось мордобоем.
Стройка, где “вкалывал” Матвей, ничем не отличалась от других городских строек,
разве что своим географическим положением — она находилась в лесопарковой зоне,
на берегу Оки, под ее площадки вырубили корабельные сосны, но тому была весомая
причина — возводились необычные объекты — зимние дачи для городских властей, а,
как известно, умные головы необходимо проветривать свежим воздухом — начальникам
подавай уединенную, экологически чистую местность, да и их жены могут зачахнуть
там, где обитают остальные смертные.
Однажды произошел любопытный случай: в городскую газету требовалась статья о
строителях, и корреспондент, смекнув, что в лесопарковой зоне трудятся “мастера
своего дела”, тиснул статью о бригаде Матвея, да еще с фотографией мастеров на
фоне коттеджей. Насчет мастеров корреспондент не ошибся — туда собрали лучшие
силы и бросили дефицитные фондовые материалы (если обитатели Грушевки воровали
по-мелкому, от нищеты, то владельцы дач воровали по-крупному, от корысти), но с
фоном за бригадой корреспондент дал маху — фон в газете заретушировали. Тем не
менее, Матвей достиг известности в городе, не говоря уже о Грушевке, где по
этому поводу устроили обильную выпивку, причем дружки собутыльники, желая
польстить Матвею, называли его “лейтенант”.
В скором времени этот незначительный случай разбух до захватывающей истории:
центральные газеты для показухи перепечатали статью и на бригаду Матвея
посыпался звездопад — все его дружки строители, и он в том числе, стали героями
труда. Это событие взбудоражило весь город, а в Грушевке разразились такие бури,
что, если бы не река выпивки, непосвященный подумал бы — началась война. Таким
образом, Матвей достиг не только извест-ности, но и славы. Городские власти,
поздравляя Матвея, обещали через полгода предоставить новую квартиру.
Но прошло полгода и год, строители подвели коттеджи под крыши и уже ставили на
территории изгороди, разбивали цветники, а городские власти и не чухались, вроде
и забыли о Матвее; им было не до него, они обставляли свои хоромы, завозили
мягкую мебель, ковры, хрусталь. И слава Матвея, даже в Грушевке, заметно
снизилась, стала как бы уцененной, а в городе и вовсе померкла, то есть не
стоила ничего. И вот в этот самый момент городские власти получают депешу: “К
строителю герою Хапугину едет гость из Голландии. Встретить на высшем уровне”.
Оказалось, статью в газете прочитал голландец, с которым Матвей во время войны
находился в немецком концлагере, и этот голландец давно разыскивал Матвея, хотел
отблагодарить за то, что тот спас ему жизнь.
Здесь наслаивалось еще одно обстоятельство: одновременно с депешей, пришло
письмо от голландца и самому Матвею, и это обстоятельство его повергло в
некоторое смятение.
— Надо же, жив! Занятненько! Крепкий разлив! — удивлялся он, размахивая письмом
перед друзьями собутыльниками. — Что спас ему жизнь, это уж он загнул. Ну, что
там, поил травами, когда его прихватила желтуха... Пишет, есть у нас где
порыбачить? Видать, заядлый рыбак. У кого есть бредешок?
Слава Матвея, пока в радиусе Грушевки, снова поднялась в цене и даже заиграла
новыми гранями. Мысленно Матвей добавил себе звезду и из лейтенантов перешел в
майоры.
Матвей начал готовиться к встрече гостя, закупил водку, банку малосольных
огурцов, затем, в качестве тренировки, чтоб не ударить в грязь лицом перед
гостем, сходил на рыбалку и застолбил удачливое место на Оке, а в качестве
репетиции к встрече, устроил с женой праздничное застолье. Отхлебнув водки, жена
сказала:
— Стыд и срам принимать заграничного гостя в нашей хибаре. Где его уложить
спать, чем угощать? И занять денег не у кого, да и чем отдавать? И так в долгах
как в шелках.
Матвей закис, стал почесывать затылок. Но на следующий день дружки собутыльники
скинулись и Матвей купил для приезжающего гостя раскладушку. Его жена одолжила у
соседей фарфоровые чашки, взяла деньги в кассе взаимной помощи (она работала
упаковщицей на фабрике) и купила постельное белье для голландца, а себе
цветастый платок. Затем Матвей подкрасил выпуклые окна хозблока, прибил к
дощатым настилам поручни, чтобы гостю было удобней пересекать грязевый поток
(дело приближалось к осени).
В разгар этих приготовлений, явились перепуганные городские власти.
— ...Есть ответственное задание. Мы должны показать иностранцу, что и сами с
усами, — сказал самый крупный из начальников, безусый и совершенно лысый тип по
фамилии Шапошников (он обладал незаурядной изворотливостью, в его фамилии ничего
не было воровского, но он воровал. У государства). — Мы приняли решение —
выделить для приема иностранца зимнюю дачу одного из наших товарищей. Переезжай
с женой туда, скажешь иностранцу, что все твое, а когда он уедет, вернешься
сюда. И смотри, ничего там не сломай, не прожги, вещи там дорогие, намотай себе
на ус.
Намотать на ус это очередное парадное мероприятие Матвей никак не мог — у него
просто не было усов, но он сразу уяснил, что это оскорбительный дар. Потом
посчитал: “и в самом деле неловко принимать гостя в хозблоке” и заколебался.
— Понятненько. Надо подумать, — сказал и направился в хозблок посоветоваться с
женой.
Та, услышав про оригинальный подарок, пришла в страшное возбуждение; она
испытывала двойственное чувство, никак не могла сообразить: радоваться ей или
огорчаться? Наконец, дала невнятное согласие.
Матвей вернулся к властям и как бы выразил готовность перебраться на дачу, но
все еще оказывал медленное сопротивление. А власти продолжали наседать. Острота
положения заключалась в том, что пока Матвея накачивали информацией, объясняли
что к чему, на него нашел смешок (он подумал: “а почему и не пожить на широкую
ногу?”). В общем, Матвей начал отпускать неуместные вставки, как бы обговаривая
детали, спрашивал ерунду — то ли работал под дурачка, то ли насмехался над
высоким начальством и своей будущей ролью. В конце концов власти в приказном
порядке обязали Матвея выполнить правительственное поручение и выписали ему
ордер на дачу, как свидетельство на владение капиталистической собственностью,
на случай, если иностранец заподозрит неладное и ему надо будет утереть нос. С
напутственными словами “беречь дачу как зеницу ока”, власти направились к Оке,
чтобы на катере вернуться в центр (машина, на которой они прикатили, увя-зла в
грязи еще на подступах к Грушевке).
Итак, в тот же день Матвей и его жена перебрались в шикарный коттедж. С
переездом особых затруднений не возникло — у Матвея с женой просто не было
никаких вещей, кроме водки и банки огурцов. Коттедж располагался на обширной
поляне — издали белое строение с высоченной трубой от камина, напоминало
многопалубный пароход. Внутри коттеджа дрожали солнечные лучи и дорогая мебель,
ковры и хрусталь сверкали во всей своей красе.
Осмотревшись, Матвей с женой приуныли. Их можно понять — дорогими вещами
хотелось любоваться, но никак не пользоваться (они выглядели музейными
экспонатами), да и было страшновато — вдруг что испортишь, разобьешь? Вопиющая
роскошь подавила несчастных работяг, на минуту им захотелось вернуться в
прокопченный, вонючий хозблок — там все было свое, привычное.
Первой пришла в себя жена Матвея:
— Ничего, хоть немного поживем, как люди.
Не успели Матвей с женой освоить свое временное местопребывание, как у ворот
засигналил грузовик — оказалось, власти решили завести на дачу голландский сыр
(чтобы угодить иностранцу) и “соленья и моченья” и российские вина (чтоб знал,
что и мы не лыком шиты). Когда грузовик укатил, Матвей прошелся по участку,
осмотрел подсобные постройки, гараж — все то, что недавно делал с дружками
строителями. Теперь, со стороны, и дача и постройки представляли для него
определенный интерес. Постройки уже были забиты отборными дровами и бочками с
горючим, а в гараже появилось подземное помещение, с электричеством,
радиоприемником и ящиками с консервами — похоже, владелец дачи соорудил бункер
на случай атомной войны.
— Прочно они обосновались, — сказал Матвей жене. — Навалом всего. Устроили
удобную жизнь, не чета нашему брату.
Но надо было входить в образ владельца всего этого состояния, учиться обманывать
самого себя, а времени оставалось в обрез — голландец должен был приехать через
день-два. И Матвей с женой развили лихорадочную деятельность. Матвей еще раз
обошел дом и участок, все прикинул, вымерил, кое-где оставил свои метки в виде
забытого инструмента, на видном месте расстелил бредень (как сохнущее орудие
лова после ночной рыбалки). Все это Матвей сделал для некоторой правдивости,
чтобы не попасть впросак, что-бы дача выглядела обжитой и не показалась гостю
подозрительной. В завершение этих дел, Матвей съездил в город и купил себе
шляпу, как яркое свидетельство собственного могущества.
Жена Матвея в артистичности превзошла мужа по всем статьям: она придумала себе
вторую, более привлекательную профессию — садовника; как завзятая дачница,
плотно занялась цветами: купила осеннюю рассаду в горшках и, к уже существующим
цветникам, добавила некоторое количество горшков, причем все это проделала с
большим усердием, словно ей невдомек, что рассада нальется цветом только весной
и она не дождется результата своих усилий. Несмотря на это, Матвей заметил, что
процедура с горшками доставляла жене огромное удовольствие. Вечером, засыпая в
царских покоях, Матвей пришел к выводу, что первый этап подготовки к встрече был
выполнен не слабо, и мысленно возвел себя в ранг полковника.
Наутро Матвей запланировал второй этап: вознамерился завести домовую книгу и
записать количество использованных стройматериалов (это он помнил назубок),
указать, сколько ушло ведер гравия на дорогу от ворот до дачи, но не успел
осуществить свой план — появился голландец.
Он приехал с женой; после взаимных объятий и приветственных слов, бывшие узники
отпустили друг другу по клубку комплиментов, в том смысле, что оба неплохо
сохранились, представили жен и Матвей широким жестом пригласил гостей к столу.
Но гости не двинулись с места. Они воззрились на коттедж и их лица остекленели —
их поразило величие строения.
— Какая благодать! — проговорила голландка. — Весьма и весьма славно.
Голландец почтительно промолчал, но войдя в дом, стал жадно обо всем
расспрашивать, интересовался до ужаса: сколько стоит это, то, какой налог на
столь обширный участок? Матвей пускал пыль в глаза, называл впечатляющие цифры,
но в конце пояснил, что ему, как фронтовику, сделали немалую скидку, а кое-что
выделили бесплатно.
— Я вижу, у вас заботятся о ветеранах больше, чем у нас, — сказал голландец. — У
меня и дом и участок немного меньше, и я на него зарабатывал много лет.
Встречу отпраздновали шумно, вспомнили друзей по концлагерю, заливаясь слезами,
помянули погибших... Кивая на стол, уставленный “моченьями и соленьями”,
голландка что-то говорила мужу по-голландски, как Матвей догадывался — про горы
денег, которые “руссо” имеют. Затем мужская половина компании, изрядно выпив,
отправилась осматривать хозяйство, а женская (тоже не трезвая) — цветы, при этом
Матвей для щегольства надел шляпу, а его жена, чтоб покрасоваться, нацепила
платок.
Показывая постройки с внушительными запасами, Матвей уже никого из себя не
корчил, а окончательно уверился, что именно он, а не кто другой, является
истинным владельцем немыслимого хозяйства, и вел себя соответственно — как
генерал, обремененный богатством, славой и почетом.
— Моя дача — мое спасенье! — небрежно бросал он; договор с городскими властями
начисто улетучился из его головы.
Жена Матвея тоже вообразила себя генеральшей, она не только не отстала от мужа,
но и все сделала с большим отрывом от него: поведала гостье, что вывела новый
сорт цветов под названием “Грушевка”, и что из лепестков “Грушевки” получается
хорошее варенье. Но здесь жена Матвея допустила промашку — сообщила, что варенье
продает на рынке, в ее полупьяную голову не пришло — зачем заниматься торговлей,
если и так всего вдоволь, с избытком хватит на всю оставшуюся жизнь?
У голландки в голове было больше извилин, и она про себя подумала: “почему эта
“руссо” не занимается благотворителностью?”. Она не догадывалась, что “руссо” и
не знает такого слова. “Наверно, это причуды богатых “руссо”, — решила
голландка.
Осмотр хозяйственных построек дал голландцу пищу для глубоких размышлений;
голландка, после осмотра горшков, еще больше уверилась в ненормальности богатых
“руссо”. Мужу она так и сказала:
— Они просто бесятся с жиру.
На следующее утро иностранный гость изъявил желание поудить рыбу; Матвей
поддержал его рыболовный порыв и притащил бредень.
— О, нет! — замахал руками голландец. — У нас сети запрещены. Только удочки. А у
вас разве не запрещены?
— Запрещены, но все ставят, да глушат рыбу динамитом, — простецки ляпнул Матвей,
но тут же спохватился. — Ерундовина! Мне-то это ни к чему. Не тот разлив! Сетку
держу для баловства, а ловлю только на удочки, да вот отдал их соседу. Пойду
заберу…
С этими словами, он вышел из ворот и, развивая невероятную скорость, понесся к
Оке; там, под угрозой расправы на городском уровне, отнял у мальчишек удильщиков
снасти и, вернувшись, предложил голландцу уже “заграничную” рыбалку.
Через несколько дней иностранцы уезжали. Когда прощальные страсти улеглись, в
Матвея вселилось унынье; как-то незаметно генерал стал обмякать, понижаться в
чине, пока не разжаловался в сержанты.
— А ведь эту дачу ты строил, — сказала ему жена, в которой уже во всю полыхала
тревога; она еще только обозначила свою интересную мысль, но до Матвея сразу
дошло — у нее крупные намерения. — Мы могли бы и не съезжать, все равно нам
ничего не светит, — яснее выразилась жена.
В какой-то степени она была права, для такого шага Матвей имел серьезные
основания: фронтовик, герой труда, столько лет ждет квартиры. И сколько еще
ждать? Может, и жить-то осталось всего-ничего. Дорого яичко к светлому
празднику, а потом надо всего четыре доски... Только стал привыкать жить
по-человечески, отвоевал себе достойное жилье и вот на тебе — выметайся!
Остаться здесь навсегда, и баста! Пусть пеняют на себя, — такие мысли, или
приблизительно такие, мелькали в голове Матвея.
— Наплюй на власти, — подзадоривала жена.
— Плевать-то можно, доплюнуть нельзя, — буркнул Матвей.
— Пусть подают в суд, а ты не ходи. Пусть вызывают хоть сто лет. Дача наша по
праву, ордер-то есть.
— Ладненько, пусть вызовут в суд, я им, гадам, все выложу! — наболевшие обиды
подступили к горлу Матвея и он проглотил дальнейшие матерные слова.
Надо сказать, Матвей был мужик жесткий, и уж если что решил, шел напролом.
Короче, он начал корректировать дальнейшие действия и подготовился к визиту
властей во всеоружии.
И вот в один, далеко не прекрасный день, власти прикатили, чтобы напомнить
Матвею о договоре. Вначале эту деликатную миссию взял на себя владелец дачи, но
ему Матвей даже не открыл ворота, заявив:
— Никуда не поеду, мне и здесь неплохо. Чем ты лучше меня? И не тревожь больше!
После этого нагрянуло все высокое начальство, прихватив для устрашения
начальника грушевской милиции. Матвей предстал перед начальством в преображенном
виде: в тапочках на босу ногу и в шляпе; на приказ “срочно освободить чужую
дачу”, Матвей усмехнулся и спокойно открестился от договора.
— Чхать я хотел на ваш договор, — сказал. — Остаюсь здесь, понятненько? Порядком
надоело ждать квартиры. Не тот разлив!
Вначале власти подумали, что ослышались, что Матвей не врубился в суть дела или
пьян и несет бред. Но когда Матвей твердо повторил вышесказанное, да еще скрасил
свои слова матом, власти побелели от бешенства.
— Сними.. шляпу... со своей глупой башки! — заикаясь закричал владелец дачи (уже
бывший владелец) и замахнулся на Матвея.
Матвей таких шуток не прощал. Он поднес кулак к носу владельца и процедил:
— Остынь, а то щас разнесу твой котелок! — он завелся не на шутку. — Все
заграбастаю в свои руки, понятненько? Надо вас, гадов, проучить. Будете знать,
как измываться над фронтовиками. А сунетесь еще раз, дачу спалю, вас порублю и
на себя руки наложу! Мне жизнь в Грушевке не жизнь. Хватит, помучился! Не тот
разлив!
Дело принимало угрожающий оборот. Начальник милиции проверил, на месте ли пустая
кобура; самая большая шишка из властей изворотливый Шапошников поежился и
переменил тактику:
— Обещаю, в этом месяце предоставить тебе квартиру.
— Хватит кормить обещаниями! — взорвался Матвей. — Сыт по горло! И нечего
рассусоливать, убирайтесь подобру-поздорову!
— А подадите в суд, напишем голландцу! — визгливо крикнула из-за спины Матвея
его жена. — Он враз приедет! Опозоритесь на всю страну!.. И вас турнут! (трезвая
она соображала как надо).
Это был убийственный довод и власти прикусили язык. Перед Шапошниковым возникла
правительственная комиссия и понижение в должности, перед начальником милиции —
разжалование в рядовые и стройбат, перед остальными представителями власти,
которые поджали хвост, как только Матвей показал кулак, — высшая мера наказания.
Здесь читайте:
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
Леонид Сергеев. До встречи на небесах. Повести и рассказы.
М., 2005.
Леонид Сергеев. Мои собаки. Повести. М., 2006.
|
