|
|
Леонид Сергеев
Вперед, безумцы!
ЧТО ТАМ ЕЩЕ ВПЕРЕДИ?
Они познакомились ночью, на пожаре, когда стояли среди зрителей, потрясенных
происшествием; стояли рядом и смотрели, как на противоположной стороне улицы
полыхал двухэтажный сруб.
Дом загорелся в глухую полночь. Огненная волна вырвалась с нижнего этажа, взмыла
вверх и понеслась по стене, зажигая наличники окон один за другим; перекинулась
через оградительную решетку и растеклась по крыше. Потом вспыхнула другая стена.
Два огненных потока схлестнулись на коньке крыши, послышался гул, в черное небо
взлетел сноп искр, над улицей повисло зарево. Отражая пламя, стены близлежащих
домов забликовали сполохами, окна заблестели, точно красная слюда. Раздались
крики, хлопанье — в соседних домах одни жильцы выбегали из подъездов, другие
спешно закрывали окна.
Пламя росло, рев огня усиливался... Уже через пятнадцать минут жар от горящего
дома достиг места, где толпились погорельцы, навьюченные узлами и сумками, и
разные любопытные, вскочившие с постелей поглазеть на редкое событие. Несколько
смельчаков метались около горящего дома, оттаскивали вещи, наспех выброшенные из
окон.
Вскоре, отчаянно сигналя, на улице появились пожарные машины. Без суеты,
слаженно пожарные раскрутили шланги и принялись струями сбивать пламя.
Они стояли под деревьями. Он одной рукой держал за поводок собаку, другой
опирался на палку; она, прижавшись к дереву, поеживалась от адского зрелища.
— Вы слышали, говорят, жильцы сами его подпалили? — спросил он, не
поворачиваясь.
— Что вы такое говорите! Как можно?! — откликнулась она.
— Да, да... Я думаю, именно так и было. Сейчас все возможно... Знаете, есть
практичные люди. Они рассуждают как? Чего там ждать неизвестно сколько очереди
на новую квартиру. А так — раз! И пожалуйте, вам ордер. Есть такие!
— Ну я так не думаю!.. А как же вещи?! Неужели они ради квартиры готовы сжечь
свои вещи, все, что нажито с таким трудом. Это невозможно!..
— Хм, какая вы наивная... Ценные вещички они давно припрятали. Что вы! Там все
четко продумано.
— Нет, нет, все-таки это чудовищно, то, что вы говорите!..
— А я уверен, что именно так все и было. Не случайно и пожарные приехали уже к
шапочному разбору. Взгляните, что уж тут тушить! Они вон и поливают так, для
вида.
— Что вы этим хотите сказать?
— А то, что их поздно вызвали... Извините меня, но в таком доме сколько квартир,
как вы думаете? На нижнем этаже штуки четыре и на верхнем столько же, так? И что
ж получается? Никто из жильцов не уловил запах дыма?.. Такое только в сказках
бывает! Меня не проведешь. Я таких хитрецов вижу насквозь.
— Не знаю, не знаю. Как-то все это странно.
— Ничего здесь странного нет. Все ясно, как в божий день. Спрятали вещички, а
дом подпалили; подождали, пока разгорится получше, чтобы нечего было
ремонтировать, и потом уже вызвали пожарных. Ловкачи те еще! Ишь, стоят
припечаленные! Вроде даже расшмыгались, расхлюпались. Актеры!
— Какой вы жестокий!
— Я не жестокий, сударыня, я справедливый... Во всем должен быть порядок. Я,
извините меня, фронтовик. У меня обе ноги перебиты, — он возбужденно ударил
палкой по ноге. — Но ждал квартиры пять лет, как все очередники. А эти
прохиндеи, извините за выражение, все норовят в обход закона... Не годится
такое! Я на месте райжилотдела заставил бы их жить на этом пожарище. В шалашах,
не иначе... Безобразие! Есть люди — в подвалах живут, и то ничего. А эти такой
дом имели!
— Но он старый, деревянный.
— Ну и что?! Да деревянный дом, скажу вам, в сто раз лучше тепло держит, чем эти
наши, блочные. И летом приятней — дерево дышит... А уж сколько он стоит? Лет
пятьдесят, не меньше. Я помню, мы там на чердаке мальчишками лазили. Задолго до
войны. И он еще столько же простоял бы. Наши блочные развалятся, а он все стоял
бы. Сейчас ведь все делают тяп-ляп, на соплях, на скорую руку, для плана, а
раньше все делали на совесть, без спешки, добротно, навечно...
— Да, — согласилась она. — Это вы верно сказали.
Одна из стен горящего дома завалилась и рухнула. В небо, крутясь и сгорая,
взвились щепки и раскаленная древесная труха; отлетев в сторону и остынув на
лету, они посыпались на землю черными хлопьями.
— Надо же, никогда не думала, что стекло плавится, — помолчав, кивнула она на
оставшуюся часть дома, где стекало оконное стекло.
— Железо горит, а то стекло, — хмыкнул он. — Танк, знаете как горит?! Вот,
пожалуйста, — он засучил рукав пиджака и показал на ожог. — Эти отметены мне до
сих пор о себе напоминают... Сколько лет прошло, а вот нет-нет, да так
разболятся, хоть на стену лезь. Приходится делать примочки, компрессы...
— Разве за вами некому ухаживать? — поинтересовалась она.
— Жена моя умерла. А детей у нас не было, не успели завести. Все она виновата...
— Кто?
— Война, кто же еще!
В лужах вокруг догорающего дома еще полыхали отблески, но небо уже начало
светлеть. Пожар стихал. Пожарные уже разгребали дымящиеся развалины. Обугленные
бревна стреляли и шипели, поднимая столбы красного дыма.
— И вот что интересно, — продолжал он. — Только заболят эти мои ожоги, заноют
раны на ногах, сразу передо мной — мои боевые товарищи. Поверите ли, вижу их как
живых, разговариваю с ними... Они ведь так и сгорели в нашей “тридцать
четверке”. Весь наш “экипаж машины боевой”, как пели тогда.
— Как же вам удалось спастись? — торопливо спросила она.
— Просто повезло... Меня выбросило из машины взрывной волной... У нас, как вам
объяснить, ну, в общем, башню сорвало снарядом... Ну и меня с ней. Я был
наводчиком орудия... Лежал без сознания, горел, пока наши не подобрали...
— Господи! — вздохнула она.
— Да, вот так, сударыня... Ничего, подремонтировался в полевом госпитале, снова
сел к прицелу. Только уже в другой машине... Сейчас вот, я смотрю, — повременив,
снова начал он, — люди измельчали... У нас в бойлерной... я работаю в бойлерной,
дежурю посменно. Понимаете ли, и приработок к пенсии, да и не могу я без дела.
Как вам сказать, ну такой уж я человек.
— Это мне понятно, я тоже не могу без работы. Уж несколько лет, как могу уйти на
пенсию, но не собираюсь. Чего дома-то сидеть? Но, простите, вы что-то
рассказывали про вашу работу...
— Да, собственно, ничего особенного. Просто мой сменщик, молодой мужик, а
представляете, копит перегорелые лампочки.
— Зачем?!
— Как зачем? В бойлерной выкручивает хорошие, вставляет перегорелые. Крохобор!
Да еще вечно крутится возле начальства. Подлое унижение! Это я к тому, что люди
сейчас измельчали... А мои фронтовые друзья, они ко мне иногда заходят, это люди
настоящие. Люди старого закала... Нас все меньше остается. Дают о себе знать
раны, переживания... А самые лучшие погибли. Самые отчаянные, самые честные, кто
не прятался за спины других.
Пожар совсем затих. На месте бывшего дома виднелись тлющие остовы комнат и груды
пепла; пахло гарью. Пожарные уехали и все разошлись, а они все стояли под
деревьями — старик с суровым лицом и пожилая женщина с добрыми глазами и
грустной улыбкой.
Наконец он повернулся:
— Позвольте вас проводить?.. Нам с Диком все равно пора прогуляться.
— Если это вас не затруднит, — она опустила голову.
Они пошли по тротуару в сторону ее дома.
— А я смотрю — в наших домах появилась новая женщина... Я не мог вас не
заметить. Вы ведь недавно сюда приехали?
— Да, всего три месяца... Здесь хорошо. Зелени много... Я вас тоже видела, когда
вы гуляли с собакой. Его Дик зовут?
— Дик, — он потрепал собаку по загривку, и пес завилял хвостом.
— Ну вот мы и пришли.... Вон мой дом, — она показала на новую, недавно
построенную пятиэтажку.
— Если вы не спешите, может, мы погуляем еще? — предложил он.
— В другой раз с удовольствием. Меня ждет моя кошка.
Он жил в однокомнатной светлой квартире, окна которой выходили в небольшой
сквер. Обстановка в комнате была простой, без всяких излишеств, и жил он тихо,
никому не досаждая, своими проблемами ни с кем не делился, но все равно считался
старым брюзгой, стариком с тяжелым характером. Так случилось, что раза два он
делал замечания молодым людям, которые по вечерам слишком веселились у подъезда,
и с тех пор на него повесили это клеймо.
Соседи по лестничной клетке по нему проверяли время: в шесть утра он, стуча
палкой, шаркал в ванну и там громко фыркал; в половине седьмого выгуливал
собаку, в семь гремел чайником — готовил завтрак, в восемь отправлялся на
работу. В полдень он приходил снова и, прихватив судки, шел в столовую, где брал
обеды со скидкой. Вернувшись, обедал с собакой, минут десять с ней прогуливался
около дома и опять ковылял на работу. Вечером все повторялось, только с собакой
он гулял дольше. Перед сном он слушал по радио “последние известия” и погоду на
следующий день, при этом бормотал:
— Не климат, а не поймешь что… Всю природу загубили. Потом спохватятся да поздно
будет…
После демобилизации он работал мастером на заводе. Заработок и пенсия по
инвалидности позволяли им с женой жить довольно прилично, они даже приобрели
садовый участок. Но потом у жены обнаружили туберкулез, и все их накопления, в
том числе и участок, ушли на санатории и поездки к морю. Когда жена умерла, он
уволился с завода и пошел работать в бойлерную.
Собака была подстать ему: старый кобель с длинными, узловатыми лапами, со
шрамами на жилистой шее... Как и хозяин, пес при ходьбе шаркал и кряхтел.
По воскресеньям к старику приходили фронтовые друзья. Они долго и шумно
застольничали, пели военные песни, играли в шахматы. Поздно вечером он провожал
гостей до автобусной остановки.
Она работала на почте, выдавала корреспонденцию... В пятиэтажке имела маленькую,
но чистую, ухоженную комнату со множеством вышивок. Когда-то у нее была хорошая,
дружная семья: муж офицер, две дочери. Но в начале войны муж ушел на фронт и
вскоре был тяжело ранен. Она приехала в прифронтовой город, разыскала мужа в
одном из госпиталей, услышала бормотанье:
— ...Знаю, не выживу... просьба к тебе... не выходи больше замуж... Расти наших
дочек и люби меня.
Ей было двадцать пять лет, но всю оставшуюся жизнь она прожила одна, выполняя
эту просьбу... Всю жизнь заботилась о детях, работала даже во время отпусков и в
выходные и праздничные дни; питалась плохо, ни разу не отдохнула по-человечески
в доме отдыха; все деньги тратила на дочерей. Жили они в однокомнатной квартире
на пятом этаже в доме без лифта.
Одно время к ее окну на почте повадился ходить мужчина: в день по два-три раза
протягивал паспорт. Протянет и улыбнется. Ему не было писем, но он все равно
ходил, а однажды протянул в окно билеты в театр и смущенно проговорил:
— Мне никто не может написать, у меня никого нет... Я хожу сюда из-за вас. Вы
такая серьезная, аккуратная.
Она прибежала к подруге, кассирше:
— Прямо не знаю, что делать: идти или не идти в театр? Вроде, человек приличный,
порядочный, не какой-нибудь там...
— Обязательно иди!
— Но у меня нет хорошего платья, приличных туфель. Да и неудобно как-то.
Кассирша дала ей платье и туфли, все пришлось впору, но к театру она так и не
подошла.
А ее дочери выросли эгоистками... Старшая вышла замуж, уехала к мужу и запретила
матери появляться в своем доме, заявив: “Ты внука неправильно воспитаешь, и
говоришь одни глупости”. Младшая приводила парней, а мать спроваживала: “Пойди в
кино... И до чего ты мне надоела, никого к себе пригласить не могу. Хоть бы
комнату себе сняла, что ли!”.
Почтовикам долго было непонятно, почему вдове фронтовика не предоставят
отдельную жилплощадь, но однажды пронесся слух: будто бы ее муж вовсе и не умер,
а выписался из госпиталя и остался в том городе. Будто бы завел новую семью и
даже появлялся в Москве, хотел взглянуть на дочерей, но бывшая жена якобы не
приняла его… Злой слух, ложный и обидный.
В конце концов она разменяла квартиру на две комнаты и отдала дочери большую
жилплощадь, а сама переехала в маленькую комнату коммуналки.
На другой день на улице все только и говорили о пожаре... Она сидела на лавке во
дворе своего дома и обсуждала с соседями подробности случившегося. К ее ногам
ластилась пушистая кошка.
Он с собакой появился к вечеру. Еще издали поприветствовал женщин, приподняв
кепку. Она взяла кошку на руки и пошла навстречу.
— Добрый вечер, сударыня... Мы с Диком за вами. Приглашаем с нами прогуляться,
подышать свежим воздухом.
— С удовольствием, только я сейчас отнесу Машу домой.
Увидев собаку, кошка спрятала голову под локоть хозяйки.
— Конечно, конечно... Если не возражаете, я подожду вас в том скверике, — он
показал в сторону своего дома. — Здесь, извините, еще не совсем приглядный вид.
У нас ведь как? Дом поставят, а убрать мусорные кучи не удосужатся. Посмотрите,
что творится! Ну неужели нельзя все привести в порядок?!
— Да, да, я с вами полностью согласна, но где же ваша терпимость? Поберегите
ваши нервы. Экий вы, право!.. Но... сейчас я приду.
— Я вас жду, — повторил он. — Я человек обязательный.
Она вернулась в новой отглаженной кофте, и это он не оставил без внимания...
— Должен вам сказать, — продолжил он прерванный разговор, — я такой человек:
если что мне не по душе, я об этом говорю прямо в глаза. Не люблю всякую
скрытность, разные недомолвки... Согласитесь, перед вашим домом никудышный вид,
а здесь тихо и деревьев достаточно.
— Да, здесь красиво!..
— Вот я и говорю, здесь можно спокойно поговорить.
Они пересекли сквер и сели на лавку, перед которой бродили голуби.
— Предательское время, — она улыбнулась, поправляя седой пучок на голове. —
Кажется, еще совсем недавно я сидела вот так, в сквере, с подругами, и было нам
всего по двадцать лет... Мы с матерью жили на Цветном бульваре, знаете?
Он кивнул, отстегнул поводок.
— Иди, Дик, пройдись!
И повернулся к ней:
— Я вас внимательно слушаю...
— Да я ничего особенного и не могу рассказать. В моей жизни давным-давно нет
ничего интересного... Мой муж погиб на фронте, дочери вышли замуж, а я
работаю... доживаю свой век.
— Ну зачем вы так, зачем? — поспешно сказал он. — Вы еще вполне молодая женщина.
— Ой, не смешите меня!.. Взгляните на вещи трезво. У таких, как мы с вами, все
уже в прошлом... Сдается мне, пора составлять завещание, приводить в порядок
письма.
Он строго поджал губы.
— Я не спешу отправляться на небеса... Еще успеется, так я думаю. Скажу, не
хвалясь, мне еще рано складывать оружие. А вам и подавно. Как можно такое
говорить еще совсем молодой женщине?! И потом, понимаете ли, в старости есть
свои радости. Смею вас уверить, есть. Взять хотя бы то, что уже на все смотришь
философски.
— Какие радости?! О чем вы говорите?! Что за радость возиться со своими
болезнями, быть всем помехой! — удрученно вздохнула она. — А невольно так
получается. Я все время это чувствую. А вы разве нет?
— Как вам сказать? Вопрос серьезный... Если вникнуть, кому-то, может, мы и в
тягость, а кому-то и нужны позарез. Не забывайте, на нашей стороне опыт и
прочее. А потом, и у нас есть кое-что впереди.
— Что? — она вопросительно повернулась. — Что там еще впереди? О чем вы
говорите?!
— Да, есть, — твердо сказал он. — Мы ведь в молодости были многим обделены. Сами
знаете, нашему поколению досталось. А теперь надо наверстывать. К примеру,
почаще выезжать на природу. Чего мы все шастаем по улице… Так получилось, что я
почти не отдыхал в жизни. Все по врачам, санаториям с женой ездил... Она сильно
болела. А там, в санатории, доложу вам, гнетущая обстановка. Увидишь такое, от
чего еще больше разболеешься... Я вот все хочу присмотреть за городом небольшой
домишко... Сад развести... Другое дело одиночество. Это незавидное положение. В
этом весь секрет... Общими-то усилиями можно всего добиться, а одному
трудновато... Не мешает рядом иметь друга, понимающего тебя человека... Сказать
по совести, я давно об этом подумываю и, когда вас увидел, сразу решил...
Он осекся, потом показал рукой на балкон напротив.
— Квартира у меня не хуже, не лучше других. Но есть, конечно, кое-что
интересное... И, вдобавок, я все делаю своими руками. Не считаю зазорным
починить там туалет или еще что... Так что со мной необременительно, я много
хлопот не доставлю...
От него на самом деле исходили уверенность и сила, некая креп-кость еще не
сдавшегося старика, но она недоуменно откинулась и ответила взволнованным
смешком:
— Что вы этим хотите сказать?
— Ну, что мы... Ну, почему бы нам не вести совместное хозяйство? По сути дела...
У меня особых сбережений нет, но я... не смотрите, что хромаю и прочее. Я еще
достаточно крепок, смею вас уверить, — он хрипло засмеялся.
— Что вы такое говорите? — в замешательстве она передернула плечами, покраснела
и как-то неловко улыбнулась. — Как вы додумались до такого? Образумьтесь! Это в
нашем-то возрасте? Да нас с вами засмеют, скажут “молодящиеся развалины”.
— Мне все равно, что скажут... Умные не осудят, а на дураков не стоит обращать
внимания. Короче, я все обдумал... Перебирайтесь ко мне!
— Вы сошли с ума, — дрогнувшим голосом проговорила она и слегка побледнела от
волнения. — Это простительно юноше, а вы такой серьезный, осмотрительный, и
вдруг... Вы забыли, по сколько нам лет. Это просто смешно. Просто смешно. В этом
нет надобности... И потом, послушайте! Мы же совсем не знаем друг друга... Еще
преждевременно об этом говорить.
Он обиженно смолк и сгорбился. Возникла мучительная пауза. Она растерялась от
неожиданного натиска, этакого дерзкого вторжения в размеренный уклад ее жизни,
но немного успокоившись, заговорила уже потеплевшим голосом:
— И как же вы все это себе представляете?
— Я все продумал, — снова воспрянул он. — Мы с вами подаем заявление, составляем
список, что надо подкупить...
— Просто и не знаю, что вам и ответить. Все это так неожиданно…
— Я не тороплю вас с ответом, — почувствовав внезапное облегчение, он снова
заговорил ровным голосом. — Хорошенько все обдумайте на досуге...
Вечером следующего дня они встретились, стесненно улыбаясь.
— Смех меня разбирает, когда представлю нас женихом и невестой, — сказала она. —
Я подумала... и впрямь вдвоем легче вести хозяйство и вообще есть с кем
поговорить вечером за чашечкой чая... Но давайте все-таки чуточку повременим.
— Конечно, конечно. Немного можно повременить, но особенно и затягивать не
стоит. Раз вы в принципе не против, то мы должны все подробно обговорить, —
довольный, что все улаживается, он взял ее за локоть. — Нужно решить, что
подкупить, и прочее...
Она только улыбнулась:
— К чему такая горячность, такая спешка? И потом, я не знаю, смогут ли ужиться
Маша с вашим Диком?
— Я так думаю, что вполне смогут... У Дика покладистый характер, разве вы не
заметили?
Здесь читайте:
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
Леонид Сергеев. До встречи на небесах. Повести и рассказы.
М., 2005.
Леонид Сергеев. Мои собаки. Повести. М., 2006.
|
