|
|
Леонид Сергеев
Вперед, безумцы!
БУКЕТ ДЛЯ ВЫРУБОВА
Мы с женой сидели на платформе Финляндского вокзала в ожидании электропоезда
на Приозерск. Вокруг нас громоздились увесистые рюкзаки, палатка, зачехленная
разборная байдарка, шамовочная сумка. Был конец июля, стояла изнуряющая жара, и
мы совсем раскисли под напором солнца: жена то и дело пила из бутылки
минеральную воду, я курил и разгонял назойливых мух, кружащих вокруг потного
лица. На соседней скамье пожилая пара дачников с выражением почтительного
сочувствия посматривала на наш багаж, не в силах понять, каким образом два
человека смогут все это дотащить. По всему было видно, им хотелось расспросить
нас об этом, но воспитанность, свойственная коренным ленинградцам, не позволяла
первыми завести разговор. В какой-то момент, почувствовав, что их любопытство
достигло предела, я, отбросив всякие условности, подсел к ним скоротать время и
заодно узнать, какая станция ближе всего к Вуоксе.
Ленинградцы оживленно начали рассказывать о своих пригородах и, после небольшого
спора между собой, посоветовали доехать до станции Мюллюпельто.
К нам подсела моя жена и, вступив в беседу, сказала, что в Москве мы наслышались
много хорошего о Карелии и решили провести отпуск на озерах. Ленинградцы кивали,
полностью одобряя нашу задумку, но, посматривая на тюки, все же вздыхали и,
кажется, подумывали о неравноценности жертвы. В вагоне мы познакомились еще
ближе, и супруги пригласили нас на обратном пути погостить у них в Лосево.
Мюллюпельто оказалось платформой без навеса, с лавками, сколоченными из реек;
около железнодорожной колеи находилась будка-касса и продовольственный магазин;
чуть дальше, за деревьями, виднелся поселок. Между кассой и магазином была
утрамбованная площадка, где время от времени разворачивались грузовики,
подвозившие отъезжающих.
Один шофер взялся подбросить нас к озеру; мы с женой уложили в кузов вещи,
влезли в кабину, и машина, миновав поселок, выехала на проселочную дорогу.
С полчаса катили по перелескам с редкими застройками. В деревне Беличье, подняв
облако пыли, грузовик притормозил и, когда пыль осела, перед нами открылся мост
через узкую речку, струящуюся среди гладких валунов. Шофер объяснил, что по реке
до озера чуть больше километра, помог выгрузиться, наотрез отказался от денег и,
пожелав приятного отдыха, покатил дальше.
По-прежнему стоял испепеляющий зной, но от тока воды под мостом тянуло
прохладой. В деревне было всего шесть-семь домов, обрамленных палисадниками,
которые прямо-таки ломились от буйных зарослей цветов и фруктовых деревьев.
Около крайнего дома стоял, привязанный к забору, бычок — жевал жвачку и
внимательно смотрел в нашу сторону. Какая-то дворняжка выглянула из-за сарая,
лениво, для приличия, гавкнула и, миролюбиво вильнув хвостом, снова уползла в
тень. На пыльной мягкой дороге показались чумазые босоногие мальчишки,
перепачканные вишневым соком. Заметив нас, подбежали, засыпали вопросами и
вызвались быть проводниками до озера. Они старательно помогали нам сносить
поклажу к реке, собирать байдарку и укладывать в нее вещи, а после того, как мы
отчалили, долго бежали по берегу и кричали, с какой стороны обходить тот или
иной островок, предостерегали от валунов, торчащих из воды, при этом громко
отчитывали нас за нерасторопность, если мы исхитрялись врезаться в прибрежные
травы, и наоборот, облегченно вздыхали, когда лодка благополучно огибала
препятствие.
Мы с женой не впервые сидели в байдарке, но до этого ходили по спокойным речкам
средней полосы с песчаным дном, а здесь вдруг столкнулись с каменистыми
извилистыми стремнинами и не сразу освоились в новых условиях. Разумеется,
мальчишки нашу неопытность рассматривали как следствие бестолковщины, и потому
каждый наш промах вызывал у них бурное возмущение. Я от всего этого получал
какое-то таинственное удовольствие, но жену задели замечания ребят.
— Сели бы сами да попробовали, — крикнула она, совершенно уравнивая себя с
подростками.
— Давай! Пожалуйста! — с невероятной готовностью откликнулись ребята, серьезно
уверенные в своей победе.
— Что, испугались? — совсем как девчонке добавил кто-то из них.
Так по берегу они и эскортировали нас, советами и криками не столько помогая,
сколько создавая дополнительные трудности. Они бежали до того места, где река
сворачивала за мыс и ее русло становилось широким и спокойным; оттуда сквозь
деревья уже просматривалась необъятная ширь Вуоксы со множеством островов.
Мы вплыли в озеро и остановились — в глаза бил пульсирующий свет; поверхность
воды была настолько гладкой, что в ней отражались все извилистости деревьев,
каждый отдельно торчащий камень, каждый пучок тростника, а весь купол неба с
облаками и чайками казался опрокинутым. Я смотрел на четкое отражение и
чувствовал себя парящим в воздухе — байдарка повисла где-то между небом и землей
и вот-вот должна была перевернуться. Жена обернулась, и по выражению
растерянности на ее лице я понял, что она тоже потеряла ориентацию. Только когда
наши весла коснулись поверхностной пленки и ближайшие отражения начали
дробиться, байдарка обрела устойчивость и медленно заскользила вперед.
Пробороздив часть озера, мы немного освоились в необычной акватории и стали
различать палатки туристов в глубине островов. Мы тоже решили обосноваться на
каком-нибудь клочке суши и заночевать, а на следующий день потихоньку двигаться
по каскаду озер в сторону деревни Студеное, около которой жил лесник Вырубов и у
которого нам настоятельно рекомендовал остановиться один московский знакомый.
Мы с женой привыкли в средней полосе запросто пристраиваться к лагерям
незнакомых туристов, но кто знает, какие правила здесь, в Карелии?!
— Застолбим отдельный островок, — сказал я. — А попозже, может, и присоединимся
к кому-нибудь, разузнаем, что к чему, где грибные и ягодные места, как лучше
добраться до Студеной.
Мы облюбовали маленький остров с высокими, изогнутыми соснами. Как и все острова
на озере, наш остров был каменистым, покрытым толстым слоем сухого мха; только
кое-где, среди круглых валунов проглядывали пятна земли, и было совершенно
непонятно, на чем держатся и чем питаются корни могучих сосен? На крохах земли
плотно, словно оттесняя друг друга, произрастали сочные стебли трав и яркие
цветы, над которыми вились пчелы. Время от времени, громко жужжа, пчелы уносили
нектар в сторону берегового мыса, и мы подивились расстоянию, которое
преодолевали маленькие летуны. Внизу, меж полузатопленных камней, резвились
лягушки, а наверху, на свободных от мха валунах, нежились изящные ящерки; еще
выше, в сосновой хвое слышался гомон птиц.
Осторожно ступая, стараясь ничего не нарушить, мы разбили палатку, искупались,
разожгли костер и приготовили еду. Жена вымыла посуду, расставила ее на “столе”
— приплюснутом гладком валуне, развесила на сучьях наше белье. Закурив, я с
дурацким торжеством наблюдал, как она обживает наше пристанище, и думал, что
природное призвание женщины — вести хозяйство, все-таки срабатывает в любых
условиях.
Стало вечереть. Работяги пчелы с острова исчезли, птицы угомонились, и только по
редкому шуршанью и клекоту было ясно — они устраиваются на ночлег. По озеру
разлилась чуткая тишина, слышались далекие сиплые сигналы электропоездов,
отчетливо различались голоса туристов на соседних островах — там уже тоже
зажглись костры и от одной стоянки к другой потянулись силуэты байдарок — как мы
догадались, туристы направлялись на посиделки у костра.
— Как здесь замечательно, — сказала жена, подсаживаясь ко мне. — Надо же, мы
владельцы целого острова!
— Я Робинзон, а ты — моя Пятница, — хмыкнул я с преувеличенной важностью.
Ощущение свободы и спокойствия вселилось в нас. Я подумал, как в сущности редко
мы, горожане, бываем на природе, все несемся куда-то, суетимся, а ведь только
здесь, отключившись от будничных дел, можно посмотреть на свою жизнь со стороны,
проникнуть в суть вещей, восстановить душевное равновесие, ведь в городе
ежедневно что-то теряем, с каждым днем что-то необратимо уходит от нас...
Укладываясь в спальник, я с благодарностью вспомнил нашего московского
знакомого, который расхваливал эти места. Предстоящая поездка к Вырубову
представлялась интереснейшим путешествием. О самом леснике наш знакомый говорил
скупо: интеллигентный ленинградец, инженер, выйдя на пенсию, поселился в лесу;
любит животных, собирает и сдает в колхоз живицу — смолу.
— Сами на месте все узнаете, — заключил наш знакомый, — приедете, не пожалеете.
Мы вылезли из палатки, когда солнце только поднялось над озером, светлые полосы
струились между ветвей, высушивая ночную росу на мхах и камнях, но воздух уже
прогрелся и чувствовалось приближение жаркого дня. Над всем островом громко
заливались птицы, а в редких паузах между трелями слышалось потрескивание коры
деревьев, шорох прорастающей травы и грибов, вылезающих из-под листьев...
В трех метрах от нашего острова какой-то мужчина удил рыбу с надувной лодки.
Когда мы спустились к воде ополоснуться, он поздоровался, извинился, что “ведет
лов в чужих территориальных водах”, и, кивнув на ближайший остров, спросил:
— Что ж не приезжали вчера вечером? Звали вас, звали?!
Жена объяснила, что после утомительной дороги мы рано легли спать и ничего не
слышали, иначе непременно приплыли бы, а я выразил готовность восполнить пробел,
нанести визит незамедлительно и намекнул, что среди наших запасов есть кое-что
выпить.
На лице мужчины сразу появилась откровенная радость, в невероятном возбуждении
он собрал снасти и заспешил к своему лагерю подготавливать встречу. Моя
благоразумная жена попыталась убедить меня, что в такое время совершенно
неуместно начинать знакомство с выпивки.
— Возьмем банку варенья для чаепития, — сказала она.
— Конечно, возьмем, — согласился я. — И возьмем банку тушенки и бутылку водки.
Наверняка останемся у них обедать.
Мы сели в байдарку, и я в несколько взмахов весла достиг соседней каменистой
суши.
Кроме рыбака на острове обитала его младшая сестра с мужем и их ребенок,
мальчуган лет семи-восьми. С ними была лохматая собачонка. Как мы узнали
позднее, компания уже около месяца жила на острове и успела порядком одичать.
Они искренне обрадовались нашему прибытию. Мужчины помогли причалить и выйти
жене из лодки; женщина, хлопотливо накрывая на стол — такой же, как у нас,
плоский и отполированный валун — сверху махнула нам рукой и крикнула
приветствие, мальчуган бросился в кусты и, вернувшись с крепкими боровиками,
торопливо рассказал, как они плавают на полуостров и сколько там грибов,
собачонка отчаянно крутила хвостом, выражая восторг по поводу нашего появления.
По размерам их остров был длиннее нашего, на нем тоже росли сосны, а на валунах
располагались такие же, как у нас, моховые лужайки — на одной из них стояли две
палатки и хозяйственная постройка — что-то вроде кухни под полиэтиленовым
навесом.
Туристы оказались инженерами из Приозерска; они ежегодно проводили отпуск на
Вуоксе, на островах, за продуктами ходили на байдарке в Беличье или на
рыболовецком катере с полуострова Большой до Синево; о Вырубове слышали, но сами
туда не плавали, объяснили, что до лесника два-три дня хорошего хода, но что на
пути много узкостей и водосбросов.
Мы проговорили до полудня. Как я и предполагал, завтрак плавно перешел в обед и
наша бутылка оказалась как нельзя кстати. Понятно, мы расстались друзьями.
Во второй половине дня мы с женой собрали палатку, уложили вещи в байдарку и,
сделав прощальный вираж около острова добросердечных соседей, направились через
озеро к деревне Горы, которая находилась на полпути до Вырубова.
Сильно припекало, но известное дело — с байдарки не окунешься, а приставать для
купанья к берегу, тратить время не хотелось — я наметил прибыть в Горы до
темноты — приходилось все время брызгать водой на раскаленное тело. Глядя, как я
окатываю себя водой, жена смеялась и говорила, что меня разморило не солнце, а
водка — это ее излюбленные колкости в мой адрес, она всегда сильно
преувеличивает мою склонность к спиртному, а вот многие мои достоинства явно
занижает.
Часа через два мы пересекли озеро и очутились в устье реки Вуоксы. Неожиданно
вспыхнул ветерок, по воде побежала рябь, и мы, наконец, ощутили приятные
охлаждающие струи.
Устье представляло собой лабиринт рукавов, заросших осокой и кустарником. На
берегах не было ни жилищ, ни туристов, ни рыбаков, узнать правильное направление
было не у кого, и в этих рукавах мы проскитались до темноты. Чуть ли не в
полночь высадились на более-менее свободную от зарослей землю, во влажный
темно-зеленый полумрак; при свете фонаря разбили палатку и, перекусив
бутербродами, моментально уснули.
Наутро выяснилось, что деревня находилась за поворотом реки. Когда мы подъехали
к мосткам, нас сразу окружили какие-то праздные люди; не спрашивая, кто мы и
зачем приехали, они сразу довольно безжалостно потащили нас к крайнему дому.
Жена сделала обреченную попытку объяснить, что мы спешим, но я шепнул ей, что
ничего плохого нам не сделают — у людей был слишком благодушное настроение.
Нас ввели во двор и усадили за длинный стол, и мы сообразили, что попали на
какое-то торжество. Судя по обилию нетронутой еды и не откупоренных бутылок,
застолье еще не начиналось. Большая часть народа находилась на улице;
нетерпеливо пританцовывая, мужчины, женщины и дети вглядывались в конец деревни
и что-то выкрикивали. Около стола колготились старухи и старики; старухи
расставляли блюда, а старики, в предчувствии выпивки, потирали руки и
подмигивали друг другу. Несколько старцев восседало в стороне на лавке; они вели
какую-то серьезную беседу, но искоса поглядывали, как продвигаются дела за
столом, и время от времени делали замечания старухам.
Через несколько минут к дому на телегах подъехали ряженые, сваты и молодожены —
парнишка с чубом и девчушка с толстой косой. Мы с женой обменялись взглядами и
заулыбались. Все ринулись за стол, и началось! Тосты, крики “горько!”. Бутылки
самогона сменяли медовуха и наливки, тарелки с соленьями чередовались с печеной
картошкой, маринованными грибами, квашеной капустой и мочеными яблоками. Вся эта
добротная деревенская еда была обильно приправлена душистым укропом, терпкой,
перехватывающей дыхание, петрушкой, обжигающим хреном и выжимающей слезу
редькой.
Нас, как представителей города, обхаживали особенно усиленно: каждый предлагал
“отведать своих блюд”, “испробовать своих наливок”. Я пил и ел все подряд, жена
то и дело толкала меня коленом под столом, но я все равно нагрузился прилично.
Раза два я вставал и произносил длинные тосты, в которых поздравлял жениха и
невесту и, желая проститься, благодарил за гостеприимство, но меня тут же
усаживали и наливали новый стакан. Жена тоже сказала несколько слов молодоженам
и, решив подарить им плед, отправилась к нашей лодке — чтобы она не сбежала, к
ней приставили какого-то мальчишку.
Так и просидели мы весь день за свадебным столом — прямо стали рекордсменами
застолья. За это время несколько человек подробно рассказывали мне, как
добраться до Вырубова, и, поскольку дальше река разветвлялась на несколько
протоков, каждый предлагал свой вариант пути. О леснике все говорили с
почтительным уважением, но добавляли, что он давно в деревне не появлялся, то ли
болен, то ли уехал куда.
К вечеру веселье стало еще разгульней: молодежь с гиканьем сбежала к реке,
попрыгала в лодки и, горланя песни, направилась к островам на озере. Мы с женой
тоже сели в байдарку и, воспользовавшись суматохой и сумерками, поплыли в
противоположную сторону. Видимо, я был сильно пьян, потому что все время
вываливался из лодки, — хорошо было мелко и мы не замочили вещи. Плохо помню,
где причалили, помню только, что лежал в траве душице, смотрел в небо, и звезды
прыгали на небе — было этакое звездное шоу, а жена где-то наверху ставила
палатку и ворчала:
— Вот к чему приводит чрезмерная общительность. Если так будет продолжаться, мы
никогда не доедем до Вырубова...
Я проснулся поздно; выбравшись из палатки, увидел, что наше укрытие стоит в
чащобе папоротника, среди густых елок, на которых, как новогодние игрушки,
висели шишки — в ельнике ошалело кричали птицы. День снова был жаркий. Некоторое
время я пребывал в унылом бездействии, растирал трещавшую голову, осоловело
смотрел, как жена внизу у протоки готовит завтрак. Когда я подошел, она хмуро
осмотрела меня и отвернулась с горьким презрением. Вскоре до нее дошло, что
несправедливо равнодушна к моему состоянию, она обернулась и насмешливо сказала:
— Искупайся, может, придешь в себя!
Я вошел в протоку, нырнул и некоторое время неподвижно лежал в воде. Сильным
течением меня отнесло далеко от нашей стоянки и, чтобы вернуться, мне пришлось
усиленно потрудиться. Купанье немного взбодрило меня, но голова все еще
побаливала. Заметив мои страдания, жена смягчилась, взгляд ее потеплел, она
хорошо накормила меня, а после завтрака уверенно и четко демонтировала палатку и
сложила вещи в лодку.
Дальше вверх по протокам начались перекаты и водосбросы. Раз пять на перекатах
мы разгружались и перетаскивали лодку через торчащие из воды валуны. Устали
изрядно и, когда увидели среди узловатых ив ровную лужайку, сразу устроили
дневку.
В том месте был высокий травостой; кое-где виднелись рябые озерца, в них
плескалась рыба. Недалеко от места нашей стоянки я заметил три дома и пошел
разузнать, правильное ли держим направление. Приближенные прозрачным воздухом,
дома виднелись совсем рядом, но оказалось, до них полчаса ходьбы.
Два дома были заколочены, из третьего вышла бабка; она подтвердила, что плывем
правильно и, пригласив меня во двор, угостила топленым молоком с толстой пенкой.
Она жила одна. Все ее богатство состояло из ветхой избы, двух яблонь, козы и
кур.
— Как же вы здесь живете одна, мамаша? — спросил я.
— А я не одна. Я с Катькой, — старушка кивнула на козу. — Конечно, иной раз в
охотку поговорить, да не с кем. Ну да я уж привыкшая. Как старик помер, уж
третий год пошел... Вот я и говорю с курями да с Катькой. С пяток слов за день
говорю. Четыре с Катькой, одно с курями — цып, цып! — добавила старушка не без
юмора и улыбнулась. — Вчера кукушка прилетала...
— А эти хозяева где? — я кивнул на забитые окна.
— Уехали.
— Почему?
— А кто их знает.
— И земли здесь вроде плодородные, и река, — недоумевал я.
— Знаешь как. Рыба ищет где глубже, а человек где лучше, — старушка махнула
рукой и перевела разговор на Вырубова.
— ...До него здесь недалеко. Вон Мельниково будет, потом Студеное, и тут он. У
плотины. Там бывшая мельница. Раньше ведь там и лесопильня была. Лес по
любимовским озерам шел. А теперь не пилят, и все пришло в упадок... А самого
Ивана Сергеича не видела давненько. Он здесь все ходил, живицу собирал, делал
надрезы на деревьях, ставил бочонки, а вот уж с прошлого года его не видать.
Может, приболел... Он ведь почти государственный человек. И редкостно
душевный...
До вечера мы прошли на лодке еще несколько километров и разбили палатку на
окраине деревни Мельниково. Пока я разжигал костер, жена сходила в сельмаг за
продуктами и, вернувшись, сообщила, что в местном клубе идет заграничный фильм —
это она сообщила прямо брызжущим радостью голосом, точно второго такого случая
никогда не подвернется, но я сразу заметил ее тревожные взгляды, которые она
бросала в сторону рыбачивших невдалеке мужчин, и догадался — побаивается
очередной пьянки.
— Ты сходи, а я поболтаю с мужиками, — великодушно сказал я. — Живое общение с
людьми мне дороже всяких фильмов. Не волнуйся, сегодня выпивать не буду.
— Нет уж, — язвительно отчеканила жена. — Я вижу, ты настроился весь отпуск
проводить в этом общении и совсем не спешишь к месту нашего отдыха. Неужели тебе
не надоело это общение в городе?! Или пойдем вместе, или я тоже не пойду.
— Хорошо, сходим, — я примирительно обнял жену. — И потом, наш отдых начался,
как только мы вышли из дома. Разве сейчас мы не отдыхаем?
— Отдыхаем, — уже спокойнее проговорила жена. — Но хочется пожить на одном
месте, походить по лесу, пособирать грибы, ягоды. Не ради запасов, не грибы
важны, а радость находки, ведь верно? Я всю жизнь мечтала пожить в избе лесника.
А сейчас мы как скитальцы.
Я подумал, что в самом деле наш простодушный план — добраться до Вырубова за два
дня — оборачивается затяжным плаванием, и дал жене слово за следующий день
покрыть все оставшееся расстояние. После ужина мы вытащили байдарку на берег,
попросили хозяев крайнего дома присмотреть за нашим лагерем и отправились в
деревню.
Клуб представлял собой обычную большую избу с лавками. Киномеханик, здоровенный
жилистый парень, выполнял обязанности и кассира и контролера — он стоял перед
входом в избу, с каждого входящего брал по двадцать копеек и отрывал автобусный
билет; увидев нас, усмехнулся:
— Ого, и туристы пожаловали. Это вы причалили около Ляховых? Ясненько.
Ухандохались на веслах небось? Культурно отдохнуть решили? Наша Вуокса — это вам
не Синичка какая-нибудь. Здесь надо рычагами махать, — парень беззлобно
подмигнул мне. — Привыкли у себя там, в городе, сачковать, а здесь каждый шаг с
трудом дается. Я знаю, как горожане работают. Сам в Питере работал на
электромеханическом.
— Заработался, бедняга, — проговорила жена, усаживаясь на лавку. — Такой амбал —
и киномеханик. Ему за трактор бы.
Фильм был так себе, но что нам понравилось — во время сеанса меж лавок бродили
собаки и кошки, и ребята то и дело окликали животных, втаскивали к себе на
колени.
После фильма парень здоровяк снова подошел к нам.
— Вы это, чего кантоваться в палатке-то. Перебирайтесь ко мне. Вон мой дом, — он
показал на добротную избу. — Поболтаем, у меня есть горючее.
Жена мгновенно запротестовала:
— Нет, нет, спасибо. Мы рано уплываем.
— Куда спешите, если не секрет?
— К Вырубову, — доверительно сказал я. — Знаете его?
— Как не знать! Иван Сергеич отличный старик, — парень поднял большой палец. —
Справедливый, только я знаю, он хворает сильно. В начале июня я там бывал. Он
пластом лежит. Астма его душит. Ну ладненько, всего вам. Мне надо еще ленту
перемотать. Если надумаете, заходите. Туристам всегда рады.
На третье утро нашего путешествия мы встали чуть свет и несколько часов шли
против течения по узкой протоке в высоченных шуршащих камышах. Как и в
предыдущие дни, солнце палило нещадно, и мы постоянно держались теневой стороны.
К сожалению, камыш кончился и долго тянулась открытая пойма реки с заливными
землями, со множеством трав и цветов; среди них своей яркостью выделялись
ромашки. Жена не удержалась и, когда мы пристали передохнуть, нарвала небольшой
букет.
— Для Вырубова, — пояснила мне.
К полудню протока стала мелеть, появились бочаги, украшенные розовыми цветами
водяной гречихи, потом вдруг на поверхности появились лилии — верный признак
глубины, и вскоре мы очутились в широком озере. На одной стороне озера стоял
хвойный лес, на другой виднелась деревня. На середине озера качалось несколько
лодок с застывшими рыбаками.
Мы бесшумно подплыли к ближайшему рыбаку, пожилому мужчине, курившему папиросу,
и я вполголоса, стараясь не распугать рыбу, спросил:
— Скажите, это озеро Синее?
Мужчина кивнул.
— А там деревня Студеное?
Мужчина затянулся и, выпустив дым, кивнул снова.
— А как нам проехать к Вырубову?
Мужчина внимательно посмотрел на нас и спокойным, хрипловатым голосом сказал:
— Вам кто нужен? Ежели он сам, то Иван Сергеевич... Вы, видать, приезжие. Не
знаете... — мужчина отложил удочку и глубоко затянулся. — Умер он, Иван
Сергеевич. С месяц уж как... — мужчина бросил окурок в воду, вздохнул. —
Прекрасной души был человек... Там его жена Маргарита... Там, в конце озера
протока будет к их плотине... Увидите...
Мы отошли от рыбака и некоторое время молча дрейфовали на середине озера. Только
теперь я заметил над водой множество темно-синих стрекоз — они бесшумно
трепетали в воздухе, как маленькие траурные вертолеты.
— Что ж будем делать? — тихо произнесла жена. — Теперь неудобно являться. Давай
просто зайдем, побеседуем с этой Маргаритой, а потом в деревне у кого-нибудь
снимем комнату.
Я согласился и направил байдарку в конец озера. Жена взяла букет ромашек и стала
медленно, по одному, класть цветы на воду — за нами потянулся длинный
поминальный шлейф.
Вскоре мы увидели нависшие над водой ветви орешника, а под ними — протоку;
вплыли под ветви, в узкий желто-зеленый тоннель; весло пришлось отложить, и с
десяток метров продирались, цепляясь за осоку; пахло хвоей, слышался близкий шум
падающей воды.
В конце протоки в воздухе появился пахучий дым жилья, шум воды усилился, напор
течения стал мощнее, навстречу нам поплыли пузыри. Когда мы вынырнули из-под
ветвей, перед нами открылся величественный вид: плотина из плотно пригнанных
обтесанных валунов, грохочущий поток и разлившийся плес в кружевах пены; но
особенно впечатляли островерхие, прекрасно сохранившиеся финские постройки:
жилой дом, мельница и амбар — все это обступал высокий хвойный лес, создавая
объемный уголок со своим микроклиматом. Солнце висело в самом зените, но дышать
сразу стало легче. Я подгреб поближе к плотине, где в воздухе кружили хвоинки и
висела радуга из водяной пыли.
Втащив лодку на берег, мы направились в сторону дома лесничихи, мимо пасущихся
коз и овец и коровы с теленком.
— Большое хозяйство, — с нотками зависти проговорила жена — ее предки были
крестьянами, и иногда в ней срабатывает деревенская кровь; я называю ее
“горожанкой с деревенской душой”.
Действительно, построек было немало и все они стояли на своих местах, экономно
используя пространство, как нельзя лучше вписываясь в окружающий пейзаж.
Мельница и амбар имели круглые окна, обрамленные выгнутыми наличниками. От
времени каменные фундаменты замшели, доски на стенах потрескались, но по тому,
как плотно все было пригнано, виднелась любовь к камню и дереву — ничего не
хотелось добавить к постройкам, и ничего нельзя было от них убрать; постройки
наглядно показывали, какой должна быть добросовестная работа.
Еще издали во дворе мы увидели полную женщину средних лет в ярком сарафане — она
стояла, подбоченясь, среди кур, гусей и уток и со жгучим любопытством смотрела
на нас.
Мы подошли к женщине, поздоровались. Я спросил, она ли Маргарита Ивановна, и
когда женщина подтвердила, объяснил, кто мы, и выразил соболезнования по поводу
смерти ее мужа.
— Да, скоро сорок дней, как похоронила Ивана Сергеевича, — сказала женщина с не
очень удрученным видом.
Она пригласила нас в дом, провела в хорошо обставленную комнату и, кивнув на
портрет, стоящий на комоде, вздохнула:
— Иван Сергеевич был странный человек. Хозяйство его не интересовало. Я все в
одиночку тянула… Он так, если сена покосит, дров поколет — и то спасибо! Только
лес да животные его интересовали. Все деревья знал наперечет в округе. Все ходил
по лесу, кормушки на зиму делал, подкармливал зверье...
Я подошел к портрету. Из траурной рамки на меня смотрел старик с впалыми щеками
и морщинами на высоком лбу — у него был умный усталый взгляд.
— Он живицу собирал, — продолжала женщина, доставая из буфета рюмки, бутылку
наливки. — Живицу сдавал, хорошие деньги получал, а спросите, куда он девал
их?.. Семьям погибших в лагерях высылал. А у нас ведь своих двое парней росло.
Сейчас, слава богу, они встали на ноги, а раньше... — женщина разлила наливку и,
улыбнувшись, махнула рукой. — Бог с ним, с Иваном Сергеевичем! Помянем его. Я в
бога-то не верю, но, как говорится, царствие ему небесное, — она по-мужски
опрокинула рюмку и, не закусив, добавила: — Вообще-то я люблю, когда тараканчики
в голове... А он во мне души не чаял. У нас была сильная любовь...
После этих слов она сразу переключилась на свое хозяйство и принялась говорить о
выращенных тыквах, о том, что уток к зиме забьет — “они слишком прожорливые”, а
гусей оставит — “те сами себя кормят”, и о том, как ей досаждают туристы: “то
доску стащат”, “то морковь с грядок подергают”.
Я ее не слушал; смотрел на портрет Вырубова, пытался представить его жизнь,
пытался понять, что могло связывать “умного интеллигентного человека” с такой
ограниченной женщиной.
В открытое окно доносился шум водопада, слышалось квохтанье кур, мычанье
теленка.
Женщина снова разлила наливку, выпила и еще азартней стала рассказывать о своем
хозяйстве — доказывала, что у нее всего меньше, чем ей хотелось бы. То ли она
старалась произвести выгодное впечатление труженицы, желающей все оставить
сыновьям, то ли просто имела пламенную мечту — стать богаче всех. В какой-то
момент она смолкла, и мы с женой одновременно встали. Жена поблагодарила за
угощенье, а я пожелал осуществить все желания.
— Куда же вы заторопились? — всполошилась женщина. — Пе-реночевать и у меня
можете. Завтра-послезавтра мои должны приехать, а сегодня — пожалуйста.
Мы вежливо отказались, сославшись на свою палатку.
По пути к байдарке жена сказала, поджав губы:
— Какая-то крохоборка. Целый час только и говорила о деньгах. Живет на природе и
не видит ее. Такое место! Здесь я с удовольствием пожила бы, выращивала бы
овощи, цветы, разводила бы животных, но не ради наживы, а ради любви.
— С этого все и начинается, — усмехнулся я. — Потом втянешься и уже думаешь о
накоплениях. Через год-два ты стала бы такой же, как она.
— Никогда! — возмутилась жена. — Плохо ты меня знаешь.
— К счастью, дорогая, — я обнял жену, — ты уже давно горожанка, давно выпала из
седла и по другому жить не сможешь.
Жена ничего не ответила, только глубоко вздохнула.
Когда мы возвращались к деревне, солнце уже пряталось за верхушки деревьев и в
протоке было прохладно, но над озером по-прежнему стоял неподвижный светлый жар.
Около деревни мы снова повстречали рыбака, который сообщил нам о смерти Вырубова.
— Ну что, виделись с Маргаритой? — спросил он. — А что же не остановились у
нее?.. Не захотелось?.. Дело, как говорится, хозяйское... Ежели хотите,
остановитесь у меня, милости прошу. У меня, конечно, ничего особенного нет, но
комнату вам выделю, живите себе на здоровье.
Неожиданно жена не стала противится.
За чаем наш хозяин говорил о Вырубове.
— ...Иван Сергеевич ведь был фронтовик, контуженый. Во время блокады погибли его
жена и дети. Да потом его репрессировали, как инженера вредителя... Так что он
всего хлебнул на своем веку... В наших местах он, помнится, появился году в
пятидесятом, когда вернулся из заключения. Его амнистировали, восстановили в
должности, а он ничего не простил... Плюнул на все и перебрался сюда...
Образованный, спокойный, он сразу у всех снискал уважение... Долго жил один у
плотины. Лесничил. Иногда к нему наведывалась Маргарита, наша местная. Помогала
по хозяйству. Одному-то мужику тяжело справляться с хозяйством. Он же все на
участке пропадал... Ну а потом она и вовсе поселилась у него, как
домработница... Правда, всем говорила, что она его жена. По деревне ходила
расфуфыренная и хвасталась: “Во мужика-то себе отхватила. Инженер, воспитанный”.
А он, Иван Сергеевич-то, иной раз стеснялся с ней в сельмаг ходить... Бывало,
они войдут в магазин, и она покрикивает на него: “Ваня, ну давай бери, держи!
Что ты стоишь, как истукан!”. Ну а потом у них двое пареньков родилось, вроде, и
правда, жизнь наладилась...
— Настоящая семейная драма, — сказал я жене, когда мы укладывались спать. — И
одному мужчине здесь жить тяжело, и с такой одно мученье.
— Конечно, у них были разные интересы, но с другой стороны, она заботилась о
нем, была ему поддержкой, — жена улыбнулась и прижалась к моему плечу, как бы
давая понять, что у нас-то полное духовное единодушие, и оно, это единодушие,
несоизмеримо выше мелких разногласий в вопросах общительности и жизни на
природе.
Здесь читайте:
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
Леонид Сергеев. До встречи на небесах. Повести и рассказы.
М., 2005.
Леонид Сергеев. Мои собаки. Повести. М., 2006.
|
