|
|
Леонид Сергеев
До встречи на небесах
ВИД С ПЕРЕВАЛА
Игорь — сухой, поджарый, дочерна загорелый, с обветренным лицом, на
котором выделяются большой нос и торчащие жесткие, как проволока, усы; он
ассоциируется у меня с бескрайней тайгой и бурными порожистыми реками, хотя
никогда не был таежником, а все его байдарочные походы проходили по
спокойным речушкам средней полосы. Тем не менее в его облике и скупых
манерах угадывается природная выносливость, хватка бывалого туриста,
отличного ходока. Когда он идет с рюкзаком по маршруту, я знаю точно — он
может идти сколько понадобится. В отличие от меня, у которого уже появился
лишний вес, Игорь в свои пятьдесят лет выглядит молодцевато — ежедневно
делает зарядку, обливается холодной водой и не упускает случая подставить
тело под солнечные лучи.
Много лет мы с Игорем ходим на байдарках, но однажды подумали: а не пришло
ли время изменить привычным путешествиям?
— В нашем возрасте пора объездить полмира, — сказал Игорь. — Но поскольку мы
не можем этого сделать, давай хотя бы отправимся на Кавказ, познаем жизнь
южан, окунемся в море — я уже забыл, как оно выглядит. Как ты на это
смотришь?
Я семь лет не был на юге, а тут еще дождливое лето в Москве, короче, мы
тогда же решили махнуть в горы, перевалить через Кавказский хребет и
несколько дней отдохнуть на побережье. Мы наметили доехать до Армавира,
затем на автобусе до Майкопа, а дальше сто пятьдесят километров отмахать
пешком и на попутных машинах, благо на нашей старой карте горы пересекала
автодорога. Впоследствии оказалось, что никакой дороги на самом деле нет,
что на карту ее нанесли умышленно — на старых картах это делалось для
дезориентации разных шпионов. Но мы в дорогу поверили и в один холодный
сентябрьский день сели в поезд на Армавир, причем, как у нас заведено на
транспорте, билеты достали с трудом, хотя состав оказался полупустым.
Поезд прибыл в Армавир во второй половине дня; привокзальную площадь
затопляло солнце, повсюду сновали говорливые загорелые южане в пестрых
одеждах. Нам повезло: автобус на Майкоп шел через час и у нас было время
пообедать. Наметанным взглядом Игорь окинул местность и показал на
раскидистые каштаны, под которыми дымили мангалы. Под шашлыки взяли бутылку
вина и, для дегустации, крепких местных сигарет. Когда подошел автобус, у
нас было настроение — лучше нельзя придумать.
Часа два автобус бежал по извилистой дороге, в череде холмов и ложбин и
редких убогих сонных селений. К вечеру въехали в тихий, довольно чистый
городок со множеством троллейбусов пяти маршрутов, которые непонятно где
пролегали, поскольку мы насчитали всего две центральные улицы. На одной из
них по совету таксиста сели в автобус, который шел до окраины Майкопа.
Что поражало на окраине городка, так это обилие отделанных фигурной плиткой
одноэтажных домов. За каждым домом стояли плодовые деревья, а перед фасадом
— непременно изгородь из листового железа. На большинстве изгородей висели
предупреждающие таблицы: “Осторожно, злая собака!”. Кое-где для большего
устрашения красовался бездарно намалеванный “наш брат меньшой”. Но на
некоторых домах виднелись красные звезды — как и в подмосковных деревнях,
этот знак означал, что в семье кто-то погиб на войне.
Мы вышли на развилке пустынной дороги и принялись голосовать, показывая в
сторону предгорья, которое уже четко обозначилось на фоне заходящего солнца.
Километров десять нас подбросил шофер пустого допотопного автобуса, затем
притормозил “Москвич” с местным номером.
— Забирайтесь быстренько! — услышали мы. — По трояку дадите, и порядок.
За рулем машины восседал мужчина нашего возраста, рядом полулежал
светловолосый парень.
— На турбазу, что ли? — бросил мужчина, рванув с места.
— Мы не совсем в курсе, — начал Игорь, — по карте турбаза в Каменномостском?
— Нет, в Ходжохе. Там все одно, разберетесь... У нас ведь все
шиворот-навыворот. Нарочно, что ли, дурят головы?! Там, наверху, кто все это
придумывает, им тоже надо чем-то заниматься. Зарплату получают. И побольше,
чем наш брат... Вот и меняют названия. То городу дадут имя какого-нибудь
деятеля, а потом деятеля снимут, прежнее название восстановят. Народ
смеется...
Мужчина говорил, мы с Игорем поддакивали, парень, развалившись, молчаливо
смотрел на дорогу. Быстро темнело, незаметно холмы превратились в горы.
Миновав несколько освещенных селений, “Москвич” въехал в Ходжох.
— Здесь мы сворачиваем, а турбаза там, пять минут ходьбы, — мужчина показал
в сторону.
Мы с Игорем полезли в карманы, чтобы расплатиться, но парень вдруг принял
нормальную позу и, обернувшись, спросил:
— Сами-то откуда?
— Из Москвы.
— Ого! — мужчина покосился на нас и присвистнул. — Небось проверять чего
едете, а я тут разговорился. Ладно, не надо мне ваших трояков. Пока!
Мы вскинули рюкзаки и двинули по узкой улочке с редкими фонарями.
Над нами уже было густое темное небо с мерцавшими крупными звездами, но
поселок не спал. Фонари высвечивали прохожих, стариков и детей перед домами,
улицу перебегали собаки и кошки, раза два мимо нас с оглушающим грохотом
пронеслись на мотоциклах подростки.
Турбаза называлась “Горная”; ее мы разыскали по громкой музыке, доносившейся
с танцплощадки.
— Где здесь начальство? — спросили у одной туристки.
— Все уехали в город. Здесь только старший инструктор Геннадий. Он в баре.
Бар находился за танцплощадкой и представлял собой отделанное деревом
помещение с оленьими рогами у стойки. За столами местные черноволосые парни
активно обхаживали туристок, в основном девушек славянок — как мы узнали
позднее, это была группа из поволжских городов. Кто-то указал нам на
Геннадия, мужчину неопределенного возраста в белом костюме; он ходил от
одного стола к другому, расточая улыбки, по его нетвердой походке и
бессвязным репликам было ясно, что он навеселе. Нас он встретил приветливо,
даже радостно; мы объяснили, что путевок не имеем, но хотели бы переночевать
на турбазе, а утром с какой-нибудь группой отправиться в горы. В
доказательство, что перед ним серьезные люди, а не проходимцы, мы протянули
журналистские билеты.
Удостоверения произвели на Геннадия обескураживающее впечатление — он
моментально протрезвел, нервно сглотнул, вытянулся и стал похож на алтарный
образ в храме. Тихим голосом доложил, что рад “таким самодеятельным
туристам”, что “свободные места на турбазе есть” и сейчас он “все устроит”.
Похоже, Геннадий решил, что мы непременно из центральной газеты, хотя Игорь
работает всего-навсего редактором в научном журнале, а я вообще к
журналистике имею косвенное отношение — делаю иллюстрации в детском
ежемесячнике. Ни Игорь, ни я за свою жизнь не написали ни одной статьи, но
Геннадий явно посчитал, что мы явились в его вотчину неспроста и отчет о его
работе будет известен всей стране.
Нам выделили вполне приличную комнату с двумя аккуратно застеленными
кроватями. Перед сном мы выпили в баре по чашке кофе и проконсультировались
у Геннадия насчет маршрута. Он подробно объяснил и добавил:
— Туристы из разных городов и всех возрастов. Бывают постарше... — он хотел
сказать “вас”, но осекся и тут же вывернулся: — Бывают семейные, но детей до
шестнадцати лет на маршрут не пускаем... Две трети в группе, как правило,
девушки. Недавно, умора, объявились две девицы... в положении. Одна на пятом
месяце, другая на шестом. “Вы что, с ума сошли? — говорю им, а они —
“пройдем!”. Ну, конечно, снял их с маршрута... А некоторые покупают путевки,
потому что в них указан отдых у моря. Приедут сюда и, как узнают, что топать
по горам семьдесят пять километров, поворачивают назад и поездом через
Белореченск вокруг гор добираются до моря.
— Семьдесят пять километров?! — растерянно переспросил я, прикинув наши не
такие уж неисчерпаемые силы.
Мы с Игорем предполагали пройти не более тридцати.
— Но на карте есть автодорога, — недоуменно вставил Игорь.
— Хм, дорога, — Геннадий рассмеялся. — От следующей турбазы ходят лесовозы
километров десять, а дальше тупик.
Укладываясь спать, мы с Игорем не проронили ни слова — предстоящий
трудоемкий поход вселял некоторое уныние.
Проснулись от хриплого голоса, в рупор созывали всех на зарядку. Выглянув из
своей обители, мы изумились красоте пейзажа: турбазу обрамляли каштаны с
гроздями колючих плодов и высоченные белесые платаны, восходящее солнце
золотило верхушки лесистых гор. Ополоснувшись под умывальником, мы налили в
столовой термос чая и плотно позавтракали из запасов, которыми обзавелись
еще в Москве.
Через час туристы собрались на линейку. Геннадий, уже в спортивном костюме,
подтянутый и серьезный, отчитал нескольких туристок, у которых до утра
остались местные сердцееды, дал последние наставления группе, уходящей в
тренировочный поход, и объявил, что инструкторы могут начать “минуту
прощания”.
Мы думали, туристы пожелают друг другу счастливого пути, но вдруг услышали,
как они хором стали выкрикивать:
— Чтоб вам ноги промочить! Не добраться до приюта!
— Чтоб вас осы покусали! Забодали туры!
— Чтоб вам руки поломать! Не увидеть моря!
— Чтоб вам в речке утонуть, заблудиться в чаще!
Группы устроили некий спектакль. Только теперь я заметил, что на турбазе во
всем ощущалось присутствие юмора: на клумбе дощечка: “Не правда ли, красиво?
Не стоит топтать, верно?”, у бара щит: “Если вы не любите душистый крепкий
кофе, прохладительные напитки и музыку, к нам не заходите”. И повсюду: на
корпусах столовой и душевой виднелись надписи, вроде такой: “Тот, кто не
улыбается хотя бы один раз в день, нам не товарищ”.
И я вспомнил наши московские улицы, надписи на газонах: “Не ходить!”, “Не
лежать!”, “Штраф!”. В овощном магазине: “Не ешь немытое — зараза!”. На
столбе электропередачи — череп с костями, а пониже: “Не влезай, убьет!”. А
здесь, около рубильника, наоборот, кто-то нацарапал: “Влезай, если надоело
жить!”.
Но экипировка туристов оставляла желать лучшего: кондовые палатки, тяжелые
широченные штормовки, не рюкзаки, а мешки для картошки. И все защитного
цвета, словно люди отправляются не на отдых, а на фронт. В который раз я
подумал: “И когда наша промышленность начнет выпускать легкое, яркое
снаряжение?”. Вспомнил польские и немецкие палатки, австрийские рюкзаки,
японские куртки, которые встречал у московских туристов, и вздохнул...
Когда туристы закончили напутствия, Геннадий подал команду:
— А теперь подошли к рюкзакам.
Смеясь, перекидываясь шуточками, туристы надевали рюкзаки, выстраивались в
цепочку.
Мы сели в автобус с группой, отъезжающей на турбазу, с которой начинался
маршрут, и оказались самыми пожилыми среди туристов, но молодые люди,
казалось, и не замечали возрастной дистанции между нами, запросто
выспрашивали, откуда мы и кто, и бывали ли раньше в горах, угощали яблоками,
приглашали на турбазе сыграть в волейбол. Мы улыбались, на все смотрели
бездумно и радостно — новизна происходящего вселяла юношеский пыл, дух
скитальчества, всякого рода чудачества.
День начинался жаркий, автобус трясся и раскачивался на каменистой дороге.
Шофер, парень с гладкой прической, оказался не только классным водителем, но
и прекрасным гидом — за пятьдесят километров пути успел поведать чуть ли не
всю историю края. Каждый раз, когда мы проезжали мимо какой-либо
достопримечательности, он притормаживал и со знанием дела рассказывал о
событиях, которые здесь происходили в прошлом: о поселениях казаков, о
князьях, о таинственных болезнях, опустошавших целые селения, о подвигах
горных стрелков во время войны. В его рассказах реальность переплеталась с
вымыслом, но он искусно расцвечивал нашу поездку. Закончив очередной
рассказ, оборачивался в салон:
— А теперь песню для вашего шофера. Пусть ее начнет самая красивая девушка,
— расплывался в улыбке и прибавлял газ.
Мы ехали вдоль реки Белой, прозрачного, мелководного потока; назад убегали
живописные склоны, поросшие буком и пихтой. Где-то через час пути река
сузилась, ее течение стало стремительней, в потоке возникли валуны, дорога
поползла наверх, и вскоре мы очутились на краю каньона. Некоторое время
огибали отвесные скалы, и, когда я смотрел вниз на бурлящие водопады и
облака водяной пыли, становилось страшновато.
Потом автобус выехал на равнину, миновал опытную станцию Ростовского
лесотехнического института, как пояснил шофер, где на склоне горы студенты
посадили елки таким образом, что издали они читались, как юбилейная цифра их
института, и, наконец, проскочив деревянный мост, автобус въехал на обширную
поляну и остановился перед какими-то символическими воротами, над которыми
висел плакат: “Добро пожаловать на турбазу “Гузерипль”.
Мы выбрались из автобуса и увидели за деревьями островерхие дома,
хозяйственные постройки и загорающих туристов.
Группу встретил старший инструктор Колотов. Интеллигентный, с хорошими
манерами, он понравился сразу. То ли шофер, то ли инструкторша,
сопровождавшая туристов, предупредили Колотова, что с группой двое
“дикарей”, журналисты из Москвы, но на него это сообщение подействовало в
меньшей степени, чем на Геннадия, он дал понять, что подобные гости для него
не в новинку. И не удивился, когда мы заявили, что не нуждаемся в
многодневной акклиматизации, которая предстояла вновь прибывшей группе, и
готовы прямо сейчас, в одиночку, отправиться на перевал.
Спокойно и ровно Колотов объяснил, где начинается маркированная тропа до
приюта, нарисовал ее схему, но как бы в обмен за то, что отпускает нас без
проводников, решил выжать максимум полезного из нашего визита. Он начал
издалека. Вначале в форме вступительной лекции рассказал о том, что имеет
диплом специалиста по лесу и работал в лесхозе, но не вынес войны между
лесхозом и заготовителями и перешел в инструкторы, десять лет водил группы
по маршрутам, а теперь “искушенный во всех делах” — руководитель и имеет
“большие планы по расширению турбазы”.
— Есть и осложнение, — говорил Колотов. — С нами соседствует биосферный
заповедник, он под опекой ЮНЕСКО, вы, наверное, слышали. Так вот, наша тропа
идет вдоль границ заповедника, а местами и заходит в него. Долгое время мы с
работниками заповедника жили дружно, взаимных претензий не было. Мы
выписывали им тушенку и сгущенку, они нам выделяли сухостой для костров — в
приютах ведь нет элетроэнергии. Но теперь нам фондовые продукты сократили, и
мы лесничим ничем помочь не можем. А они сразу запретили брать сушняк,
грозятся вообще закрыть маршрут. А мы за сезон пропускаем более восьми тысяч
туристов...
В заключение добавил:
— Там, за турбазой, еще есть дорога. Километров десять до лесоповала, но
лобовая, идти трудновато. Если хотите, подождите. Через два часа туда пойдет
одна группа. Рюкзаки туда уже повезли. Вообще-то это запрещено, но в группе
одни девчата. Я их пожалел... Но что хотелось бы... Обратите внимание на
дела леспромхоза. Ведь пилят бук и пихты, а им по триста-четыреста лет. И
часть не вывозят. Верхушки и ветки бросают, они гниют. А что остается после
повала и волока?! Поваленные деревья губят молодую поросль. Сильное дерево
еще выкарабкается, а слабое обречено. А волок вообще все срезает под корень,
пора этому варварству положить конец...
— Похоже, мы все больше осваиваемся в роли самозванцев, — сказал Игорь,
когда мы вышли на дорогу. — Этих людей можно понять, они ищут помощи где
можно...
— Но, пожалуй, не стоит их разубеждать, — сказал я. — Иначе не сможем
беспрепятственно идти по горам. Придется ухлопать массу времени, ждать
выхода групп.
Мы пошли по выбитой тяжелыми лесовозами, круто уходящей вверх дороге. Солнце
палило вовсю, и, хотя мы старались идти под тенью деревьев, вскоре порядком
взмокли. Скинув рюкзаки, сняли рубашки и сели перекурить. Стояла тишина, все
дышало покоем: нас окружал почти реликтовый буковый лес — прямо-таки
исполинские деревья и заросли всевозможных кустарников. Дорогу перебегали
юркие ящерки, далеко впереди, у сверкающих снегом вершин, кружили коршуны.
Пройдя еще километра три, услышали сзади рокот, и вскоре из-за поворота
показался порожний лесовоз. Мы подняли руки.
— На приют, что ли? — притормозив, бросил грузный мужчина и кивнул на
сиденье.
Мы забрались в пахнущую соляркой кабину и, облегченно вздохнув, вытерли с
лица пот. Некоторое время ехали молча — шофер не досаждал вопросами,
тактично давая возможность отдышаться, а у нас пересохло во рту и было не до
разговоров, только когда навстречу нам, натуженно урча, выполз лесовоз,
груженный гигантскими пихтами, и машины с трудом разъехались, я не выдержал:
— И у кого поворачивается рука губить такие деревья?
— А что делать?! — отозвался шофер. — Древесина нужна лесопильному заводу в
Майкопе. Она идет и на мебельную фабрику, и за границу отправляют. У пихты
отличная древесина, а бук вообще редкое дерево — пока сырой, режется как
дыня, а затвердеет, становится тверже металла.
— Но что будет, когда вырубят огромные площади? — вставил Игорь. — Ведь их
столетия не восстановишь.
— Ну об этом кто ж думает?! — усмехнулся шофер. — Дорубят здесь, полезут в
заповедник. Лесхозу нужен только куб. Ухватились за него, и все. Умри, но
дай.
Мы проехали несколько заброшенных лесосек, исполосованных глубокими
канавами. Повсюду валялись распиленные стволы, засохшие верхушки,
изуродованные тракторами ветви.
— Лучшего памятника расточительности и бесхозяйственности не придумаешь, —
произнес я и выругался от злости.
— Сюда бы японцев, — сказал Игорь. — Они бы все щепочки пустили в дело.
— Пока живем, рубим, а после нас, как говорится, хоть потоп. Вот до нас
начальству есть дело. Недавно какой-то умник додумался, что здесь не тяжелая
работа, и решили нас отпускать на пенсию в шестьдесят лет. А раньше мы
уходили в пятьдесят пять... Этому умнику покрутить бы тут баранку... Видали,
как разъезжаемся?! Кузовами тремся, а колеса висят над склоном... И с пенсии
на работу еще никто не вернулся. У многих руки и ноги отключаются... Ну
ладно, мне сюда, — шофер кивнул на дорогу, сворачивающую в сторону. — А вам
прямо еще час ходу. Там тупик и будка сторожа. Там и тропа начинается.
Вскинув рюкзаки, мы пошли наверх, то и дело спотыкаясь об острую щебенку. Я
смотрел на валявшиеся по обочинам деревья и размышлял: “Такая красивая наша
планета: роскошные леса, зеленые луга, голубые озера, и во что ее превращает
человек! Страшно подумать — в день с лица земли исчезает один вид из
животного мира и несколько видов растений, а человек еще безжалостно
уничтожает природу. И что нас ждет, если так будет продолжаться дальше? И
без ядерной войны цивилизация уничтожит саму себя и планету. Такую планету!
Настоящий заповедник во Вселенной!”.
Тупик представлял собой площадку с заброшенной ржавой техникой; посреди
этого кладбища стоял разбитый балок, невдалеке паслась лошадь. Когда мы
подошли к балку, из-под него вылезли дворняги и, лениво облаяв нас, снова
уползли в тень. Внутри балка на грубо сколоченном настиле лежал полный седой
мужчина; он был в майке и широких замасленных брюках, на оголенном теле
отчетливо выступали шрамы.
Мы поздоровались и попросили воды. Приподнявшись, мужчина кивнул на бидон в
углу. На наш вопрос, что здесь можно охранять, мужчина прохрипел:
— Слежу, чтобы пни не переворачивали, — и оскалился, довольный своей
находчивостью; потом кивнул под лавку, где лежали рюкзаки — как мы поняли
туристок, о которых говорил Колотов.
— А где начинается тропа? — спросил Игорь.
— Вон марка, — мужчина указал на дерево, ствол которого украшал
прямоугольник, намалеванный красной краской.
— И сколько до приюта? У нас плохая карта, на ней ничего не обозначено, — я
имел в виду не схему Колотова, а карту, которую мы прихватили в Москве.
— Дойдете, — буркнул сторож и снова улегся на ложе.
Идти по каменистой тропе через ручьи и завалы оказалось не так-то просто, но
все же в лесу было прохладнее, чем на раскаленной солнцем дороге. В тягучей
влаге мы преодолели несколько крутых подъемов и спусков, ориентируясь по
меткам на деревьях, и вскоре за листвой увидели поляну, на которой стояли
палатки и дощатый стол под навесом. На поляне не было ни души.
— Есть здесь кто? — гаркнул Игорь, но никто не отозвался.
Мы скинули рюкзаки, попили воды из родника, устало присели под навесом и тут
уловили слабые звуки музыки. Поднявшись, обошли все палатки и в последней
обнаружили спящего курчавого парня в ковбойке; рядом лежал включенный
транзистор. Парень спал так крепко, что мы еле его разбудили; зевая и
растирая глаза, он протянул с кавказским акцентом:
— Что, группа явилась?
— Нет, только двое, — пояснил я. — Идем по собственной инициативе. Колотов
нам объяснил, как сюда добраться.
Я нарочно упомянул всемогущественную фамилию, чтобы избежать излишних
вопросов. Но парню, казалось, все было безразлично — кто с кем и куда идет.
Он явно испытывал недовольство, что перебили его сон; нехотя слез с настила
и, почесываясь, поплелся к столу.
— И что, здесь все спят? — спросил Игорь. — Горный воздух на сон клонит?
— А чего еще делать? — простодушно сказал парень.
Весь его вид выражал убежденность, что неторопливый ритм жизни и длительный
сон — залог долголетия.
Поплескав на себя водой из родника, парень наконец окончательно проснулся, и
мы смогли от него узнать, что находимся в приюте “Армянский”, на высоте чуть
больше тысячи метров.
— Я-то был уверен, что мы забрались уже под облака, — проговорил Игорь.
Я тоже был в этом уверен и, поскольку еще в Ходжохе узнал про ожидающие нас
двухкилометровые перевалы, разочарованно вздохнул. Парень сказал, что
следующий приют как раз за этими перевалами, до него двенадцать километров —
сказал и гоготнул:
— Испугались?
— Мы уже давно ничего не пугаемся, — встряхнулся Игорь, намекая неизвестно
на что.
— Группы здесь ночуют, а в том приюте живут два дня... Впереди вечер и ночь,
отдохнете. А утром со всеми потопаете, они идут медленно. Смотришь,
растянулись по тропе на километр, — парень решил нас приободрить. — Я
прихожу туда за два часа. А одни здесь рекорд установили — до моря дошли за
два дня. Разрядники. Пришли в приют, чай хлебнули и дальше... А вы тихо
дойдете.
Он явно недооценивал наши возможности.
— Зато в том приюте удобства. Там дома деревянные... приют красивый. “Фишт”
называется. Завтра увидите.
— Мы и сегодня увидим, — решительно заявил я, прикинув, что еще только
миновал полдень и если не за два часа, то до захода солнца все равно туда
попадем.
Меня заела снисходительность парня. Точно зарвавшийся подросток, я решил
доказать ему, что мы еще способны на побитие кое-каких рекордов. И самого
себя я решил проверить, а в Игоре сомневаться не приходилось — он ходок что
надо!
— Мы сегодня там будем, — повторил я. — Сейчас передохнем, перекусим и
двинем, верно, Игорь Григорьевич?
— Можно, — пожал плечами Игорь. — Только куда спешить, ведь за нами не
гонятся! — потом, видимо вспомнив про наш престиж, добавил: — Конечно,
расположиться с комфортом неплохо, да и времени еще полно. Доставай
консервы, а там видно будет.
Через час мы уже снова были на маршруте.
Сразу же за приютом лес кончился, некоторое время тропа вилась меж цепких
кустарников, но вскоре кончились и они, и дальше наш путь пролегал среди
сплошных каменных гряд. Внезапно из-за одной гряды навстречу вышел путник с
двумя рюкзаками за плечами — белокожий, в городской одежде, в очках, из-под
панамы торчали седые волосы — этакий колоритный художник. Мы остановились и
поприветствовали друг друга.
Мужчина оказался нашим земляком, научным работником.
— Вы, что же, один? — недоуменно спросил Игорь.
— Нет, конечно. Видите, второй рюкзак... Нас постигла неудача. Товарищ ногу
вывихнул, приходиться возвращаться.
Показался его приятель, долговязый парень: он еле брел опираясь на палку.
Подошел, поздоровался, смущенно пробормотал:
— Вот так получилось... Но мы все равно доберемся до моря. Кружным путем, на
автобусе от Ходжоха.
— А до Ходжоха как?
— Доковыляю, — заверил бедолага.
Мы пожелали друг другу удачи и разошлись.
— Хилые интеллигенты, — сказал я. — Им бы лежать в гамаках на лужайке и
болтать о Феллини, а они полезли в горы.
— Наоборот, замечательно, — Игорь поджал губы. — Закаляют дух. Я заметил —
как раз в критических ситуациях интеллигенты оказываются более стойкими, чем
сельские здоровяки. Крепкий дух, убежденность придают человеку невероятные
силы. Все вот от чего, — Игорь постучал себя по голове согнутым пальцем.
— Пожалуй, — согласился я, вспомнив, что на море, в пустынях люди часто
гибнут не от того, что их покинули силы, а от страха.
— И другая крайность — бесшабашная смелость, она тоже не от большого ума,
скорее акт отчаяния, — продолжал рассуждать мой друг. — Другое дело —
разумная смелость, осознанная храбрость. Она идет опять-таки от этого, — он
снова постучал по голове.
— Ну что же, у тебя, Игорюня, есть блестящая возможность доказать это, — я
кивнул на маячивший впереди неприступный склон.
Мы шли по склону долго. С одной стороны тропы зияла низина с лежалым снегом,
с другой — возвышалась отвесная, голая стена. На склоне было много осыпей и
скальных глыб. Теперь метки стояли на отдельно лежащих, белесых от времени,
камнях.
Мы поднимались все выше и выше. Солнце палило нещадно, пот заливал лицо, от
резкой нагрузки ноги стали побаливать, мучила жажда, но, проходя горные
ручьи, мы только плескали воду на лицо, знали — пить в таком переходе,
только ослаблять организм.
— Чем ближе к успеху, тем больше судьба подкидывает трудностей, — хрипел
Игорь. — Справимся, победим... Ведь у сильных людей цели высокие. А и ты и я
силь...
Мы уже выдохлись окончательно, когда вдруг тропа выровнялась и перед нами
открылось обширное, выжженное солнцем плато. Неожиданно чуть в стороне
объявились... коровы.
— Ничего себе! На такой верхотуре! — прерывисто дыша, проговорил Игорь. — И
как они... забрались сюда... И чьи они?..
— В самом деле... И пастуха не видно...
Отдохнув несколько минут, мы пересекли плато, преодолели еще один подъем и
уткнулись в лист железа, обложенный камнями. На нем была надпись:
“Гузерипльский перевал. Высота 1950 метров”.
С перевала тропа сбежала в ложбину, потом снова поползла наверх, и по
крутому склону мы подошли к знаку: “Армянский перевал. 1870 метров”. И сразу
в лицо ударил мощный порыв ветра, да такой силы, что мы легли на упругий
поток, и он нас, расслабленных, удержал. Перед нами открылась невероятно
масштабная панорама Главного Кавказа: четкие ближние горы и более
расплывчатый следующий за ними каскад дальних, зыбких, теряющихся в дымке,
цепляющих облака, и совсем невидимых, угадывающихся только по сверкавшим
снежным вершинам. Чуть не завизжав от восторга, мы почувствовали
беспредельное, всеохватное счастье, перед нами простирался мираж, не иначе.
Цветовые эффекты не подчинялись никаким оптическим законам. Одна гора
казалась декорацией, но вдруг на ней отчетливо появлялся бегущий ручей; на
другой, казалось, пасется отара овец, а это проплывало облако. Солнце
по-прежнему светило ярко, но воздух был холодным и необыкновенно чистым.
Впервые за всю свою жизнь я по-настоящему почувствовал, что такое горный
воздух. Ветер утих, и наступила пронзительная, чуткая тишина. Мы находились
в мире безмолвия, и не знаю, как Игорь, а я испытывал смешанное чувство —
какой-то подъем от гордого одиночества, но меня тянуло вниз, к людям, к
жилью.
Присмотревшись, мы различили далеко внизу, у подножия гор, на ровном зеленом
островке среди леса серебристую змейку речки, два крохотных домика, над
одним из них завис столбик дыма.
— Это “Фишт”! — сияя, произнес Игорь.
Тропа с перевала была как на ладони: вначале тянулась по хребту, потом среди
камней петляла по склону и, наконец, резко уходила в лес. Говорят, спуск
труднее подъема, но мы спускались значительно резвее, чем поднимались. Может
быть, появилось второе дыхание, а скорее всего нас подстегивал приют.
С перевала казалось, что до приюта можно добраться за полчаса, но оказалось,
расстояние в горах обманчиво. Мы довольно долго шли по склонам, еще дольше
брели в сыром редколесье, потом прыгали по скользким замшелым валунам, минуя
бурный пенистый ручей, продирались сквозь частокол высохших лиственниц,
среди зарослей высоких трав и только после всех этих преград вышли к речному
перекату с деревянным мостком, за которым стояли дома. Кроме двух строений
приют располагал времянкой без окон — контрольно-спасательной службой, где,
как мы узнали позднее, обитали три альпиниста, и парусиновой палаткой — на
случай непредвиденных гостей, внеплановых туристов. Конечно, были обеденные
столы, волейбольная площадка, огромное кострище с арматурой для котлов и
лавками для вечерних посиделок.
Как только мы вступили в приют, нас окружили туристы и, узнав, что еще утром
мы были в Ходжохе и за день отмахали такое расстояние, чуть не
зааплодировали. Представляю, какой у нас был вид: обросшие, мокрые от пота,
ноги сбиты, руки в ссадинах, на лицах — жалкое подобие улыбок, но все-таки
мы победили, доказали, что можем сделать то, что под силу не каждому
спортсмену.
— Позовите начальника, — тревожно произнесла длинноволосая брюнетка,
полагая, что мы вот-вот хлопнемся в обморок.
— Им надо подзаправиться, — профессионально сказал мускулистый парень. — Как
раз к ужину поспели.
Подошел начальник приюта, затрапезного вида низкорослый толстяк с хитроватым
взглядом.
— А ну, ребята, на ужин! Снимай котлы, рассаживайся, — отдал он команду
строгим тоном, потом повернулся к нам, представился Аршотом и пригласил в
радиорубку.
— Я о вас знаю, — сказал Аршот, когда мы сели в тесной комнатушке. — Мне
Колотов сообщил по рации, но я думал, вы заночуете на Армянском... Молодцы,
хорошо идете. Этак и до Турции дойдете через Батуми, — Аршот расплылся в
улыбке, обнажая кривые желтые зубы. — Значит так. Щас группа сядет ужинать,
и вы с ними.
— Да не беспокойтесь, — вставил я. — У нас есть консервы.
— Слушай меня, — Аршот выкинул вперед ладонь. — Поужинаете с ними, потом
ложитесь. Хотите здесь со мной, — он кивнул на широкий лежак, — хотите в
палатке. Одеяла дам.
— У нас есть спальники, — сказал Игорь.
— Слушай меня, — Аршот снова выбросил руку. — Здесь по ночам ноль градусов.
Изморозь. Высота-то тысяча шестьсот, соображать надо. Так что одеяла не
помешают.
За ужином мы уминали все подряд. Некоторые туристки отдавали нам свои блюда,
а компота налили в такие огромные банки, что, если бы мы их опорожнили, нас
могло бы разорвать.
— Мы все готовим сами, — похвалилась рыжая девушка, когда мы хорошо
отозвались об ужине.
— А компот сварили из диких яблок, — сказала длинноволосая брюнетка, которая
опасалась за наше состояние. — Вы, наверное, москвичи? Сразу видно. А мы из
Горького, из Воронежа. Я из Пензы. Второй раз покупаю сюда путевку;
некоторые наши девушки — третий. Правда, тут красиво?
После обильной трапезы мы еле вылезли из-за стола. И тут же к остаткам пищи
налетели местные длиннохвостые воробьи. Парни отправились играть в волейбол,
а девушки схватили котят, бегавших под столами, потащили их “греться” к
костру. Позвали и нас, а заметив, что мы закурили, попросили:
— Угостите и нас сигаретами.
— Разве туристкам положено курить?
— Вот еще! Вы нас за школьниц принимаете, а у нас у многих дома мужья и
дети, верно, девочки?!
Раздался смех.
— Почему же мужья не с вами? — поинтересовался Игорь.
— А у нас разные интересы. Им нужны женщины, умеющие печь пироги и немного
шить, а мы и это умеем и еще любим горы...
Наше напряжение постепенно спадало, тело охватывала приятная усталость,
тепло.
— Знаете, считается, горы не для женщин, — сказала рыжая девушка. — А
по-моему, именно для женщин. Ну, не альпинизм, конечно, а вот такие походы.
Женщины ведь более терпеливые, чем мужчины, не согласны?
Мы одновременно кивнули, давая понять, что в этом вопросе, бесспорно,
первенство за женщинами.
— А я считаю, что женщинам нужно не только ходить по горам, но и занимать
руководящие посты, — заявила брюнетка. — Женщины более прямые и честные, чем
мужчины, тем более сейчас, когда мужчины изоврались и вообще стали
слабаками.
— Вы нам нравитесь, мы хотим с вами познакомиться, — откровенно сказала
девушка, этакая романтическая мечтательница: до этого она смотрела на нас
робко и задумчиво.
Мы представились, девушки вразнобой назвали свои имена, и “мечтательница”
продолжила:
— Вы настоящие мужчины, сейчас таких мало. Столько пройти вдвоем!.. А
знаете, почему мы ходим в горы? Потому, что испытываем потребность в
самоутверждении, подсознательно ищем свою “сцену”, где могли бы себя
проявить. Я живу в Чебоксарах. Что там у нас?! Ресторан, пошлость...В театре
идет одно и то же...А здесь природа, новые люди...
К костру подошел Аршот, некоторое время потоптался, как бы не решаясь
нарушить субординацию между собой и туристами, потом все же подсел к нам.
— Вы это... небось думаете, здесь можно хорошо устроиться? Нет! Тут одни
проблемы. Вот сегодня одна группа пошла на ледник Фишт, — он показал на
островерхую гору, за которой скрылось солнце, — так одна девушка сломала
ногу, а у парня — сотрясение, ударился. Вызвал на завтра вертолет... В
костер дровишки надо? Готовить надо? А где взять дрова? У меня площадь вон
от того камня до мостка. Дальше заповедник. Туда не сунься! Дров не дают,
изворачивайся как хочешь. Говорят: “Браконьерствую, кабанов бью”. А где
кости? Да у меня даже ружья нет. Недавно наведались, приехали на лошадях, с
милицией. Все выслеживали, вынюхивали, говорили: “Будем делать обыск”. А я
им: “Не имеете права”... Глупые люди. Не понимают, что ружье-то я мог
спрятать в камнях, — он так долго оправдывался, что я заподозрил его в
неискренности.
— Вот хотите, — он привстал, — покажу вам. Вон там отбросы, там каждую ночь
медведь приходит, все переворачивает. Я его давно мог хлопнуть, будь у меня
ружье. Я же его не трогаю...
Он явно хитрил, выворачивался; медведь был лишь своеобразной ширмой. Зачем
убивать его, когда вокруг есть кабаны?
Туристки негромко затянули песню. Аршот снова сел и вновь нудливо
забормотал:
— Они, заповедные, сами браконьерствуют. Почему они хотят закрыть маршрут?
Отвечу: мы им как бельмо на глазу. Идет группа, может увидеть их делишки. А
без нас они развернулись бы ого как !
— Хорошую аттестацию дал нам Колотов, если этот Аршот так оправдывается, —
сказал я Игорю, когда мы укладывались в палатке. — Думает, мы нагрянули с
инспекцией. И что они не могут все мирно уладить, соседствовать
по-человечески, не понимаю. Это смахивает на склоки в коммунальной квартире.
— Копай глубже, — хмыкнул Игорь. — Здесь столкнулись ведомственные и личные
интересы. Вообще-то не мешало б накатать статейку о здешней экологической
проблеме.
Игорь уже и в самом деле почувствовал себя представителем всемогущей
центральной прессы. “Надо же, как среда меняет людей”, — подумал я,
натягивая поверх спальника аршотовское одеяло.
Утром Фишт выглядел нереальной картиной: идеально ровная ложбина,
обрамленная слоем тумана, за которой уходили ввысь лиловые от восходящего
солнца и густо-синие в тени горы; прозрачная студеная река, округлые камни
на ее дне, и воздух холодный, искрящийся. Кое-где на горах лежали ночные
облака.
После завтрака одна группа отправлялась на ледник, другая — в
двадцатикилометровый переход до турбазы “Бабук-Аул”. Во время завтрака мы
сказали Аршоту, что пойдем вслед за второй группой.
— Как, без отдыха? — удивился он, подозрительно посмотрел на нас и,
помедлив, добавил:
— Ваше дело, конечно. Но идите с группой. Путь не близкий. Инструкторы и те
тропу теряют. Хотя туман только здесь, а там, наверху, чисто. Дойдете. Если
встретите заповедных, в пропуске на группу я укажу, что есть еще двое. Хотя
вам это и не надо, — он многозначительно закатил глаза.
Мы вышли на тропу спустя полчаса после выхода группы, но догнали ее не
скоро.
— С хорошей скоростью идут, — сказал Игорь, когда мы наконец увидели
разноцветную цепочку на склоне. — Молодые, резво начали, но скоро
выдохнутся.
Так оно и случилось на Белореченском перевале. Выйдя на него, мы увидели,
что вся группа лежит пластом, положив ноги на рюкзаки.
— Привет запыленным путникам, — еле переводя дыхание, но не подавая виду,
проговорил Игорь.
Туристы поприветствовали нас, предложили прилечь, но мы только присели на
рюкзаки. С полчаса отдыхали с группой, молча разглядывали друг друга,
перекидывались фразами, и на усталых лицах незнакомых молодых людей я видел
проявление дружелюбия и понимания. Мы жили в разных городах, имели разный
жизненный опыт, но были единомышленниками, нас объединяла любовь к походной
жизни, страсть к странствиям. “А ведь если у людей общая увлеченность, им не
трудно найти общее и во многом другом”, — почему-то вдруг подумалось.
Вместе с группой мы прошли километра два по острию хребта до следующего, уже
четвертого по счету, перевала — Черкесского. Затем группа спустилась в
седловину и расположилась на дневку, а мы пошли дальше.
— Подождите нас на стоянке у водопада. Вместе идти веселее, — улыбнулся
инструктор, который вел группу. Это был крепко сбитый парень в шортах и
пробковом шлеме — точь-в-точь английский колонизатор, если бы в руках держал
не стек, а ружье. Он прекрасно понимал, что мы обычные любители пеших
походов и идем исключительно по собственному желанию, без всяких заданий.
— Там от стоянки, кстати, начинается веселый спуск, — пояснил парень. — Он
длится четыре километра. Это на полпути до “Бабук-Аула”. Там, под дубом,
стол и лавки. Там по плану у нас обед.
— Обязательно подождите, — крикнули нам вслед туристки и проводили
дружелюбными взглядами.
Хорошие, простые и мужественные девушки махали нам руками: некоторые совсем
хрупкие горожанки, впервые оказавшиеся в горах с рюкзаками, но ни до этой
встречи, ни после я не услышал от них жалоб на тяготы похода. Та мимолетная
встреча на перевале осталась как самое светлое впечатление от перехода.
Наверно, именно такие встречи делают людей добрей.
Спустившись с перевала, мы обогнули полуюрту-полушалаш — наблюдательный
пункт горных спасателей — и прошли какое-то заброшенное стойбище, где
паслось несколько одичавших, как нам показалось, коров. Еще ниже встретили
отару овец и пастухов, которые показали, в каком месте срезать петляющую
тропу, а потом вступили не в лес, а в настоящий парк.
Километров пять-семь шли среди роскошных прямоствольных деревьев, по широкой
глинисто-песчаной тропе, почти незаметно сходящей вниз. Это уже был не
переход, а прогулка. Солнце стояло в зените, но еле просеивалось сквозь
густую листву. Дышалось легко. Нас сопровождал птичий гомон и острые запахи.
В одном месте мы заметили притаившегося в прошлогодних листьях ежа, в другом
— мелькнувшую в кустах косулю с детенышем. За нами перелетал с ветки на
ветку любопытный ворон. Я шел и размышлял: “В сущности мир устроен очень
просто: животные доверчивы и тянутся к людям, хотят мирно добрососедствовать
с ними, не случайно ни один хищник первым не нападет на человека — это в
природе священное табу. Сам человек, убивая животных, делает их пугливыми и
озлобленными”.
От этих мыслей меня отвлек Игорь.
— Надо же, — сказал он, — совершенно не ощущаю голода, хотя наш ничтожный
завтрак состоял из бутерброда и чая. Что значит — южное солнце и целебный
воздух! — У него было невероятно приподнятое настроение.
В хорошем темпе мы подошли к водопаду, который, оказалось, имеет чисто
символическое название — в камнях еле сочился слабый ручей, в одном месте он
звонко падал с небольшой высоты. Наверно, водопадом его можно было назвать
только после затяжных ливневых дождей. Мы сели за длинный, тщательно
выскобленный стол и прикинули, что, если ждать туристов и обедать с ними, на
это уйдет не меньше трех часов, а за это время нам вполне по силам добраться
и до турбазы.
Мы только перекурили, хлебнули по глотку чая из термоса — и снова в путь. Но
если б знали, что такое “веселый спуск”, так не спешили бы. Это было
скольжение по осыпям, когда не успеваешь ухватиться за ветви, притормозить и
натыкаешься на валуны и шершавые стволы. Мы катились на россыпях мелких
камней, прыгали с обрывов и террас. Мышцы ног напряглись до предела.
Спускались чуть больше часа, а устали как никогда. Несколько раз падали, и
хорошо, что обошлось без растяжений и вывихов. Однажды я споткнулся,
подкосил Игоря, который шел впереди, и мы, как мешки с мукой, понеслись вниз
по корням, точно по стиральной доске, и ветки хлестали нас по лицу и рукам.
Мы врезались в куст орешника, и нас осыпал град каменьев, летевших вслед. В
результате этого падения порвали одежду и один из рюкзаков, разбили термос,
но, к счастью, не головы. В другой раз рухнул Игорь, рюкзак перелетел через
его голову и шмякнулся в глубокую яму. Пришлось из ветвей и веревки делать
подъемное устройство.
Через каждые пять — десять минут мы останавливались и, обняв деревья, гасили
инерцию спуска, но стоило снова ступить на тропу, как под тяжестью рюкзаков
вновь набирали скорость. Это был бесконечный спуск в какую-то бездонность.
По нашим подсчетам, мы спускались с Эвереста, не иначе, и уже давно миновали
уровень моря. Казалось, мы побывали на невероятной высоте, а ведь начали
спуск всего-навсего с двух километров.
Несколько раз внизу мы видели густое сине-зеленое марево и были уверены —
перед нами открывается морское пространство, но через десяток метров
убеждались — это только очередной склон… И все-таки приближение низины
чувствовалось: наклон тропы стал менее крут, появились низкорослые сосны,
скрюченные долинными ветрами, потом послышался шум воды, бегущей по
перекату, и наконец мы вышли на равнину, по которой протекала река.
Дальше тропа шла по гальке у самой кромки воды. Мы миновали шаткий,
рассохшийся мосток, пустынный загон для скота, дом лесника с висячим замком
на двери и не заметили, как тропа перешла в дорогу со следами копыт и
вмятинами от автомобильных покрышек. Брели как во сне. Головокружительный
спуск доконал нас. Игоря пошатывало, а меня так просто тошнило. В какой-то
момент я начал даже проклинать горы, но вдруг подумал: “Человек и
проверяется подобными ситуациями. Вот я и проверяю запас своей прочности”.
— А представляешь, — проговорил Игорь, — как местные берут эту веселую тропу
снизу?! И наверняка на одном дыхании. Они привычные к горам... Но ведь если
бы было надо, если бы критическая ситуация, мы бы и сейчас прошли ее второй
раз, верно?
— Прошли, — твердо выдохнул я.
К “Бабук-Аулу” нас привела уже вполне наезженная дорога. Турбаза была
прекрасным местом отдыха: двухэтажные дощатые дома с балконами, крытая
столовая, душевые, спортивные площадки, авторемонтная мастерская. Одни
туристы, разомлев на солнце, дремали на балконах, другие загорали на берегу
реки, третьи нехотя перекидывали мяч через сетку, но чего-то не хватало в
этой спокойной, размеренной жизни. Мы поняли чего, после плотного обеда,
когда легли покурить в тени одного из корпусов, — не хватало движения, смены
впечатлений, открытий, присутствия опасности. Казалось, проведи мы здесь
сутки — и зачахнем от безделья.
Мы остановились всего на два часа, но уже восстановили силы и не знали, чем
себя занять: привыкли к разнообразию, к определенному ритму, не могли не
двигаться. Как штангисты, ушедшие из спорта, постепенно снимают нагрузки,
так и мы должны были постепенно подходить к оседлой жизни.
— Как-то здесь не так, — сказал Игорь, и я понял, что он имеет в виду.
— Да и времени еще не так много. Всего три часа, — я развил его мысль. — А
после обеда у меня прилив сил.
— Тогда двинули, но учти — до следующей турбазы “Солох-Аул” восемнадцать
километров. Правда, дорога без подъемов и вдоль реки Шахе.
— До захода солнца дойдем, — поднимаясь бросил я. — А не дойдем, заночуем в
лесу, это даже романтично.
Ночевать в лесу нам не пришлось. Через час пути дорога привела нас к поляне,
на которой небольшая компания, четверо мужчин и две женщины, заканчивали
пикник. Двое мужчин в форме лесничих зачехляли ружья, двое других,
седовласых и тучных, надевали пиджаки, поправляли галстуки, женщины убирали
бутылки, закуску. Все они были невероятно веселые, беспечные. Правда, при
нашем появлении несколько сникли, но после того, как мы ради вежливой
условности осведомились, правильно ли держим направление, утвердительно
закивали и развеселились снова. Через несколько шагов нам попались стоящие
на обочине “Нива” и полуторка, и мы поняли, что компания шикует с размахом.
— Похоже, что лесники подпаивают какое-то начальство, — сказал Игорь. — А
может, и поохотились в заповеднике. В заповедниках такие штучки сплошь и
рядом.
— Интересно, куда они поедут? — задался я вопросом. — В Бабук или в Солох?
Вот бы подбросили.
Нам повезло. Они поехали в “Солох-Аул”. Впереди на полуторке лесничие, за
ними, в “Ниве”, остальные. Поравнявшись с нами, грузовик встал и лесничие
без лишних вопросов кивнули на кузов.
Грузовик катил медленно — слишком много было поворотов и обвалов, на которых
нас так подбрасывало, что мы чуть не вылетали из кузова. Несколько раз ехали
по руслу реки, в мелководье, под висячими мостами — настилами на стальных
тросах, и тогда казалось, мотор вот-вот заглохнет, но полуторка только
чихала и благополучно вылезала на берег. В конце пути внезапно потянул
встречный ветер, в нем явно улавливался йодистый запах.
— Неужели уже с моря? — повернулся я к Игорю.
— Вполне возможно. В долинах всегда тянет. Потому здесь и создается
микроклимат.
Я представил побережье, и мне вдруг впервые за все дни стало тесно в горах,
захотелось вырваться на простор. А мы все тряслись в кузове, и по краям
дороги тянулись лесистые склоны, отражающие гулкое эхо от рокота мотора. Но
солнце опускалось за горы медленно, словно нехотя, как бы давая нам
возможность попасть на турбазу до темноты.
“Солох-Аул” открылся неожиданно: за одним из поворотов у подножья горы мы
увидели небольшое селение. Место было уютное, на берегу реки. Машина
остановилась у крайнего дома, лесничие вышли из кабины. Один из них, более
рослый, сказал:
— Турбаза с той стороны поселка.
Мы полезли за деньгами, но рослый замотал головой:
— У нас это не принято.
— А его напарник, рассмотрев нас в упор, спросил:
— Сами-то откуда будете?
— Из Москвы.
— О-о!— оживился рослый и протянул руку: — Дедков, старший лесничий. А вас
как величать?
Мы представились.
— В общем на турбазе устраивайтесь, — на лице Дедкова появилась вымученная
улыбка, — а я к вам зайду попозже. Побеседуем. Вы не очень утомились в
дороге?
Мы безотчетно заявили, что “не очень”.
Лесничие направились к дому, мы — к турбазе.
— И о чем нам беседовать с этим Дедковым? — недоуменно протянул я. — Хорошо
бы он не пришел.
— Придет, — уверенно сказал Игорь. — Он прекрасно знает, что мы засекли все,
и придет себя реабилитировать.
Турбаза занимала ровную часть селения и представляла собой классический
лагерь для туристов. В ней удачно сочетались удобства предыдущих турбаз и
простота и компактность приютов. В палатках стояли кровати и было
электричество, которое вырабатывал дизельный движок, волейбольная площадка
служила одновременно и танцплощадкой, столовая по вечерам превращалась в бар
— все продумано, во всем какая-то чеканная завершенность.
Нам предоставили отдельную палатку, показали, где стоит оставленный
специально для нас ужин. Было ясно: предостерегающий слух о странствующих
журналистах катился по турбазам впереди нас и ширился в угрожающей
пропорции.
Перед ужином мы освежились в душе, побрились, растерли одеколоном сожженную,
задубевшую кожу с многочисленными отметинами от перехода. Я вдруг заметил,
что мой живот втянулся, лицо осунулось, но в общем я выглядел неплохо. А
Игорь, каким был, таким и остался — он всегда в отличной форме.
Наше путешествие подошло к концу. Назавтра автобус увозил туристов на берег
моря, в Дагомыс, и нам в автобусе предоставили почетные передние места.
Сразу же после ужина решили лечь спать: мы еще надеялись, что Дедков не
придет, но он явился, уже переодетый в домашнее, в сандалиях на босу ногу,
красивый мужчина со шрамом на щеке. Присев на край кровати, он проницательно
ощупал нас взглядом, покосился на рюкзаки, выискивая обличающую
фотоаппаратуру, и начал:
— Значит, прошли по тридцатке? Хороший маршрут, ничего не скажешь. Должен
вам сказать, я не против туризма. Люди должны видеть красоту... но вы небось
заметили, что эти туристы вырезают на деревьях разную ерунду... Для
некоторых, бестолковых, лес — только стволы... А ведь лес — это сложный
комплекс, и мы в нем не хозяева, а гости. Здесь сто пятьдесят редких
пород... Здесь нельзя не то что вывозить сухостой, но и убирать гнилые
деревья. Грибы нельзя собирать, чтоб не нарушать равновесия... Природа сама
обо всем позаботится. А работники приютов берут без спроса... Мы и акты
составляли, и грозили. А у них одно: хоть стреляй, а сушняк на дрова будем
брать. Другое... — Дедков поднял палец и привел еще один довод: — Когда
туристы идут, они ведь галдят, а серна, к примеру, пугливая. Уже никогда к
этому месту не подойдет. Бывает, от страха у нее даже молоко пропадает...
Вот такие дела, — он смолк и, видимо памятуя о пикнике, издал горький
смешок.
— Вот сегодня к нам приезжало начальство из Сочи. Смотрело, как обстоят
дела... Мои лесники, все как один, за закрытие маршрута. А я думаю так:
пусть люди ходят, но ведут себя культурно. А в приюты пусть топливо завозят
вертолетом. Возят ведь туда отдыхающих смотреть ледники, так неужели трудно
забросить дрова?!
— Резонно, — согласился Игорь (он уже горел желанием продолжить разговор). —
Слушай, давай на “ты”, мы вроде одного возраста. Тебя как зовут? И пойдем в
бар. У вас здесь как, нельзя ли выпить хорошего вина? Посидеть, выпить и
поговорить?
Дедков с готовностью вскочил:
— Меня зовут Юрием... С вином здесь туго, — он еще раз недоверчиво взглянул
на нас. Было видно — желание выпить, поговорить по душам боролось с
благоразумием: как-никак подобные выпивки могут скомпрометировать человека с
положением. Чтобы ему помочь, я повторил слова Игоря:
— Хотелось бы спокойно посидеть, выпить, поговорить.
— Вообще-то можно, — сдался Дедков. — Давайте-ка, это, пошли ко мне. Тут
рядом. Жена приготовит что-нибудь. У меня там под грушей столик, лампочка.
Жена Дедкова была под стать мужу, дородная, пышногрудая, с копной волос,
перевязанных лентой. Она расставляла на столе тушеное мясо, жареную форель,
темные наливки и непрерывно смеялась:
— Я люблю туристов, с ними веселее. Вот закончится сезон, и скукота
настанет, хоть вой... — она явно одичала в этом Солохе и была несказанно
рада нашему визиту. — Кушайте на здоровье. У нас подсобное хозяйство и две
коровы... А на турбазах не очень-то балуют... Зато какие там туристочки!
Загляденье!.. Мой Юрик за ними ухлестывает. В прошлом году ночью не пришел.
Я обошла все палатки и в одной обнаружила его в постели с туристочкой.
Хотела прибить, а оказалось, не он, — она звонко рассмеялась и ласково
посмотрела на мужа.
— Ладно тебе говорить глупости-то, — отмахнулся Дедков, разливая наливку. —
Сама моему начальству глазки строишь...
— Ну, у вас еще отношения молодоженов — развел руками Игорь. — Такие
страсти. Понятно, южные люди.
— Какие южные! — захохотала жена Дедкова. — Мы из Харькова. Горожане. Юрик
закончил институт, сказал: “Поедем сюда на два годика”. А вот задержались на
десять лет, стали сельскими жителями... Сын с нами жил, да завлекла его одна
туристка. Уехал с ней в Воркуту. Женился. Я была у них. Хорошо живут, но
холодно там и все какое-то чужое... И собачка наша ушла с туристами в
Дагомыс и не вернулась. Скоро и кошки разбегутся, останемся одни.
За разговором мы пришли к выводу, что Дедков знающий, предприимчивый
человек. Он сказал, что кордоны отжили свой век, что жены лесников не хотят
быть “отшельницами”, что лесники без семей становятся бирюками, обзаводятся
скотиной и забрасывают свои прямые обязанности.
— Нередки стычки между лесниками за лучшие участки, — говорил Дедков. —
Нажива губит людей. Они ведь только и думают, как бы побольше сдать мяса,
сделать запасы на зиму. Кстати, коровы могут заразить туров болезнями. Я
ликвидирую кордоны. Пусть работники заповедника живут в селениях
по-человечески, как все люди, а на кордоны выезжают на неделю. Поочередно,
по справедливости. Так будет лучше для пользы дела.
Мы просидели под грушей до полуночи. Когда на турбазе выключили движок и
погас свет, жена Дедкова вызвалась принести свечу, но и Игорь, и я
запротестовали. Мы расстались как закадычные друзья. Дедков сходил за
фонарем, проводил нас до палатки, прощаясь, уговаривал приехать в Солох еще
раз.
Нас разбудил шофер автобуса.
— Ничего себе! — протянул, отогнув полог палатки. — Вся группа в сборе,
дожидается их, а они спят без задних ног! Сигналю вам, сигналю!..
В автобусе нас укачало, и мы уснули снова, а когда проснулись, машина уже
неслась к залитому солнцем побережью. Я обернулся — очертания гор сливались
с небом.
Автобус встал на территории дагомысской турбазы, туристы высыпали из салона
и гурьбой направились в административный корпус, а к нам подошел коренастый
мужчина в светлом костюме:
— Вы журналисты? Я директор центральной турбазы. Пожалуйста, в мой кабинет.
В светлой комнате с картой области во всю стену директор любезно пододвинул
к нам стулья, сам прошел за стол и лучезарно улыбнулся.
— Вы прошли по маршруту, говорили с Дедковым, знаю, знаю. Хороший он
человек, добросовестный работник... Как вам наш Кавказ? Понравился? Да,
места у нас редкие. Тут был один корреспондент из Ростова. Потом в
“Ростовской правде” была его статья о некоторых конфликтах между
заповедником и руководством турбаз. Но я не знал, что это дошло до...
Москвы, — директор погрустнел и, помедлив, добавил: — Не стоит, как
говорится, выносить сор из избы, думаю, что мы все уладим на местном уровне.
Вы понимаете меня? Не хотелось бы, чтобы все это освещалось в центральной
прессе.
Мы с Игорем переглянулись.
— Конечно, — напускным, серьезным тоном сказал я. — Можно просто написать о
красотах Кавказа и прелестях туризма.
— И пропесочить леспромхоз за бездумное расточительство, — со знанием дела
добавил Игорь.
— Вот, вот, именно, — ухватился за эти слова директор. — Именно так и нужно.
И осторожно, вскользь. С ними тоже не следует ссориться. Понимаете, ведь мы
и от них зависим. Они нам дают пиломатериалы... Как бы вам объяснить... Мы
от многих зависим. Например, мебельная фабрика дает нам горячую воду,
автобаза выделяет технику, чтобы завезти тес на ремонт турбаз... а мы в свою
очередь, если они просят, размещаем их знакомых на отдых... А с чего начался
конфликт? С чепухи. Мы им отказали в тушенке — нам база снабжения мало
отпустила. Они нам не выделили делянку на дрова. Потом мы кое-кому отказали
в отдыхе здесь, а они заявили: “Перекроем водопровод”. “Не дадим машину”,
“Не разрешим идти по заповеднику”... И пошло, поехало... Но мы все уладим,
уверяю вас... Так, теперь о вас лично, — с огромным запасом доверия директор
перевесился к нам через стол:
— Сколько дней желаете отдыхать? Выделим вам хорошую комнату с лоджией.
Обедать будете… в столовой есть отдельная комната...
Нас встретили как родственников, прибывших из-за границы, поселили в большой
светлой комнате на втором этаже белокаменного корпуса, где в окна
заглядывали пальмы, а с лоджии открывался вид на подстриженный газон и
цветники; не успели распаковать рюкзаки, как принесли чай, фрукты.
— Ну что же, гулять так гулять, — потянулся Игорь, — Поживем здесь недельку,
придем в себя — и домой.
Мы переоделись, вышли на улицу и сразу окунулись в многолюдье курортного
городка, очутились в шумном, пестром мире: рябило в глазах от загорелых тел
и ярких одежд, от красочных базаров с обилием фруктов и от многочисленных
лотков. Из открытых дверей кафе доносились запахи шашлыков, цыплят табака,
хачапури. Мы подошли к морю и увидели пляж, забитый до отказа отдыхающими; к
нему примыкали железнодорожная станция, камнедробильный завод и зловонный
туалет. А рядом, за высокой изгородью, простирался полупустынный пляж и
подавляли своей вызывающей роскошью здания “Интуриста” — по тому пляжу
шастали парни, поигрывая то ли ключами от номеров, то ли от машин, и
дефилировали девицы, оголенные без всяких пределов.
Но, войдя в море, мы сразу забыли и о плохом пляже для простых смертных, и о
комфортабельном для избранных, море-то было одним для всех, спокойным и
чистым... Мы доплыли до буйка и некоторое время качались на пологих волнах
среди прозрачных медуз: над нами с писком носились чайки, далеко в открытом
море резвились дельфины. Спустя часа два, сделав еще два заплыва, мы,
ошеломленные многоголосьем и жарой, направились в столовую.
Мы шли по асфальтированной улочке, по обеим сторонам которой местные жители
продавали фрукты. Были и приезжие из других городов Кавказа — они
различались по номерам машин. Приезжие развернулись с размахом: в багажниках
машин устроили импровизированные лавки с весами и ценниками, и продавали не
только фрукты, но и босоножки, купальники, размалеванные гипсовые отливки,
при этом зычно рекламировали товар, старались его всучить во что бы то ни
стало — прямо за руки хватали отдыхающих, Некоторые, поглаживая “Жигули” со
множеством дополнительных блестящих штуковин, зазывали прокатиться в
экзотические места, но запрашивали астрономические суммы.
После строгой, величественной природы мы попали в какую-то безалаберную
круговерть. Там, в горах, в приютах, между нами и туристами была открытость,
душевность, в основе наших отношений лежала человечность, а здесь... Поэтому
мы несказанно обрадовались, когда на турбазе встретили туристок, с которыми
ехали из Солоха. Они гладили платья на веранде — готовились к танцам. Увидев
нас, отложили утюги, сбежали по ступеням.
— Ой как хорошо, что мы вас встретили! Здесь все сами по себе, до нас никому
нет дела. Нас поселили в этот барак... Ой, надо же — знакомые лица! Так
приятно! А вы где устроились?
Игорь кивнул на двухэтажный корпус и сразу полез за сигаретой, устыдившись
наших привилегированных хором.
— Знаешь что, пойдем-ка к директору и откажемся от “люкса”, — сказал я,
когда мы отошли.
— Я только хотел это предложить. И скажем ему все как есть.
Мы не вошли, а ворвались в кабинет.
— Вот что! — изрек Игорь. — Мы действительно журналисты, но здесь не по
заданию. Цели у нас были другие — мы просто шли по горам... и невольно стали
свидетелями конфликта между начальниками приютов и работниками заповедника.
Мы поняли, что и те и другие в общем-то хорошие люди. Но что ж получается?
Банка тушенки определяет государственные дела?! Теперь нам ничего не
остается, как написать об этом позорном факте.
— Мы вам благодарны за то, что вы нас приютили, — сухо добавил я. — Но этот
“люкс” нам ни к чему. Поселите нас к рядовым туристам.
Выпалив все это, мы ушли, довольные собственным благородством.
Мы засыпали в “бараке” под музыку с танцплощадки: слышались выкрики, смех, а
перед глазами все еще стояли тропы, палатки у подножья гор, костры...
Два дня мы пробыли в Дагомысе. На третий день я решительно сказал Игорю:
— Ты как хочешь, а мне здесь надоело.
— Честно говоря, мне тоже, — откликнулся Игорь. — Поехали-ка в Адлер, в
аэропорт.
Когда самолет развернулся и взял курс вдоль моря, я заглянул в иллюминатор.
Далеко внизу проплывали сине-зеленые холмы и отдельные вершины с
белоснежными шапками, появлялись и вновь исчезали блестевшие нити рек,
мелькали точки селений. Я смотрел в иллюминатор, и меня сильно тянуло в горы
— бесспорно, что-то я оставил там, частицу своего сердца, что ли...
— Теперь некуда деваться, — подтолкнул меня Игорь. — Придется в самом деле
написать статью. Наконец-то займусь своим прямым делом. А ты статью
проиллюстрируешь, договорились?!
Здесь читайте:
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
Леонид Сергеев. Вперед, безумцы!. Повести и рассказы.
М., 2005.
Леонид Сергеев. Мои собаки. Повести. М., 2006.
|
