ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Заколдованная
Рассказы
ПРЕКРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Ни один мужчина, ни один нормальный мужчина, не имел таких
диктаторских замашек, как Игорь. Масштабная, величественная фигура, он постоянно
перегибал палку — жестоко тиранил близких, отчаянно пытался переделать жену,
друзей и вообще весь мир. Он считал, что без него все пропадут, все развалится,
небо упадет, солнце потухнет. При всем при этом он не выглядел клиническим
идиотом с диким нравом и в некотором отношении был прав: лидер и должен быть
жестким, иначе каждый начнет навязывать свое мнение, делать по-своему, тянуть
воз в свою сторону. А Игорь был капитаном нашей байдарочной флотилии, ветераном
речных походов, особым образом одаренным человеком: он много знал и умел, и
держал в голове сотни вещей одновременно, потому все время и владел нами и мы
невольно ему подчинялись.
Когда он выходил из палатки — а капитан и на суше остается капитаном, и, кстати,
от него даже спящего исходила властная мощь — наступала тишина; мужчины
настораживались в ожидании взбучки, их сердца начинали биться учащенно; про
чувствительные женские сердца говорить не приходится — они просто-напросто
замирали от страха.
— Пошевеливайтесь, мужики! — свирепо бросал наш могущественный вождь, широкими
шагами пересекая поляну. — Только и умеете делать песочные куличики! Чуть
трудности — прячетесь за юбки жен, трали-вали. Чуть не везет — ссылаетесь на
плохое Отечество, дрянные условия. Придумали себе, понимаешь, маски мучеников.
Не везет тем, кто ничего не делает чтобы улучшить свою жизнь, не пытается
изменить положение, сидит сложа руки, ругает судьбу, несправедливость... А вам,
сударыни, — он переводил взгляд на слабую половину компании, — вам помогу
разобраться в жизни (он любил пафосные обороты, то есть в некотором роде был
художником, его искусство следует назвать бунтарским; как всякий художник, он
создал себе определенный образ, его приняли, и задача состояла в том, чтобы
продлевать это изображение).
Дальше Игорь направо-налево отдавал приказания и следил, чтобы мы “не пугливо и
бестолково, а добросовестно” выполняли всякую, даже самую черновую, работу, то и
дело подходил и показывал, как усовершенствовать наши потуги, постоянно
присутствовал во всех делах и, надо сказать, мы нахватались немало полезного от
его яркого присутствия.
Игорь знал себе цену, знал, что найти ему замену не так-то просто, и держался
уверено и дерзко, временами с торжествующим нахальством.
— Общество — это воронка: все толпятся, пытаются пролезть в узкость, но
пролезают единицы, — говорил он, имея в виду нас, заурядных экспонатов, и себя —
многоталантливую личность.
В то знойное удушливое лето, мы две недели шли на байдарках по Ветлуге. Еще в
Москве во время сборов Игорь бурно требовал:
— Готовьтесь ответственно. Мы выбрали для похода неплохую погоду, но по
последним данным Ветлуга сильно обмелела, так что местами придется тащить лодки
волоком. Надеюсь, мы благополучно преодолеем препятствия, опираясь на мой опыт
(на эти слова он сделал особый упор). И с помощью Бога, естественно (он
частенько поминал Бога, хотя ни разу не заглянул в библию). И готовьтесь к
встречам с башковитыми местными жителями. С ними ведите себя прилично, не
выпендривайтесь. Учтите, в сельчанах обидчивость очень сильна. Впрочем, они
быстро поставят вас на место — там, на Ветлуге, великие люди появляются каждые
полчаса.
Жена Игоря тоже собиралась с нами в плавание, но ее старания выглядели
беспомощными и жалкими; хрупкая музыкантша, с невообразимо белой, прямо-таки
прозрачной кожей, она напоминала стеклянную бабочку, которая живет в каком-то
другом мире, а среди нас присутствует только ее отражение.
— Байдарочные походы не для тебя, — объявил Игорь жене. — Ты думаешь, это
прогулки в край чистых родничков и фиолетовых колокольчиков, а там топи и
мошкара... Да и под рюкзаком ты сломаешься. Сиди дома, музицируй и жди меня...
Женщина вообще создана для того, чтобы страдать, — безжалостно заключил он и,
взвалив байдарку на плечи, исчез из дома.
Ветлуга — приток Волги, великой многоводной Волги — один из самых безобидных
притоков, спокойная речушка с песчаным дном и пологими берегами; она петляет
среди лесов, полных трав и цветов. Там вообще немало всяких красот, но все они
четко дозированы, без переизбытка. Известное дело, когда слишком много красоты,
перенасыщаешься и каждая красота в отдельности теряет самобытность и
неповторимость. Единственно, что нам мешало рассматривать красоты (портило все
картины), это ненасытные комариные тучи.
Так вот, мы шли по Ветлуге, несмотря на комаров, любовались красотами, на
стоянках разбивали лагерь, устраивали вылазки в лес за грибами и ягодами, и
набирались впечатлений, общаясь с местными жителями.
Этого самого общения было хоть отбавляй — простодушные сельчане, подстегиваемые
жгучим любопытством, так и липли к нам; дотошно рассматривали наше снаряжение,
выспрашивали что к чему, а после застолья у костра (именно застолья, поскольку у
нас был складной дюралевый стол), на которое Игорь щедро всех приглашал, с
подкупающей открытостью рассказывали о себе. Руководил застольем, естественно,
наш капитан; он вел стол артистично, тембр его голоса постоянно менялся и
смахивал на игру воды на перекате. С нами, как всегда, говорил в наступательном
тоне, смотрел с прищуром — во взгляде усмешка:
— Вырази свое мнение, выкладывай, что думаешь по этому поводу, но коротко, без
всяких трали-вали... Успокойся, уймись, не возникай, дай другим высказаться!..
К нашим гостям обращался предельно вежливо:
— Расскажи об этом поподробней, но вначале, если не возражаешь, пропустим по
стаканчику наливки, чтобы мы выслушали тебя внимательней и прочувственней.
Что особенно знаменательно на Ветлуге — несмотря на убожество деревень, жители
сохранили светлый взгляд на мир и нас встречали исключительно радушно. Здесь
необходимо пояснение: встречали в основном жительницы; мужчин в деревнях почти
не было — после армии парни, как правило, оседали в городе. Девушки и женщины
без устали расхваливали свои места:
— И воздух здесь чище и трава зеленее, и вкуснее вода, и цветов таких негде не
сыщешь...
При этом их глаза становились как эти неповторимые цветы, и они сами словно
покрывались цветами. Они посмеивались над “суетливой городской жизнью”, а
пригубив наливку, без всяких просьб, затягивали песню. И все, с кем мы
сталкивались, пытались еще больше скрасить наше, и без того красочное,
пребывание на Ветлуге. Одна девушка с невероятным рвением показывала грибные
поляны, чуть ли не насильно отвела на “рыбную заводь”; другая вызвалась “если
чего надо” съездить на велосипеде в райцентр, а перед нашим отплытием притащила
охапку моркови с ботвой, “прямо с грядки” — сказала и протянула как прощальный
букет, а потом еще долго сопровождала байдарки по берегу, выкрикивая, где
огибать топляки и заманихи — по ее лицу было видно — она готова плыть с нами
куда угодно и на сколько угодно, только позови.
Ох, уж эта доверчивая, податливая славянская душа! Ее унижают, над ней
измываются, проводят эксперименты, а она все терпит, все прощает. Ну разве не
издевательство над людьми — при таких пространствах выделять под частную
собственность шесть соток земли?! И платить копейки за тяжелый труд на земле?! А
бездорожье, когда магазин и почта за пять-семь километров, те-лефон и медпункт и
вовсе в райцентре?! Но сельским жителям не свойственно плакаться; они
довольствуются немногим. Спросишь про пенсию у какой-нибудь старушки, а она
только махнет рукой:
— Какая пенсия?! Подачка одна. Еще чего, хорошую пенсию захотели! С жиру
беситься будем, — и тут же на лице появиться улыбка: — Но я картошки много
посадила и курочек держу. Не пропаду.
И здесь нет никакой бравады — сельчан спасает природная смекалка и оптимизм, да
и деньги на Руси никогда не были главным; на первом плане — дружелюбие,
милосердие, сострадание.
Редко, но появлялись на реке и представители мужского населения. На одной из
стоянок к нам заглянул парень с вытянутым небритым лицом; назвался трактористом
Федором, и с ходу, в виде подарка, протянул банку солярки “на случай непогоды,
чтоб разжечь костер”. Затем, с видом знатока, осмотрел наши плавсредства,
поинтересовался их остойчивостью и ходкостью, и заявил:
— Наши долбленки лучше. Ваши того гляди пропорят днище, а наши идут как рыбки
даже против течения. Улавливаете?
Игорь кивнул за всех нас.
— В другой раз наведаетесь сюда, такой тяжелый груз брать ни к чему, — продолжал
тракторист. — Возьмете наши долбленки. У нас народ не прижимистый, дешево
отдадут. А если вернете, то и за просто так.
— Ценная мысль, — сказал Игорь. — Поплывем как дикари на пирогах, трали-вали.
Окунемся в настоящую первобытность. И палатки не возьмем — будем строить
вигвамы.
— И спички, и консервы не возьмем, — насмешливо проронил кто-то из нашей
команды.
— Именно! — повысил голос Игорь, — Зато будет возможность проверить на что мы
способны. Поставим опыт на выживание. Бог нас не оставит...
— А ниже по реке, ближе к городу, народ прижимистый, избалованный, — гнул свое
тракторист — он рассказывал о том, что для него имело значение и не вникал в
отвлеченную болтовню. — Там за лодки обдерут как липу...
— Продолжай, Федор, не отвлекайся, — вставил Игорь.
— Там жизнь неспокойная — деревенские с дачниками воюют. Дачникам-то участки
выделяют получше. И стройматериал они завозят первый сорт. Ну деревенских и
заедает... Одну дачку спалили, сказали “нам новых буржуев не надо”.
— Это ж вопиющее варварство! — вскипел Игорь. — И что за угловатые речи?!
Сколько раз замечал — кто коряво говорит, тот коряво и мыслит. Но ты, Федор,
продолжай. Ты выдаешь драгоценную информацию.
— Да погорелец новый домишко отгрохал. Кирпичный... Только ему записку
подкинули: “А это произведение искусства мы взорвем”. И что он, дачник то есть,
сделал? Оставил бутылку ацетона с наклейкой “водка”. Оставил как выпивку. Ну
весной открыл дачку, а там два трупа.
— Слушай, Федор, — Игорь поднял руку. — Это можно принять только в порядке
бреда. Не пугай наших женщин, смотри — они уже съежились от страха. Расскажи
что-нибудь светлое!
— А светлое все здесь у нас, — тракторист расплылся и обвел рукой поляну; его
улыбка была шириной с Ветлугу.
На другой, более шикарной стоянке, где были заросли орешника и в остроконечных
травах прямо кишели жуки, к нам зачастил толстогубый пастух Иван, мужик лет
сорока. Отогнав коров в луга, этот Иван появлялся в лагере и заводил осторожный,
чрезвычайно тонкий разговор:
— Можно два слова? Я вот смотрю на ваши мытарства и кумекаю: неужто людям в
радость такой мученический отдых? Слепни, комарье, сон на земле, кострища — вон
как прокоптились…
— Видишь ли в чем дело, — отзывался Игорь, — для нас горожан, повкалывать на
природе — лучший отдых, трали-вали. Ведь мы целый год сидим в своих конторах без
движения, наращиваем зады... Вот ты-то все время работаешь на свежем воздухе.
Видит Бог, ты счастливчик...
— Ну если вы называете это работой, то я работаю, — Иван смотрел в сторону
лугов, где паслось его разноцветное стадо, потом снова обращал взор на наш
лагерь и пытался сформулировать новую мысль: — С позволения сказать, ну какая
радость без толку махать веслом, гнать неизвестно куда? Краше наших мест все
равно не сыщете. Остановились бы тут, поселились бы в избе — у нас полно
пустующих, к ним дачники еще только приглядываются... Баньку бы приняли,
попарились бы всласть с березовыми веничками. У меня имеются.
— Иван, ты прекрасный человек, — говорил Игорь. — Не знаю как тебя и
благодарить. Клянусь, мы не забудем о твоем благородном порыве, но, понимаешь
какая штука, мы непоседы, больше двух-трех дней на одном месте нам никак не
усидеть. Здесь красотища, роскошества хоть куда. Ей Богу! Но нам кажется —
впереди нас ждут красоты не хуже, а может даже... Впрочем, на-верное это
заблуждение, трали-вали, но это заблуждение нас и подгоняет. В широком смысле
слова.
После одного из таких малоубедительных доводов, когда Игорь от имени нашего
табора отказался ночевать на сеновале пастуха (тот обещал угостить мочеными
яблоками), Иван насупился и, кажется, решил покинуть нас навсегда. Желая
смягчить свой отказ, Игорь сказал:
— Давай вот что. Неси свои яблоки, а у нас есть наливка, устроим шикарный обед.
Во время обеда мы что-то разгулялись не на шутку, и после трех бутылок наливки,
мужская половина компании потребовала от Игоря дополнительного “горючего” (в
честь хорошей погоды, приличного улова рыбы и прочего). Кстати, стоянку затоплял
резкий полуденный свет и сухой обжигающий воздух придавал алкоголю
дополнительную силу. На наши требования Игорь скорчил кислую ухмылку и
провозгласил траурным голосом:
— Клянусь Богом, наливки больше нет. Такова наша оснащенность. Прикончили
последнее три бутылки.
Услышав эту скорбную цифру, мы приуныли, но внезапно оживился Иван; он объявил,
что в сельмаг соседней деревни накануне завезли “Рябиновку”, и он готов
“сшастать туда быстрым шагом”.
— Сможешь без дураков? — усомнился Игорь, явно принижая возможности нашего
друга-собутыльника.
— Не впервой, — Иван встал, одернул рубаху и напустил на себя важный вид, тем
самым подчеркивая всю серьезность предстоящего дела.
— Вообще-то я не любитель затяжных выпивок, трали-вали, — произнес Игорь, — но
уж ладно, сегодня можно расслабиться, завтра нам предстоит длительный переход.
Наш вождь выделил Ивану приличную сумму — десять рублей — на пять бутылок, с
тем, чтобы пару распить, а остальные приберечь для следующей стоянки.
— Скоро вернусь, — бросил Иван и исчез в зарослях орешника.
Прошло часа три, не меньше. Уже вечернее солнце клонилось к закату, в низинах
появились мглистые клочья тумана, уже Ивановы коровы сами по себе побрели в
деревню, а пастуха все не было. За это время наши головы проветрились и в них
появился новый строй мыслей: “Чего завелись? Надо было выделить Ивану напарника.
Может что случилось?!”. Вначале Игорь с вялой озабоченностью ходил вокруг костра
и только морщил лоб и бормотал:
— Несуразная ситуация. Простор для догадок, трали-вали. Но вскоре его волнение
усилилось:
— Здесь что-то не так, голову даю на отсечение! — и, наконец, ткнул в меня
пальцем: — Посылаю тебя в деревню на разведку.
Я двинул к домам, теснившимся на косогоре. Первая же встреченная мною женщина,
узнав, что я разыскиваю пастуха, разразилась смехом.
— Иван-то? Небось где-нибудь отсыпается пьяный в канаве. Берет у всех деньги в
долг и пропивает...
Вернувшись в лагерь, я сообщил этот безрадостный факт.
— Ничего себе вечерочек! Новости прекрасные, лучше не бывает, — хмыкнул Игорь. —
Неужели этот прощелыга нас облапошил?!
Женская половина компании позеленела от злости.
— Жульничество! Надо его проучить, чтобы больше не выкидывал таких фокусов!
Отлупить и никаких гвоздей!
— Не психуйте! — Игорь поднял руку, прерывая искрометные мысли женщин. — Если он
так мелко нас обманул, проучить его, бесспорно, надо. Напомнить, что такое
обычная человеческая честность. Поступим так: разыщем его дом, возьмем
какую-нибудь дорогую вещь, вроде телевизора, и вернем когда отдаст деньги.
Затея обещала быть интересной и в деревню мы отправились всей компанией. Наш
грозный настрой держался до тех пор, пока около молочной фермы нам не указали на
дом пастуха — покосившуюся избу, с окнами местами забитыми фанерой; вокруг избы
бушевали сорняки. Мы сразу поняли — дорогих вещей в таком жилище быть не может,
но все же отворили дверь.
В тускло освещенной комнате стояла допотопная мебель бредовой раскраски, за
простенькой занавеской засиженной мухами виднелись печь и дешевая кухонная
утварь, из “дорогих” вещей, мы разглядели старый радиоприемник “Рекорд” и
будильник с вывернутыми наружу внутренностями. Вдрызг пьяный Иван лежал
распластавшись на кровати и блаженно улыбался — он уже находился вне времени и
пространства и был счастлив по уши. Перед кроватью на полу играли двое полуголых
чумазых детишек.
Несмотря на это удручающее зрелище, Игорь растормошил доходягу пастуха и,
стараясь удержать в голосе негодование, спросил:
— Ты почему нас надул?! У тебя совесть есть?!
Но у Ивана начисто отшибло память, он смотрел на нас как на пришельцев из
другого мира; сидел на кровати, улыбаться и вся его пьяная физиономия выражала
тихое, бессмысленное счастье.
В избу вбежала молодая и красивая, по-настоящему красивая женщина, с большими
пытливыми глазами; вытирая руки о передник, обеспокоенно проговорила:
— Он взял у вас деньги? Сколько? — она достала из кармана кошелек.
— Не в деньгах дело, — меняя тон, тихо сказал Игорь. — Просто он нас надул, и,
если его не проучить, он и других туристов...
— Не трогайте его, — взмолилась женщина. — Он сейчас все равно ничего не
соображает, — она протянула несколько купюр. — Вот возьмите.
Игорь замотал головой и направился к выходу.
— Вы его жена? — спросил кто-то из наших спутниц.
Женщина кивнула и устало опустилась на стул; сняла косынку — на плечи упала
копна роскошных волос.
— Что ж живешь с таким пьяницей? — глухо спросил Игорь у порога.
Женщина не ответила, только наклонила голову — волосы совсем закрыли ее лицо.
— А кем работаешь?
— Дояркой... Услышала, разыскиваете нашу избу, сразу поняла — что-то неладное.
Вот и прибежала.
— Тебе надо с ним развестись, — Игорь кивнул на Ивана, который снова завалился
на кровать, с еще более счастливой улыбкой. — Это не жизнь... и вообще тебе надо
уехать отсюда в город. Ты молодая, красивая, не пропадешь...
— Кому я там нужна... с двумя детьми, — женщина глубоко вздохнула и отвернулась.
В лагерь мы возвращались понурыми, наш вождь долго молчал, правда вышагивал
впереди и, как бы подбадривая себя или нас, бормотал: “Трали-вали, трали-вали” —
в том смысле, что все это суета, что все это отойдет в прошлое и превратится в
историческое предание. Игорь явно давал понять, что он по-прежнему сильный,
деятельный, просто с ним случилась маленькая неприятность. Только у реки, чтобы
подытожить поход в деревню, он сказал:
— Бог с ним, с Иваном, простим ему этот грех и не стоит надолго запоминать этот
жаркий денек. Ведь высокие требования можно предъявлять только близким людям. А
вот доярку жалко. Совсем молодая и красавица. Впрочем, в этом захолустье
наверняка женщина рассуждает: “Хорошо хоть такой муж есть”. Здесь выбирать не
приходится...
Вернувшись в Москву, я часто вспоминал красоты Ветлуги: песчаные отмели, цветы
на берегах — этакое желто-розовое пространство, облака, которые клубились,
разрастаясь над рекой. Но, честно говоря, больше всего запомнились
красавица-доярка и комары.
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
