ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Заколдованная
Рассказы
ПОЕЗДКА НА ДАЧУ
Он был сыном то ли пятого заместителя министра, то ли
какого-то референта, я точно не помню, но что помню совершенно точно — он
отличался от всех моих знакомых раскованностью, уверенностью в себе, не
наигранным безразличием к собственному благополучию, умением красиво тратить
деньги и смешивать серьезное со смешным. Он учился в Институте международных
отношений, ежегодно проходил практику за границей и жил с родителями в огромной
квартире, обставленной такой мебелью, какую я видел только в музеях.
В институт он ходил в фирменном костюме, но, встречаясь со мной — в то время
начинающим художником, носившим одежды, как цыган, до полного износа — он
надевал выцветшую неглаженую рубашку и потертые брюки. Эти переодевания он
устраивал не для того, чтобы не ставить меня, голодранца, в неловкое положение —
до высот такого благородства он не поднимался — просто, как многие чрезмерно
богатые люди, не придавал значения такой чепухе, как одежда, и вне своего
рафинированного учебного заведения, где полагалась приличествующая внешность,
позволял себе надевать то, что попадалось под руку. Это была своего рода
пресыщенность богатством, некое неприятие всяких условностей, а скорее — желание
расслабиться от официоза.
Он был неглупый, способный от природы парень, и в обществе сокурсников, где в
основном говорили о предстоящей карьере атташе или консула, об “иномарках” и
зарубежных кинозвездах — да и не говорили, а произносили обтекаемые фразы со
стандартными улыбками (боялись стукачей) — попросту изнывал от скуки. Не раз он
жаловался, что завидует моей неустроенной “пиратской” жизни. Он тянулся ко мне
еще и потому, что имел хобби — изредка занимался живописью. Помню, мы все
планировали съездить на этюды, но дальше планов дело не пошло. Однажды даже
укатили за город, но за этюдники так и не сели.
В тот день он совершил две ошибки: во-первых, предложил писать пейзаж на
ведомственной даче отца и, во-вторых, пригласил за компанию двух сокурсниц, хотя
вовсе не был помешан на девчонках — “для творческой атмосферы”, — пояснил мне.
Позднее я понял, почему он так поступил — уже привык вращаться в определенной
среде и, несмотря на неприязнь ко многому из того, что его окружало, уже не мог
жить иначе, не мог вырваться из четко очерченного круга.
Он заехал за мной на “Чайке” отца — “членовозе”, как их называли — огромной
машине, похожей на приплюснутый броневик, но сверкающий лаком и никелем, и вышел
из машины после того, как шофер предупредительно открыл перед ним дверь. Я не
успел и рта раскрыть, как он подтолкнул меня в просторный салон и, когда я
плюхнулся на глубокое мягкое сиденье, бросил шоферу:
— На дачу. Но вначале на Кутузовский. Прихватим одних девиц.
— Слушай, — шепнул я ему. — Для чего это все?! Договорились поработать, а ты
устраиваешь какой-то пикник. И перед шофером неудобно.
— О чем ты говоришь?! — он поморщился. — Пару часов попишем этюды, потом
побалдеем. Там отличный сачкодром, и у меня есть завальные диски, подвигаемся.
Несмотря на внушительные размеры, машина двигалась бесшумно и плавно. Я заметил
справа от шофера телефон и поинтересовался у приятеля: можно ли из машины
звонить в любое место или только в определенное?
— Хоть куда, — хмыкнул приятель, удивляясь моей наивности. — Хочешь, схохмим,
брякнем девицам, что ты сын какого-нибудь посланника. Они кадрят только таких,
упакованных.
— Ни в коем случае! — запротестовал я. — Вообще ничего обо мне не говори.
— Ладно, — приятель великодушно хлопнул меня по плечу.
Что мне в нем нравилось, так это ироничное отношение к людям своего круга.
Как-то он обронил:
— Богатых тянет к себе подобным, они становятся меркантильными, боятся потерять
свои деньги... Хотя, если человек неглуп, богатство его не испортит. А мне
вообще не нужно богатство, я богат духом. И мой дух с художническим уклоном — не
зря отец обещал подыскать место атташе по культуре. Интересная работка, между
прочим... и на глазах цивилизованного мира.
Он прекрасно понимал, что в жизни, кроме обеспеченности, поездок за рубеж и
праздного времяпрепровождения, есть более ценные вещи — иначе не занимался бы
живописью; я же говорю — он был умный парень, склонный к творчеству.
Его приятельницы сразу повергли меня в уныние — они были ангелы и принцессы
одновременно — и в таких роскошных, открытых одеждах, что я боялся на них
смотреть. Они тоже не смотрели в мою сторону, но, понятно, по другой причине —
только смерили меня взглядами и сразу поняли, что я за фрукт — так, некий
неотесанный довесок к их “утонченной” компании. Усевшись на сиденьях, девицы
нарочито высоко закинули ноги, закурили и непринужденно стали обсуждать какой-то
закрытый просмотр фильма, потом заговорили о “фирмачах” на выставках, о
“штатских шмотках” и “спецпайках” — демонстрировали свою систему ценностей —
щеголяли английскими выражениями и разными словечками, принятыми у них в
обиходе, вроде: “хипповый парень”, “фатальная девчонка”; половину из их болтовни
я не понимал вообще — они это чувствовали, и это им явно доставляло
удовольствие; они всячески подчеркивали дистанцию между собой и мною, наш разный
уровень интересов, свою недоступность для таких, как я.
День выдался жаркий, но шоссе пролегало в сплошном лесу, и в открытые окна
врывалась освежающая прохлада. Что меня поразило — до самой дачи (десятка два
незаметно промелькнувших сумасшедших километров) — на шоссе не встретилось ни
одного грузовика, а редкие легковушки все были “иномарками”. Повсюду вдоль
дороги виднелись знаки “Остановка запрещена”. “Похоже, это какое-то закрытое
шоссе”, — решил я и мысленно приготовился увидеть огромную дачу, но увидел не
просто дачу. Машина свер-нула на асфальтированную полосу, перед которой стоял
знак “Въезд запрещен”, и, проехав с километр, остановилась перед каменной
оградой, за которой возвышались гигантские, уходящие в небо сосны.
Откуда-то из-за кустов появился человек в сером костюме, чуть ли не строевым
шагом подошел к чугунным воротам и нажал кнопку. Ворота раскрылись, и машина
вкатила на дорогу, усыпанную мелким керамзитом. Человек в сером торжественно
отдал нам честь.
— Наш топтун, — пояснил мне приятель, а я почувствовал страх от незаконности
пребывания в таком месте.
По участку машина ехала еще около километра, пока не показалось двухэтажное
строение с колоннадой и балконами — оно смахивало скорее на санаторий, чем на
дачу ответственного работника.
Нас встретила экономка, маленькая, пухлая женщина.
— Ой, пожаловали! — пропела она, вытирая руки о передник и расплываясь. — Ой, и
с девочками! А папенька сами не приедут?
Из-за цветника выглянул садовник, лоснящийся старикан, раскланялся с нами и,
обращаясь к девицам, проговорил:
— Барышни, для вас подарок. Распустились голландские тюльпаны. Приготовить
букеты сейчас или попозже?
На минуту мне показалось, что я очутился в прошлом веке, в имении какого-то
помещика, но мой приятель быстро вернул меня в реальность:
— Сразу пойдем писать? Там, в конце участка, клевый вид, спуск к реке, яхты. Или
вот что! Вначале перекусим, отдышимся с дороги.
— Что будете кушать? — с готовностью откликнулась экономка и каждому из нас
заглянула в глаза.
— Я только сок со льдом, — меланхолично протянула одна девица. — Хотя нет,
лучше... — она назвала что-то экзотическое, кажется, кокосовое молоко или что-то
в этом роде.
— А я что-нибудь из фруктов, — сказала другая и со скучающим видом развалилась в
плетеном кресле.
Приятель заказал себе и мне пиво.
Стол накрыли в беседке, увитой плющом; мы вошли под свод, и у меня разбежались
глаза — на столе сверкала целая батарея бутылок с заграничным пивом и железных
банок с прохладительными напитками и три вазы со всевозможными фруктами. Я вел
себя как неандерталец — рассматривал этикетки, смаковал напитки, пробовал то, о
чем даже не слышал никогда — всякие грейпфруты, фейхоа... Именно в тот день я
попробовал многое из того, чего впоследствии уже не встречал ни в одной
компании. Глядя на меня, девицы криво усмехались и прыскали, но приятель —
молодец — не переставая подливал мне что-то новое и подбадривал:
— Давай, пей! Вот это повышает жизненный тонус... это расслабляет, снижает
нервозность... — И не без юмора добавлял: — А это повышает чувство цвета и
чувство ответственности... перед всем цивилизованным миром.
Осоловев от выпитого, я встал и направился к этюднику, который оставил около
дома. Меня догнал приятель.
— Подожди, сейчас отведем девиц на корт, пусть покидают мяч. Дадим им игрушку, а
сами слиняем к реке. Подожди, схожу за ракетками, да и куревом надо запастись.
Он исчез, а я по подстриженному газону обогнул особняк с целью взглянуть на
участок.
За домом начинался настоящий парк; кроме сосен, там, естественно, высились
голубые ели, которые разрешалось сажать только у райкомов и на дачах крупных
деятелей, и росли какие-то неизвестные мне деревья и кустарники, но все — точно
декорации — подрезанные, побеленные от муравьев и на тщательно выверенном
расстоянии друг от друга; меж деревьев вились тропы, посыпанные толченым
кирпичом. Во всем этом царстве стояла глухая тишина: не пели птицы, не трещали
кузнечики, не порхали бабочки — участок выглядел безжизненным заповедником,
мертвой зоной. Видимо, деревья подвергались химической обработке и вся живность
перебралась в близлежащий лес — это можно было расценить как своеобразный
протест против вопиющего богатства.
По одной из троп я вышел к фонтану, миновал оранжерею, какое-то строение
непонятного назначения, потом повернул назад и... заблудился. По моим подсчетам,
участок занимал гектара три, не меньше.
Вскоре в стороне послышались тугие удары мяча, возгласы приятеля и хохот девиц;
я побрел на голоса и через некоторое время очутился около корта, обрамленного
заградительной сеткой.
— Присоединяйся! — крикнул мне приятель — он уже был в шортах и выглядел героем
голливудского боевика. — Куда ты пропал? Решил спионерить, да? Не выйдет! Давай
бери ракетку. Разомнемся для творческого настроя, потом на этюды.
До этого в теннис я играл всего два раза — случайно на стадионе кто-то дал
помахать ракеткой — но, понаблюдав за приятелем и девицами, пришел к выводу, что
они вообще не способны к этой игре и перекидывают мяч только потому, что это
престижно, модно.
Взяв ракетку, я вступил на площадку и уже через полчаса, освоившись, с
бесшабашным задором переиграл всех своих соперников. После этого девицы стали
смотреть на меня благожелательней, а я решил закрепить успех и предложил сходить
к реке, но не для того, чтобы красочным этюдом сбить с них спесь — что было бы
разумней — а для того, чтобы показать класс в плавании.
— Какая еще река?! — одновременно фыркнули девицы. — Есть же бассейн, — они
кивнули в сторону, где за прилизанными клумбами блестела гладь воды.
Приятель повел нас в дом переодеваться.
В холле обстановка была типичной для официального учреждения: кожаный диван и
ковер перед ним, пальмы в кадках — то ли живые, то ли муляжи — я так и не
разобрал, журнальный столик и, конечно, портрет на стене — в данном случае
красовался владелец дачи в парадной форме со множеством орденов. В помещении
царила штампованная безвкусица, холодно-чванливый дух.
По мраморной лестнице мы поднялись на второй этаж — открылся длинный коридор,
какие-то ниши, уступы, двери.
— Каминная, альков, библиотека, кабинет, — пояснял приятель.
Я плохо разбирался в жилищных пространствах: не знал, что такое альков, чем
отличается гостиная от каминной; у меня была всего одна комната, которая служила
и столовой, и спальней, и мастерской.
В бассейне приятель проплыл метров пять и сразу лег в шезлонг загорать, а девицы
вообще только окунулись и стали вышагивать вокруг бассейна, демонстрируя
купальники-бикини. Перед кем они щеголяли — передо мной или друг перед другом, я
не понял. Скорее всего по привычке. Показушность была их сутью — уж это я понял
с первой минуты, тем не менее не спускал с них глаз, они мне жутко нравились
(особенно после того, как переоделись в купальники); нравились не только потому,
что были красивыми — это само собой, но и потому, что были из другого,
недосягаемого для меня, мира. Впрочем, в молодости меня всегда тянуло к
стервочкам.
В бассейне я все же показал класс: плавал дельфином и брассом, нырял от стенки к
стенке, точно клоун выпендривался перед компанией, пытаясь обратить на себя
внимание, доказать, что многого стою, но все мои старания пошли прахом —
приятель дремал, разомлев на солнцепеке, а девицы смотрели в сторону — у них
были другие понятия о мужских достоинствах. Правда, после купания одна из них
отвесила мне сомнительный комплимент:
— У вас прям дикарский загар.
А другая удостоила меня благосклонной полуулыбкой.
К бассейну подошла экономка и, подобострастно кланяясь, пролепетала елейным
голосом:
— Ой, и как хорошо отдыхается вам!
— Здесь здоровско, но на Пицунде лучше, — бросила одна из девиц.
— И там хорошо, и тут хорошо, — заученно затараторила экономка. — Здесь
деревьев, как в лесу. А какая здесь травка — спокойствие для души. Здесь прямо
рай, лучше не придумаешь.
“Что верно, то верно, участки они оттяпали приличные,— подумал я. — И это у
заместителя, а какой же надел у министра?”
— А в котором часу будете обедать? — продолжала экономка. — И что будете кушать?
Супчик грибной или рыбный, из осетринки? Можно и куриный бульончик сготовить. А
на второе есть индейка со сливами. Папенька очень любят. Жаль, не приехали...
— Мне все равно, что есть, — очнувшись, вставил приятель.
Я пожал плечами, а девицы заявили, что вообще-то они на диете, но позднее
попробуют “что-нибудь легкое”.
До обеда мы так и не выбрались на этюды.
— Подождем пока спадет зной, — сказал приятель. — Да и во второй половине дня
там освещение лучше, этакий впечатляющий ландшафт.
Обедали в гостиной за широким овальным столом, над которым висела огромная
хрустальная люстра. Во время обеда одна девица рассказала, как недавно болела и
лежала в отдельной палате, и как врачи Четвертого управления сбились с ног и
досаждали ей вниманием, какие лекарства ей прислали из Америки, а помогла ей...
обыкновенная музыка. Не совсем обыкновенная, конечно. Отец подарил ей японский
магнитофон-кассетник с записями “Битлз”. Вторая девица, чтобы не остаться в
долгу, тоже рассказала про свою “личную массажистку”, которую к ней
“прикрепили”. Они прямо-таки устроили конкурс на привилегии. Я вспомнил очереди
в своей районной поликлинике, переполненный общественный транспорт, свою
“коммуналку” без телефона и горячей воды, и меня вдруг стала раздражать эта
компания. Я им не завидовал, я жил в гуще людей, в водовороте жизни и у меня
была цель — стать живописцем, а они, точно отверженные, просто-напросто
существовали, пижонскими развлечениями пытались развеять скуку, и цели у них
были недостойные, и ценности дурацкие. “Не надо мне никаких благ и привилегий, —
рассуждал я. — Свою пиратскую жизнь я никогда не променяю на этот
благоустроенный, фальшивый мир”.
На десерт подали сливки и разрезанный арбуз, из которого были вынуты все
семечки. “И кому только не лень этим заниматься? — подумалось. — Хотя так,
наверно, положено по их этикету”. Дольки арбуза без семечек меня рассмешили, и
на время я перестал злиться на своих сотрапезников. В какой-то момент мне даже
стало жалко их, жалко, что они лишены напряженной работы, творчества, поиска и
открытий. Для них и настоящее и будущее было распланировано, упорядочено, они не
знали ни потрясений, ни внезапных удач, не умели страдать и искренне радоваться,
то есть жили неполнокровной жизнью, а значит, не могли быть счастливыми. В этом
и в том, как бедны их духовные интересы, я окончательно уверился в конце обеда,
когда девицы изъявили желание посмотреть “какой-нибудь сногсшибательный,
умопомрачительный детектив”.
— Это можно, — лениво протянул мой приятель (его уже прилично развезло от
обильной еды и зноя).
Изрядно нагрузившись всякими яствами, я тоже чувствовал тяжесть в теле, но все
же пересилил себя:
— А мы пойдем на этюды.
Приятель кивнул, но тут же пододвинулся ко мне:
— Ты видел фильмы Феллини?
Я отрицательно покачал головой.
— Хочешь посмотреть? Можно устроить, — не дожидаясь моего согласия, он
направился к двери. — Пойду закажу киномеханику, пусть сгоняет в Белые Столбы.
Дам команду! — он обернулся и подмигнул мне, давая понять, что работает под
отца.
Ради Феллини я, естественно, отказался от этюдов. Два часа, пока киномеханик
ездил за кинолентами, мы слонялись по дому. Девицы то принимали душ и после него
подолгу крутились перед зеркалом в холле, то листали журналы мод. Приятель
показывал мне достопримечательности особняка: кабинет отца, библиотеку,
“охотничью комнату” с трофеями, добытыми в заповедниках; в какой-то момент он
небрежно хмыкнул:
— Все это мишура. Лучше быть последним художником, чем первым начальником,
наслаждаться властью и прочее... на глазах цивилизованного мира.
“Кто тебе мешает все бросить и серьезно заняться живописью?” — подумал я. Он
словно разгадал:
— Если бы я потянул на последнего художника, давно бы... — и не договорил,
видимо усомнился в своем порыве — представил дипломатическое будущее и
“культурный” атташе сразу положил на лопатки безвестного художника.
Появился киномеханик, мужчина неопределенного возраста с лицом вырожденца; как и
топтун, он был в сером костюме, в отутюженной рубашке и при галстуке — в
нестерпимую жару!
— Все выполнено по высшему разряду, — отчеканил он и объявил названия фильмов.
— Вначале детектив! — оживились девицы. — Мы знаем, это клевый фильм.
Приятель взглянул на меня и по моей гримасе заключил:
— Нет, вначале Феллини. А потом вам прокрутят детектив, а мы пойдем на этюды.
Я благодарно поддал ему кулаком в бок.
Мы прошли в небольшой кинозал, и в обществе трех зрителей я впервые увидел фильм
Феллини “Дорога”. У меня захватило дух от ленты, я был потрясен, но когда
зажегся свет, увидел — мои соседки откровенно зевают, а приятель... спит. Они
стали мне противны, и, как только свет снова погас и на экране появились титры
второго фильма, я незаметно прокрался из зала.
Покинув участок, я облегченно вздохнул полной грудью и вслух сказал:
— Они себе уже построили светлое будущее, но мне его не надо.
На шоссе, сколько ни голосовал, не остановилась ни одна машина. Так и добрался
до города пешком.
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
