ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Заколдованная
Рассказы
ЧАЕПИТИЕ С ПРИВИДЕНИЕМ
По части музыки Андрей бесспорно был велик, его владение гитарой производило
сильное впечатление. Не меньше впечатляла и его могучая вера в неисчерпаемые
возможности своего инструмента, особенно когда он демонстрировал искрометные
пассажи, замысловатые ходы или импровизировал, расцвечивал мелодию тончайшими
красками, можно сказать — устраивал настоящий водопад звуков. Не случайно
сокурсники звали его “знаток нюансов”. Уж кто-кто, а они знали толк в нюансах —
как никак, заканчивали струнное отделение Гнесинки, а это вам не фунт изюма
съесть! Наверняка, среди читателей дураков нет и они прекрасно понимают о чем
идет речь. Но это все — увертюра, опера — дальше.
На исходе дня, после занятий в институте, Андрей с зачехленной “семистрункой”
являлся в Дом литераторов — знаете его? Ну, кто ж не знает пристанище гениев!
Так вот, в том заведении сугубо для литературных людей, наш герой, музыкальный
человек, принимал ключи от работников всяких бюро и секторов, до полуночи
провожал трезвых, слегка выпивших и вдрызг пьяных господ литераторов, а потом по
обыкновению запирал входную дверь, гасил свет в холле и лестничных пролетах, и
усталый садился за стол под настольной лампой, предварительно раскрыв ноты
“классики” и расчехлив инструмент с неисчерпаемыми возможностями.
Как вы поняли, Андрей работал ночным сторожем, что давало ему, кроме денег,
естественно, возможность в спокойной обстановке еще больше повышать свое высокое
мастерство, совершенствовать и без того недюжинную технику. В данном случае для
рассказа-оперы он заменит целый оркестр. Но на минуту задержимся; для полноты
картины необходимо представить общий вид вахтерского закутка. Свет лампы четко
обозначал формы массивного шкафа и напольных часов, дальше ночное освещение
высветляло и утемняло сглаженные очертания тахты с вечно спящим старым котом
Борькой, еще дальше в тусклом полумраке читались зыбкие, неустойчивые контуры
досок с афишами, за ними зияла плотная бесформенная чернота. Как вы
догадываетесь, слабо звенящая музыка гитары как нельзя лучше выявляла глухую
тишину Дома.
Здесь и начнем первый акт оперы. Итак, однажды глубокой ночью в мертвой тишине
абсолютный музыкальный слух Андрея уловил какие-то странные скрипы, которые
доносились из дальних лабиринтов Дома. Борька ничего не уловил и продолжал
дрыхнуть без задних ног. Великий гитарист, “знаток нюансов” имел сильно развитые
плечи и был не из робкого десятка и, разумеется, сильно не сдрейфил, не разогнал
свою фантазию, то есть не представил домовых, скелетов и прочее, но его
чувствительная музыкальная душа ушла в пятки, а по спине, точно рябь по воде,
пробежали мурашки. Первой мыслью Андрея было вооружиться гитарой и выйти
навстречу опасности, но, как известно, первые мысли всегда слабые — уже через
секунду наш герой сообразил, что между разбитой гитарой и разбитыми головами
есть существенная разница — инструмент дороже, особенно если головы глупые, а
иные по ночами не шастают. Зато вторая мысль была блестящая — схватить тяжелый
предмет. К несчастью, такого под рукой не оказалось. Тогда невероятным усилием
воли Андрей загнал свою хрупкую душу на место, геройски шагнул в холл и напряг
зрение, но, как ни силился, ничего не разглядел.
А скрипы явственно усиливались, к ним прибавился кашель и гулкие шаги — какое-то
привидение спускалось по лестнице из верхней Зеленой гостиной. Андрей включил
свет в холле и различил на последних ступенях лестницы бесформенное темное
пятно. Через несколько секунд пятно материализовалось в “непризнанного гения”
поэта Шарута, “непросыхающего” пьяницу в последней стадии, яростного курильщика,
завсегдатая Дома; у поэта было заспанное, опухшее лицо, которое обрамляло вполне
различимое винное облако — настолько различимое, что Андрей его усек на
расстоянии десяти шагов.
— Хорошо, что ты здесь, давай выпьем, у меня сумеречное состояние души. У тебя
чего-нибудь есть промочить горло? — без вступительного приветствия обратился
поэт к Андрею, но услышав в ответ про чай в термосе, поморщился и, явно спутав
время суток, буркнул: — Буфет скоро откроют?
Наш музыкальный герой, воспитанный человек, воспитанный, кстати, на “классике”,
о которой уже упомянуто, предельно вежливо объяснил напившемуся до потери
сознания поэту что к чему и еще раз предложил крепкий горячий чай, при этом
кивнул на гитару, давая понять, что готов скрасить чаепитие нюансами.
— Пивка бы, куда ни шло, а чай — ну его в болото! — хмыкнул поэт и, рассуждая
последовательно, добавил: — Только кишки промывать, — с этим многозначительным
добавлением он направился в туалет “ополоснуть башку под краном” и вернулся с
сигаретой в зубах, более-менее очухавшийся, но по-прежнему ему все море
оставалось по колено:
— Катануть к вокзалу, что ли? — он плюхнулся на стул. — Ладно, давай чай.
Чувствую, моя историческая жена сегодня меня не дождется... А разбудило меня
твое ублажающее искусство; думаю: “Где-то танцы начались, надо промочить горло”.
А это оказывается, ты сандалишь на гитаре.
— Я не сандалю, — обиделся “знаток нюансов”. — Я серьезно отношусь к музыке,
играю классику.
— Похвально, — изрек поэт, затягиваясь дымом и прихлебывая чай. — А то сейчас
полно развелось всяких бардов, им главное — заявить о себе. Играют какую-то
дребедень или красивую бредятину, если бредятину можно назвать красивой.
Шарлатанство это все. А слова у этих бардов — сплошное графоманство. Все они
графы, до единого! Работают по шаблону и всюду мелькают. Так и создается
популярность. Все это шуршанье, сиюминутная известность, успех... О таких у меня
есть стих, слушай!
Чай благотворно подействовал на сложный организм гениального поэта и он с
подъемом прочитал свое произведение; потом, без передыха, еще одно на ту же тему
и уставился на Андрея.
— Видал, какая мощь, какой напор? И все время чувствуется внутренняя
конструкция, — он как бы заманивал своего слушателя на высоты поэзии. — Я
гениальный поэт, но меня мало печатают и бьют все, кому не лень.
Андрей оценил божий дар незваного гостя, похвалил стихи и, с некоторым волнением
(не забывайте про тонкую музыкальную душу), налил себе чай. Он не подозревал,
что получил два сти-хотворения всего лишь для затравки, начального разбега, но
вы-то предвидите, чем это кончится, верно? Само собой, дальше на несчастного
музыканта обрушится бесконечное чтиво. Знаете, как это бывает! Говоришь поэту:
“Извини, спешу, в другой раз”, а он хватает тебя за рукав: “Послушай последнее”,
и мучает тебя, выдает еще штук шесть своих бессмертных творений. Андрею было
самое время — взять гитару и продолжить штудировать классику, а он, музыкальная
голова, вернулся к началу разговора.
— Слабые песни не всегда от халтуры, скорее — от неумения, непрофессионализма и
дурного вкуса.
— А где отбор? — повысил голос, окончательно протрезвевший поэт и затушил
сигарету в блюдце. — Выразительная ситуация. Кто выпускает эту внушительную муть
на публику? И ведь за деньги. Нажива и высокое искусство — несовместимые вещи
(вы заметили, поэты не церемонятся с мощными выражениями?).
— Это верно, — вздохнул Андрей. — Я тоже мог бы играть шлягеры в ресторане.
Приглашали, обещали приличные деньги, но нет, спасибо. Лучше буду здесь
сторожить, но играть то, что хочу... Я счастливый человек, занимаюсь тем, что
нравится, — наш герой расправил плечи, всем своим видом показывая, что его
высказывания не пустые слова и счастье на самом деле распирает его, даже лезет
наружу и готово осчастливить других, быть может и все человечество.
Зацикленный на себе, поэт не до конца прочувствовал состояние собеседника, но
кое-что до него дошло, он снова закурил и продолжал гнуть свое:
— Нельзя быть слегка нечестным. Встанешь на гибельный путь, с него шишь свернешь
— судьба, Бог накажет... У меня есть один знакомый, решил накатать детектив на
потребу публики. “Заколочу бабки, — сказал, потом сяду за серьезный роман”.
Накатал километры, получил кучу денег, сел за роман и... крышка. Да, я об этом
написал стих, послушай!
Как водится у поэтов, он прочитал целую поэму и, довольный, что встретил
благодарного слушателя, протянул чашку:
— Подлей еще чайку!
На этом заканчивается первый акт оперы и самое время без всякой связки вставить
интермедию. Некоторое время поэт сидел неподвижно и величественно молчал.
— По-моему, главное в литературе — найти взаимосвязь всего живого, единство душ,
как в музыке органичность, — проговорил Андрей.
— Ну да, вселить беспокойство в читателя за судьбу другого человека, —
согласился поэт, — вызвать сострадание, желание помочь обиженным, одиноким,
поднять павших духом — вот задача... Ну, и форма должна соответствовать, быть на
высоком уровне. Литературная техника может быть изощренной — некое сложное
письмо, но точное и ясное, чтоб все работало на целостность. Вот послушай
такое...
Здесь начинается второй акт оперы. Поэт нервно курил и читал свои стихотворения,
одно за другим, читал в течение получаса — почти весь второй акт оперы; за это
время они полностью опорожнили термос, а кот Борька успел три раза поменять
позу. Кстати, Борька вообще не любил ни литературных людей, ни музыкальных;
первых за говорильню, вторых за звуки — вся эта публика действовала ему на
нервы. Он любил красивых женщин.
В один из моментов, когда поэт в отличном настрое закончил что-то лирическое,
Андрей взял гитару и проиграл несколько незатейливых музыкальных фраз.
— Это так и просится на музыку”, — сказал и в дальнейшем окрашивал литературную
беседу нюансами, то есть опера уже вовсю захватила аудиторию, состоящую, к
сожалению, из одного кота, к тому же беспробудно спящего и, возможно, видящего
во сне красивых женщин.
— Перекладывать мои стихи на музыку — вещь безнадежная, — отмахнулся поэт,
разгоняя дым, но будучи, как многие гении, человеком противоречивым, тут же взял
свои слова назад: — Впрочем, нет, возможно, если проникнуться. У этих бардов
искусство яростное, а у меня сердечное... Вот есть еще такое, — и он с
немыслимым напором продекламировал свое лучшее стихотворение, которое оставил
напоследок, как бы для финала оперы, причем оставил случайно, по забывчивости,
тоже свойственной многим гениям.
Ох, уж эти гении! От них и не знаешь, чего ожидать. Конечно, тяжеловато общаться
с ними, зато интересно, согласны? Так вот, последнее, ударное стихотворение
произвело на Андрея должное впечатление. В том стихотворении была жгучая
проблема — боль за судьбу природы и животных, и эта боль пронзила чувствительную
душу музыканта, а поскольку он уже пребывал в творческом состоянии, ему ничего
не стоило довести себя до экстаза, когда сочинения сами выходят из-под рук.
Понятно, здесь, в финальной части, опера достигла наивысшего накала, даже Борька
вскочил, потянулся и уставился на закуток, в ожидании развязки либретто.
— Это готовая баллада, — бормотал Андрей, лихорадочно перебирая струны, — здесь
есть все: и мелодичность и ритмика... Сейчас мы все организуем.
— Да, ладно, — внезапно заскромничал поэт. — Уж это ты хватил! Сейчас никак не
годится, не то время. Давай бумагу, запишу слова, дома попробуешь что-нибудь
сочинить. А не получится — отнеси на помойку.
Как многие гениальные люди, поэт небрежно относился к своим творениям, раздавал
их направо и налево, правда, — вторые экземпляры, первые — оставлял в голове.
— Зачем дома?! Уже получается! Приблизительно так, — и наш талантливый герой
заиграл, напевая поразившие его строчки.
Каждый здравомыслящий человек понимает, что первый проигрыш вышел сыровато, но
второй прозвучал вполне прилично, если не сказать больше, ну а на третий, когда
наш герой добавил своих фирменных нюансов, баллада уже выглядела законченным
шедевром.
Вот так и заразил своим творчеством литературный человек музыкального человека —
произошло точное попадание мысли и чувств, но надо иметь в виду — последний был
подготовлен к такого рода восприятию и потому их состояния моментально
уравновесились, как жидкость в сообщающихся сосудах. Что немаловажно — искусство
объединило, слило воедино два крайне разных земных мира: молодого, совершенно не
курящего и не пьющего музыканта и поэта в возрасте, отчаянного курильщика и
горького пьяницу с большим стажем.
Вот так просто и рождаются великие произведения, и, как все великое, они ярки,
просты и прочее. А все почему? Слова-то были нешуточные, они захватывали,
теребили душу, звали, уводили и прочее; и главное, эти слова стояли на своем
месте, да так органично и цепко, что, казалось, — давно там стоят, все это
видели и знали, но не хватило пороху прочитать. А поэт прочитал. И мелодия,
казалось, витала в воздухе — протяни руку и бери, но в том-то и загвоздка — не
всем дано ее поймать. А наш герой поймал играючи, ухватился за одну ноту и
вытянул всю тему, и записал на нотной бумаге. И теперь эта музыка нас будоражит,
потрясает и прочее.
Короче, прекрасная баллада заполнила закуток, а когда соавторы запели дуэтом,
баллада растеклась по всему холлу, достигла отдаленных сводов и проемов, и
сквозь стены выплеснулась на улицу, уже светлевшую улицу. Так что первые
прохожие оказались и первыми слушателями.
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
