ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Заколдованная
БЕЛЫЙ ЛИСТ БУМАГИ
повесть для подростков и взрослых, которые занимаются
живописью или интересуются ею, или просто любят художников
ТАК КТО ГЕНИЙ?
Крепко сбитого, солидного пятиклассника Диму Климонтовича все, и я в том числе,
звали по имени-отчеству — Дмитрий Иванович. Словно Тартарен, Дмитрий Иванович
ходил увешанный с головы до ног оружием: ружьями и саблями всех образцов и
калибров. Он врывался в студию, палил из пробочного пугача и объявлял о своем
очередном подвиге (начитавшись детективов, он всюду видел преступников и
находился в постоянной боевой готовности).
Выявляя могучие силы, Дмитрий Иванович рисовал только сражения со множеством
действующих лиц и разнообразной боевой техникой. Рисовал быстро и при этом
выкрикивал команды, подражал грохоту орудий, чем вызывал усмешки «мольбертщиков»
и восхищенные стоны у «столовщиков». Случалось, в запале Дмитрий Иванович
выхватывал пугач и стрелял в воздух. «Мольбертщики» вздрагивали, «шикали»,
грозились разоружить Дмитрия Ивановича, а у «столовщиков» тихое восхищение
переходило в бурный восторг, с уклоном в потасовку — столы напоминали
встревоженный рой пчел.
Сорванец Дмитрий Иванович рисовал с таким напряжением, что ему становилось
жарко. Он сбрасывал куртку, снимал рубашку — готов был остаться в одних трусах.
От напряженного рисования у него часто поднималась температура и он покрывался
пятнами. Каждый рисунок Дмитрий Иванович выставлял на подоконнике на всеобщее
обозрение.
Я был не против батальных сцен Дмитрия Ивановича, но вскользь говорил о
гуманизме и о том, что на свете много и другого, достойного внимания художника.
И все старался внушить воинственному ученику, что вначале на листе все надо
набрасывать, идти от общего к частному, чтобы рисунок не рассыпался, чтобы его
держали крупные детали. Дмитрий Иванович кивал, но продолжал мельтешить.
Раз в месяц Дмитрий Иванович не рисовал, а «подвергал себя испытаниям»; «назло
себе» сидел перед мольбертом и «закалял волю». Отсидит полтора часа и,
попрощавшись, уходит, с гордостью за выполненный долг перед самим собой.
Дмитрий Иванович был наделен редкостным видением мира: рисункам соседей давал
меткие определения, часто неожиданного характера. Так акварели соседок, писавших
цветы и бабочек, называл не иначе, как «ведром духов».
Доказано, что девочки лучше мальчишек чувствуют цвет, но десятилетняя Саша
Букова, по прозвищу Мимоза (она носила только желто-зеленую одежду) и среди
учениц являла исключение. У нее было природное чувство цвета; она интуитивно
угадывала благородные сочетания красок, и что встречается крайне редко —
рисовала размашисто и смело, прямо-таки в мужской манере. Я думал — ее родители
художники. Оказалось — нет, обычные служащие. Вот и получалось — ее дар от Бога.
Сашу Мимозу отличало искреннее восхищение работами других студийцев. Когда мы
обсуждали рисунки, кое-кто позволял себе вольности:
— Это не солнце, а блин, — мог сказануть Дмитрий Иванович.
Саша находила только прекрасные слова:
— Замечательное, жаркое солнце! И такие мягкие и теплые облака! Вот мне бы
написать так! — И это говорила она, лучший цветовик студии! Похоже, она еще не
осознавала свое творчество, так же, как и многие малыши, которые восторженно
прищелкивали языками около работ старшеклассников и бормотали:
— Все, как настоящее.
Они не догадывались, что их «не настоящее» подкупает чистотой и наивностью, что
непосредственность и раскованность не менее ценны, чем сдержанность и
вдумчивость.
Тринадцатилетний Андрей Маленкович рисовал так, как рисует в его возрасте один
из тысячи. Он сразу мне дал понять, что умеет обращаться с пространством:
заполнил лист бумаги по спирали, от центральной исходной точки раскрутил сюжет
до краев. Все получилось целостно и емко; и как он это представил в своей
маленькой голове?!
К сожалению, когда я его похвалил, он перестал рисовать и стал делать замечания
соседям. А когда я вышел покурить, подошел к первокласснице Ксении Талызиной,
которая рисовала принцессу, и бросил:
— Это кто?
— Принцесса, — выдохнула рисовальщица.
— Ишь отъелась! Какая же это принцесса, это же бегемот! — и подрисовал красавице
усы.
Довел девчушку до слез; правда, когда я вернулся уже «усаживал принцессу в
карету» — усердно водил кистью, замаливая свою грубость.
— А вы царя видели? — задыхаясь спросил однажды Андрей, когда я во время занятий
рассказывал о декорациях и своей работе в театрах.
— Вы царя видели? — повторил «мастер спирального рисования» и впился в меня
взглядом.
— Нет, не видел, — признался я. — Конечно, я старый, но не до такой степени.
— Андрей, ты что? Совсем глупый? У тебя по истории кол? — вступился кто-то из
учениц-старшеклассниц. — Цари-то когда были? Как ты можешь такое спрашивать? А
еще мой будущий жених!
Андрей смолк и покраснел, но в следующий раз ошарашил меня еще больше:
— А скажите, кто среди нас гений?
— Какой гений?! — возмутился я.— Мы все просто способные. Еще неизвестно, станем
ли мы Художниками, получим ли высокое звание — Мастер. Художник — тот, кто
сделал открытие и создал свой мир, свой неповторимый мир образов, у кого своя
изобразительная манера. Настоящих Художников не так уж и много. Большинство
только рисовальщики и живописцы. Мы еще пока только учимся... на рисовальщиков и
живописцев, на Мастеров. Путь нам предстоит долгий.
Некоторые чадолюбивые родители поступают непедагогично — подогревая тщеславие
детей, вставляют их «шедевры» в рамы, вешают на стены. Напрасно они это делают.
Чрезмерное восхваление мешает серьезным занятиям. К тому же, сегодня ребенок
сделал «шедевр», а назавтра может выдать такую посредственность!
Синеглазая неугомонная Эвелина Храмченко не рисовала, а порхала с палитрой
вокруг мольберта и делала не мазки, а прикосновения.
Эвелина была одаренная девушка: делала стилизованные игрушки из проволоки и
ниток, писала стихи, готовилась поступать в прикладное училище, учиться на
гримера. Она была умницей, но не умничала: говорила искренне и просто, и это
лишний раз доказывало, что она умница.
Чтобы Эвелине получше подготовиться к экзаменам, я ставил ей гипс, но холодные
бесцветные фигуры не очень-то вдохновляли ее, непоседу. Ей быстро надоедали
всякие построения и штриховка светотеней.
— Рисуй не столько сам предмет, сколько вокруг него, — я черкал карандашом
Эвелины, а она вздыхала:
— Я, может, и не стану учиться на гримера. Это вы увлекли меня театром. Может,
буду поступать на журналистику и пописывать стихи. Пока не знаю своей «голубой
мечты».
Здесь будет уместно заметить, что многим эмоциональным ученикам не хватает
усидчивости. Сегодня они хотят быть художниками, назавтра — танцовщиками, через
неделю — летчиками, а чаще — и тем, и другим одновременно. В такие моменты
многое зависит от преподавателя — сумеет ли он увлечь своим предметом, скрасить
нудные, чисто технические моменты, неизбежные в обучении, уловить настрой
подопечных, когда у одного притупляется восприятие, другой — пасует перед
трудностями… Всю эту науку я познавал постепенно, то есть в студии тоже проходил
немалый курс обучения, и еще неизвестно, кто больше дал друг другу: я ученикам
или они мне.
Рядом с Эвелиной ставил мольберт Денис Лучин, высокий, задумчивый толковый
паренек, тоже десятиклассник. Внешне Денис был невероятно изящен: тонкие черты
лица, тонкие пальцы, изысканные манеры — принц из сказки, а не выпускник обычной
школы. И писал Денис изящно: четкими, звонкими, прямо-таки хрустальными мазками.
Долгое время Денис только поглядывал на Эвелину, вздыхал и смущенно выводил
зигзаги на стойке мольберта, а она делала вид, что никак не может разобрать в
чем дело; даже когда Денис писал ей записки, она одаряла его притворным
взглядом, как бы вопрошая: «И почему ты выбрал именно меня? Здесь столько
красивых девушек!».
На глазах всей студии вырисовывалась великая любовь: вначале они только
обменивались записками, потом то и дело уходили в кафетерий пить кофе и,
наконец, однажды покинули студию, взявшись за руки. Спустя несколько лет
заглянули ко мне. Пришли с цветами, расцеловали, совсем уже взрослые, красивые
молодые люди.
— Поздравьте нас! — сказали. — Мы стали мужем и женой!
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
