ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Заколдованная
БЕЛЫЙ ЛИСТ БУМАГИ
повесть для подростков и взрослых, которые занимаются
живописью или интересуются ею, или просто любят художников
РАДОСТЬ ОТКРЫТИЯ
Мы занимались по воскресеньям полтора, иногда два часа. Ребята до десяти лет
рисовали за столами, постарше — за мольбертами. На первых затруднительных
занятиях, еще не перезнакомившись, ребята садились группами: «столовщики» у
стены, «мольбертщики» у окон, но уже через пару недель рассаживались вперемежку,
кто с кем хотел, при этом старшие опекали младших.
А иногда случалось и наоборот. Например, очень способный третьеклассник Игорь
Новиков с трогательной серьезностью помогал рисовать выпускнице техникума Юле
Цимайло, у которой был слабый рисунок.
«Столовщикам» я давал полную свободу творчества (например, рисовать «мечту»)…
Было интересно наблюдать противостояние ребенка один на один с листом бумаги.
Вначале — растерянность. Еще бы! Такой простор перед глазами, и все, чем
заполнять лист, надо придумать самому!.. Смотрю — задумался, припомнил что-то,
что когда-то поразило. И вот уже первая линия, первая краска и... радость
открытия; лист бумаги наполняется еще непрочными постройками и полуживыми
существами, но они начинают самостоятельную жизнь, даже как бы подсказывают
юному художнику, что собираются делать. Теперь ребенка не остановить! Я только
слегка направляю его бурлящую фантазию. И не учу, а выявляю и развиваю то, что в
ребенке заложено. Позднее помогу ему из нагромождения линий и красок выбрать
стройные и красивые, четче обозначить слабую, еще еле различимую цель. Другими
словами, зароню в ребенка стремление внести в жизнь что-то свое, прекрасное,
самобытное...
Почти все дети открыты, восприимчивы и ранимы, чувствительны к несправедливости,
к иронии, к назиданиям или наоборот — к сюсюканью. Именно поэтому я говорил с
ними только как с равными, словно у нас одинаковый запас знаний, но они кое-что
забыли и я напоминал.
— Ведь ты же знаешь, что цапли спят в воде, спрятав клюв под крыло. Так и рисуй,
— говорил я.
Ребенок мог этого и не знать, я нарочно завышал его знания, но после занятий он
уже стремился расширить свой кругозор и рисовал с двойным старанием.
И еще одно обстоятельство: конечно, можно ученику давать задание — рисовать «от
и до», но лучше его заинтересовать темой, подвести к ней. При таком методе
отдача намного полноценней. Кстати, «заинтересовывая темой», я не только водил
карандашом, но и корчил гримасы, таращил глаза — изо всех сил старался зажечь
ученика.
«Мольбертщикам» я давал вольные темы по композиции и через занятие ставил
натюрморты, причем не эстетские, а самые обычные, чтобы умели различать красоту
и красивость.
— Вот на полу ведро с тряпкой и разлитая вода, — я показывал на инвентарь
уборщицы. — Смотрите, какие отражения, какие складки на тряпке, вмятины на
ведре! Живописная тряпка, живописное ведро! Красота вещей в их простоте,
полезности, удобстве... Стул, если он сделан с любовью, красиво, может быть
произведением искусства.
Каждый человек — особый мир; объединить несколько миров — задача не из легких,
особенно если учесть, что в студии занимались ребята от семи до семнадцати лет.
Как мне это удавалось — не знаю, сам удивляюсь, но скажу без ложной скромности —
мы жили одной дружной семьей, даже дни рождения каждого отмечали в кафетерии и в
подарок именинник получал десятки рисунков.
Родители говорили, что дети тянутся ко мне, с нетерпением ждут воскресений, дома
пересказывают всякие истории, которыми я расцвечивал занятия (а я болтал без
умолку), что верят мне, поскольку видят мои работы в журналах и книгах, говорили
еще какие-то приятные слова.
Во всем этом была доля правды. Ребята действительно любили студию. Но что ее
было не любить, когда после занятий они еще целый час валяли дурака в кафетерии,
где буфет ломился от лимонада и пирожных, а ребята постарше всегда могли
подняться в Большой зал и посмотреть заграничный фильм. Так что я и это
учитывал, и особенно не обольщался, особых иллюзий на свой счет не питал.
После наших занятий в Малом зале проводились различные мероприятия, чаще
увеселительного характера, но иногда и грустного, когда состоялись похороны.
Хоронил писателей старший рабочий Пал Палыч, известный тем, что знал абсолютно
всех писателей, а также где что можно достать; и тем, что постоянно потягивал
«винишко», своеобразно объясняя свое пристрастие:
— Нам, творческим людям, без выпивки никак нельзя.
Эти мысли, и близкие к ним («выпивки — это желание вырваться за рамки быта,
взлететь над землей», «выпивки с друзьями — это исповедальня»), Пал Палыч
высказывал и знакомым и незнакомым людям. Последним, кстати, громко
представлялся «дизайнером сцены» и тише добавлял:
— По совместительству заведующий ритуальным бюро.
— Ты это, скоро закруглишь занятия? — спрашивал меня Пал Палыч. — И это, чтобы
ускорить дело, выдели мне двоих-троих ребят постарше. Помогут натянуть тюль, да
собрать постамент под гроб. За мной не встанет. Лимонадом их напою, сколько
влезет. Да, собственно, что я?! Помоги-ка сам, для разминки.
Вот так и заканчивали мы занятия вокруг стола с цветами и яствами, если
намечалось веселье, или вокруг постамента в траурном обрамлении, если предстояли
похороны.
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
