ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Заколдованная
БЕЛЫЙ ЛИСТ БУМАГИ
повесть для подростков и взрослых, которые занимаются
живописью или интересуются ею, или просто любят художников
ПРЕУСПЕВАЮЩИЕ
Но были в Москве и другие мастерские. Они находились на лучших улицах города
(Алексея Толстого, Воровского) и занимали по сто пятьдесят квадратных метров. В
мастерских красовались камины, полиграфические станки, дорогостоящие иконы,
голландские краски и кисти, рисовая бумага. Обладатели этих богатств ездили на «мерседесах»,
а в Химках имели целый пароход — списанный речной трамвай. Все это принадлежало
Льву Збарскому, Виктору Щапову, Борису Мессереру. Они преуспевали вовсе не
потому что были самыми талантливыми, а потому что во всех издательствах на
ключевых должностях сидели их приятели. Естественно, эта группа оформляла все,
что хотела.
Кое-кого работы «группы» не впечатляли, но даже скептики отмечали впечатляющий
выход этих художников в плавание. Набив трюмы парохода всевозможными напитками и
яствами, и прихватив красавиц (в основном манекенщиц), они поднимали на судне
флаг и направлялись к островам на Пироговском водохранилище. У них был свой
механик и капитан, которым они выдавали щедрую зарплату. И, разумеется, был
вахтенный журнал, куда записывались даты плаваний, маршруты и, ради бравады,
названия напитков, но ради скромности, имена спутниц не упоминались.
Однажды к этой компании присоединились: поэт-портной Эдуард Лимонов и его жена,
поэтесса-манекенщица Елена, по прозвищу Козлик, но в пути Лимонов приревновал
Козлика к одному из художников и устроил на корабле бунт.
После этого опыта глубоких переживаний, поэт с женой посещали только мастерскую
Стацинского, и конечно, там читали свои произведения. Лимонов читал прекрасные
стихи (в духе Хармса); и, кстати, как портной был выше всяких похвал. А вот
Козлик читала что-то уродливое, но как манекенщица двигалась неплохо.
Понятно, если хочешь что-то рассмотреть как следует, надо рассматривать с
нескольких точек, а я на этих людей смотрел только с одной, так что подобные
неуклюжие зарисовки нуждаются в дополнениях.
Я не случайно здесь перечисляю множество людей, с которыми свела судьба. Теперь,
в пятьдесят лет, вспоминая прошлое, я точно знаю, что именно встречи с людьми и
есть самое драгоценное в моей жизни. (Надо сказать, не только я искал этих
встреч — ко мне тоже многие тянулись, ведь у нас, в России, любят неудачников,
бедных и пьяниц, а я вполне подходил под этот сорт россиян. Кстати, здесь можно
пойти дальше — вывести рецепт успеха в творческой среде: одеваться по-нищенски,
поменьше выставляться и печататься, побольше курить и выпивать, почаще болеть и
появляться в обществе только со страшными женщинами).
Конечно, от некоторых встреч остался тяжелый осадок, но, как известно, ничего не
бывает зря — плохое не меньше (а может быть больше), чем хорошее обогащает опыт,
не говоря уже о том, что творческий человек из всех неприятностей выжимает
максимум для работы. Стоит только отметить одно обстоятельство. Почему-то я
всегда считал, что большой талант непременно и замечательный человек — ведь он
смотрит на жизнь с огромной, неимоверной высоты и, соответственно, великодушно
прощает нам проступки и слабости. Оказалось, это далеко не так.
Главный художник газеты «РТ» Николай Литвинов, долговязый «элегантный фитиль»,
«аристократ до мозга костей» всегда улыбался. Он в основном рисовал марки. У
него была интересная серия «Зоопарки». Разглядывая серию я искренне нахваливал
Литвинова, а он небрежно отмахивался:
— Нет ничего проще! Накропал за пару часов! — и улыбался. — Ты что завтра
делаешь? Давай съездим в Переделкино, в действующую церквушку. А остальные
церкви в округе разрушены. Там на святые праздники камни сами собой поднимаются
с земли, норовят встать на место. Это выстраданные камни!..
Но когда Литвинов изрядно выпивал, улыбка с его лица исчезала, он стремительно
мрачнел, становился заносчивым, грубым.
— Все вы бездари! — злодейски трубил «собратьям по цеху». — А я гений!.. Мой дед
был графом! А вы все плебеи!..
Такой был улыбчивый мастер кисти, в душе озлобленный на весь белый свет за то,
что его маловато ценили. Яснее ясного, здесь налицо внутренний изъян.
Главный художник журнала «Знание — сила» Юрий Нолев-Соболев ходил с палкой (у
него были больны ноги) и выглядел пижонисто — не вынимал трубку изо рта, не
говорил, а вещал, демонстрируя могучую уверенность в себе, и открыто делил людей
по национальности (в своем журнале пригрел десятки «своих», «не своим» работу не
давал). Он мел хорошую мастерскую на Маяковке, куда постоянно приводил девиц и
куда его жене (молодой, красивой славянке) вход был воспрещен.
Нолев-Соболев посещал джазовые кафе, все выставки, презентации, но опять-таки
общался только со «своими» и никогда не брал с собой жену, «чтобы не стесняла
свободу действий» (кадрить девиц); дома он появлялся редко и разговаривал с
женой грубо (в конце концов у нее случился нервный срыв и она покончила с
собой). Кстати, этот субъект грубо разговаривал и со всеми «не своими»
художниками, и одним из первых уехал из «этой страны».
Но, конечно, большинство художников относились друг к другу сердечно. В этом
плане самое большое сердце имел Евгений Поляков, он всех встречал объятиями и
поцелуями; у него всегда был избыток свободного времени, и выпивал он, по его
словам, «со всем человечеством», при этом легко расставался с деньгами. Его
лозунгом были слова Линкольна: «Лучшее в жизни человека — его дружба с другими
людьми». В ироничном ключе Поляков провозглашал:
— В любой момент можете рассчитывать на меня, в смысле разговоров об искусстве,
напряженного безделья!
В мастерской Полякова художники не стеснялись в выражениях. Как-то «из-за
искусства» разругались вдрызг, один даже хлопнул дверью. В приступе братства
вслед ушедшему бросился Поляков, на лестничной клетке послышался треск;
встревоженные, мы ринулись на подмогу и увидели в проеме окна, занавешенного
сеткой от комаров, зловещую дыру. Мастерская находилась на третьем этаже и,
перепугавшись, мы заспешили во двор, кто-то стал вызывать «неотложку».
Во дворе Полякова не оказалось и у меня появилась отчаянная мысль — «не улетел
ли наш друг на небеса», тем более, что он любил все летающее: стрекоз, птиц,
ангелов, — как вдруг его заметили в сарае — он беззаботно покуривал с дворником
и его мысли были далеко от мастерской. Приехавшие врачи ощупали «летуна» и, не
обнаружив даже ушибов, с некоторым смущением удалились, при этом медсестра
успела бросить:
— Глупая выходка. Все художники глупые и чокнутые.
Но серьезные конфликты в той мастерской происходили крайне редко, а если Поляков
узнавал, что кто-то находится в ссоре, всячески пытался примирить художников; то
одному, то другому названивал: «он сильно переживает, все спрашивает о тебе», и
напоминал про ответственность перед Богом — он был выше всяких житейских
раздоров и знал то, что стоит за пределами привычных понятий. Не случайно,
многие считали, что «основной краской» образа Полякова является миролюбие, а
это, кроме всего прочего, говорит об уверенности в себе.
Заканчивая очерки о мастерских, надо сказать вот о чем: почти все художники
имели чердаки и подвалы (иногда с баскетбольную площадку), и платили за этот
нежилой фонд (со всеми удобствами) копейки (только за свет и газ); о таких
мастерских западные художники могли только мечтать.
Подсчитано, на Западе из ста художников пробивается один, у нас пробиваются
почти все. На Западе мало быть талантливым, надо чтобы тебя еще «раскручивали»
дельцы, в руках которых выставки, реклама и прочее. У нас все зависит от самого
художника.
И платят у нас художникам прилично (например, иллюстраторам намного больше, чем
авторам текста). И никто не мешает человеку, умеющему держать кисть, работать в
клубах, в оформительских комбинатах. А уж члены Союза и вовсе живут припеваючи:
Дома творчества, дешевые материалы, салоны по продаже картин. По сути, кто
считает шестидесятников не полностью реализовавшимся поколением — кривит душой.
Что тогда говорить о предыдущем поколении?!
И если быть до конца честным — «бульдозерная» выставка и «Метрополь» представили
слабые вещи и откровенный эпатаж. Рубен Варшамов говорил прямо:
— Бульдозерная выставка была провокацией. Организаторы уматали за границу, а
тем, кто остались, досталось.
В самом деле, западникам было выгодно раздувать подобные акции, теперь это яснее
ясного. Как ни крути, а многие из формалистов попросту разрушители. Не случайно
их вождь Малевич, автор «черного квадрата», считал, что «все греческие
скульптуры надо сжечь в крематории». Ну куда уж больше! Кстати, «черный
квадрат», на который молятся формалисты, поэт Игорь Мазнин назвал очень точно —
«антииконой, прославлением сатанизма».
Несколько слов об эмигрантах. Факт остается фактом: абсолютное большинство из
них не были истинно русскими художниками, и в нашем Отечестве жили не так уж и
плохо (даже получше многих из нас): имели хорошие квартиры, мастерские, дачи,
машины, не испытывали недостатка в заказах и выставлялись не меньше других (Гробман,
Стацинский, Дарон, Куперман, Кабаков, Блох, Блиох, Зальцман, Збарский,
Неизвестный и еще десятки лиц). Разговоры о том, что их чрезмерно зажимали —
вранье. Все находились в более-менее одинаковом положении. Они просто
спекулировали на «правах человека». Одно дело покинуть Родину после переворота
семнадцатого года, другое — от того, что выставляешься меньше, чем хотелось бы,
или живешь в обычной квартире, а считаешь, что достоин замка с парком. Кстати,
тот, кто что-то представлял из себя здесь, и на Западе не пропал, а кто делал
ставку на зарубежное признание, потерпел крах.
Правда заключается в том, что эти эмигранты не только ненавидели власть (мы все
к ней относились с презрением), они ни во что не ставили весь русский народ —
одни открыто, другие тайно. А на понятие «Родина» им попросту было наплевать.
Родиной они считали любое место, где им жилось спокойно и безбедно. Между тем,
каждый настоящий художник неотделим от своей страны. К счастью, лучшие художники
все-таки остались в России.
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
