ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Заколдованная
БЕЛЫЙ ЛИСТ БУМАГИ
повесть для подростков и взрослых, которые занимаются
живописью или интересуются ею, или просто любят художников
ПРОГУЛКА В КОМПАНИИ С ВЕРЗИЛОЙ
Старшекурсники делили нас, младшекурсников, на «личинок» и «шпроты». К
«личинкам» относились те, кто делал робкие акварели, «плаксивые, слюнявые и
наивные, как песенки в детском саду», — по выражению старшекурсника Верзилы —
бегемотообразного здоровяка, крутого парня, любителя участвовать в драках,
пугавшего нас рассказами про шайки головорезов. К «шпротам» относились те, кто
более менее владел кистью, в ком угадывался кое-какой потенциал. Верзила говорил
нам с Кукушкой (прежде чем открыть рот, он надевал фетровую шляпу — ему
казалось, так слова звучат весомей):
— «Личинки» — бараны, лишенные всего. Просты, как соха. А вы шустрые малые, у
вас есть кое-какой потенциал.
Мы с Кукушкой страшно гордились своим потенциалом, причем я считал, что у меня
далеко не «кое-какой», а несметный потенциал. Так же о себе думал и Кукушка.
Верзила нес знамя предводителя «новой волны»; его отличали свобода поведения,
высказываний. Горячий человек, воитель, могучий талант, склон-ный к
гигантомании, он писал полотна с размахом — в несколько метров, где отображал
целые эпохи: развитие транспорта от допотопных колымаг до обтекаемых гоночных
аппаратов (он питал нежные чувства к машинам и собирал автомобильный юмор:
рисунки, анекдоты); или писал развитие человека от дикаря до современного
супермена, со всей сопутствующей атрибутикой. Кстати, метраж полотен Верзила
мерил своим котом, который был ровно полметра.
Часто кое-кто из преподавателей в свое отсутствие просил Верзилу побыть в нашей
аудитории, и тогда свирепый «знаменосец» надевал шляпу и учинял нам разгром,
вдалбливал что к чему. Особенно доставалось «личинкам»:
— Я с вами миндальничать не буду. Чего вы здесь просиживаете штаны?! Живопись не
ваше дело! Занимаете чужое место!.. При царе запрещалось бесталанным заниматься
искусством!.. Для вас есть один воспитательный прием — подзатыльник.
Разгром был с налетом ненависти — бросая убийственные слова, Верзила рычал от
злости. Ярость и гнев заполняли всю его бегемотообразную голову и вместительное
туловище — аудитория гудела от его ругательств; ошеломленные, перепуганные
«личинки» ерзали на стульях, сжимались и горбились за мольбертами. Мы с Кукушкой
радовались приходу Верзилы, но еще больше радовались его уходу, ведь нам тоже
перепадало:
— И у вас, шустряков, вещички ни черту не годятся! Что за дурацкие
напластования?! Не знаете законов ракурса! Фигуры раздутые, дома заваливаются! А
руки?! Кто так рисует руки?! Это сардельки какие-то! Художник должен знать
анатомию как врач. Все четырнадцать сочленений кисти! По тому, как художник
рисует руки, можно судить о его знаниях! Запомните, профессионализм построен на
классических принципах, и профессионализм это прежде всего жесткая
требовательность к себе.
Его все приводило в бешенство: и мольберт не так стоит, и краска плохо
разведена, и освещение не с той стороны...
Как-то случилось, что однажды Кукушка и я вышли из училища одновременно с
Верзилой. Он был в благодушном настроении: вышагивал, выставив перед собой кулак
— воображал в руке знамя «новой волны». В другой руке Верзила нес шляпу. Мы
семенили за ним, создавая некий унылый фон. Изредка через плечо Верзила кидал
нам многозначительные фразы:
— Что главное в человеке?! Присутствие духа, вот что! А для художника сбор
информации! И всего необычного. Я, например, собираю автомашины и водопады. В
смысле зарисовываю...
Мы прошествовали до набережной Булака, и тут нам с Кукушкой втемяшилось в голову
сделать наброски рыбаков. Прислонившись к парапету, мы достали альбомы, стали
черкать фигуры удильщиков. Верзила ходил вокруг, искоса посматривая, что мы
изображаем. Нас обступили зеваки, уставились на альбомы, и вдруг один зевака
спросил:
— И за сколько загоните эти каракули?!
Раздался взрыв смеха. Мы с Кукушкой немного стушевались, но Верзила на все имел
полный комплект ответов.
— Для дурака это каракули, а для умного — произведение искусства, — отреагировал
он, надев шляпу и нахмурившись, и тут же его глаза налились кровью:
— Как смеешь такое говорить художникам?! Художник видит мир, а ты свое корыто! —
он взмахнул кулаком над головой, готовый разметать зевак знаменем «новой волны».
Кстати, Верзила носил шляпу густокоричневого цвета — цвета тех, кто имеет
холодную голову и крепко стоит на ногах.
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
