ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Заколдованная
БЕЛЫЙ ЛИСТ БУМАГИ
повесть для подростков и взрослых, которые занимаются
живописью или интересуются ею, или просто любят художников
НАТЮРМОРТ С ОВОЩАМИ И ПРОЧЕЕ
Мне посчастливилось — в художественном училище, куда я поступил после
седьмого класса, преподавал Петр Максимилианович Дульский, автор монографии о
Шишкине, мэтр с бантом, в жилетке желтого цвета, который, как известно, выражает
спокойствие, интеллигентность.
Петр Максимилианович не только объяснял нам основы живописи, но и давал
определенные нравственные уроки.
— ...Скромность в жизни и скромность в творчестве — разные вещи, — говорил он. —
Нельзя быть скромным за мольбертом. Если хотите сделать что-то значительное,
смелее самоутверждайтесь, отстаивайте свое видение, свое я.
Эти слова я воспринимал буквально. Отбросив всякую скромность, устраивал на
полотнах такое бурное пиршество красок, что у самого захватывало дух. Но
странное дело — моя «богатая палитра» — широкие мазки и прямо-таки кричащие
свирепые цвета повергали однокурсников в уныние.
— Все разваливается и пестрит, — поджимали губы одни.
— Нет гармонии, — разводили руками другие.
— Я так вижу! — многозначительно изрекал я.
А Петр Максимилианович посмеивался:
— Ничего, ничего, это самоутверждение лучше боязни цвета и всякой зализанной,
замученной живописи. Главное — неустанно обогащать свое творческое пространство.
Насыщать его впечатлениями. Впечатления — самое ценное в жизни. Наше богатство.
Позднее отберете все существенное из этих впечатлений. Чувство меры придет,
когда всем переболеете, — он похлопывал меня по плечу, как бы осторожно
благословляя на новые иска-ния.
Однажды я написал «огненный натюрморт», вернее впечатление от натюрморта с
горшком и овощами. Для большей выразительности и самоутверждения использовал
цвета страстей: яркие красные и оранжевые краски, «сверхбогатую палитру».
— Нагловатые цвета, — морщились одни.
— Ерундистика, оголтелый оптимизм, — с насмешливым презрением отмахивались
другие.
А Петр Максимилианович пощадил меня и дипломатично сказал с легкой улыбкой:
— Выразительный рисунок и грамотная живопись — дело техники. То есть, наживное
дело. Да, да, дорогие мои, наживное. Этому можно научиться. Но вот своя
интонация, своя атмосфера, свое пространство — это, как говорится, от Бога... Я
совсем не против этого дикого натюрморта, но вот… этот огурец э-э, не мешало б…
чуть-чуть передвинуть сюда. Так композиция будет более уравновешенной.
В другой раз на свалке я нашел банку серебристой краски и с дурацким восторгом
так самоутвердился, что некоторые перестали со мной здороваться. Я написал
автопортрет, где серебристая краска выполняла роль лунного света; автопортрет в
образе матроса (естественно, в подростковом возрасте пират уступил место матросу
и, кажется, я уже подумывал о морской царевне).
— Умора! — хмыкали одни. — Возвел себя в святые, сделал нимб над башкой!
— Совсем чокнулся, — безнадежно вздыхали другие.
— Эта самолетная краска не очень портит общее впечатление, — невозмутимо заметил
Петр Максимилианович. — Как говорится, максимум выразительности и минимум
средств для выражения. Но в композиции не хватает э-э, изюминки. Быть может вот
здесь подрисовать чайку или дельфи-на?!
Вскоре я «переболел» и перестал самоутверждаться за счет эффектных красок. До
меня дошло, что хороший вкус — это не только чувство меры, но и благородные
цветовые сочетания. «Богатая палитра» уступила место «палитре сдержанной».
Рассматривая мои новые холсты, Петр Максимилианович одобрительно кивал:
— Это обнадеживает. В этом уже есть что-то. Заявка на серьезность, — и с
неизменной улыбкой добавлял: — Настоящее искусство всегда искреннее.
Нарочитость, желание пооригинальничать — это видно невооруженным глазом. Там все
поддельное, фальшивое. За такими декорациями не видно сердца. Это холодное,
бездушное искусство. А искреннему художнику не до трюков. Это очевидно. Еще
очевидней — тот, кто занимается искусством, то есть причастен к возвышенному, не
встанет на путь жестокости. В этом смысле вы — моя последняя надежда в наше
жестокое время.
Кажется, мы не очень оправдывали эти надежды. Я, например, безжалостно ловил
рыбу; а Кукушкин (первый умник в группе, который, вроде меня, планировал в
будущем походить под парусами и это нас сразу сблизило) — певчих птиц. Узнав про
наши злодеяния, Петр Максимилианович нахмурился и прочитал нам строгую проповедь
с предостерегающей концовкой:
— Вы — моя головная боль. Все зависит от нашего сознания. Не знаю, какое у вас
сознание, но учтите, над вами сгущаются тучи. Скоро грянет гром.
Тучи над нами сомкнулись и гром действительно грянул: однажды, после очередной
вылазки на природу, нас с Кукушкиным встретило мрачное демонстративное молчание
сокурсников. А на следующий день в стенгазете нас изобразили как отъявленных
живодеров… Чтобы вернуть расположение сокурсников, Кукушкин притащил в училище
все свои клетки и при многочисленных свидетелях выпустил птиц на волю. А я, тоже
публично, смастерил аквариум и начал разводить рыбок. Эти значительные операции
почему-то никто не воспринял всерьез; наверное, были уверены, что мы просто
устроили передых и втайне вынашиваем особо зловещие планы.
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
