ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Заколдованная
ВСЕ МЫ НЕ АНГЕЛЫ
исключительно правдивое путешествие автора с закадычными
приятелями со множеством приключений и всем прочим
5.
Ночью было жарко и мы спали, накрывшись одной простыней. Котел, как обычно,
занимал лучшее место в центре палатки. Кука, как всегда, храпел и брыкался.
Слышали бы вы его «хррр-пффф». Да и эта теснота! Укладывались, точно килька в
банке — полностью повторяли позы друг друга; стоило одному перевернуться, как и
другим приходилось менять положение. Под утро я просыпался или от удушья или от
того, что с шумом вскакивал полоумный Кука. Он, «человек действий», не
залеживался. «Мне Боженька показывает страшные сны», — говорил, выпучив глаза от
ошеломляющей фантазии.
Что характерно, он вообще не мог вылезти из палатки тихо. Ему обязательно надо
было опереться своей лапищей на ваше лицо, лягнуть ногой в живот, наступить на
руку, при этом он зевал с рычанием. Раза два тяжеловес Кука пытался встать
осторожнее, но придавил нас еще больше… Иногда этот мучной мешок начинал вслух
выяснять, чья очередь готовить завтрак, кто должен разводить костер…
То утро было пасмурным. На противоположном берегу в тумане, точно куски масла,
расплывались фонари. Над водой туман стоял плотным слоем, как вата, и высоко, на
уровне наших плеч. Не нагнешься — не видно плота. Представляете зрелище —
прикрытая туманом река и над пеленой плывут обросшие головы?! Это собственно был
не туман, а известка в воздухе. В тот день мы забыли, какого цвета небо. Все
наши вещи стали бесформенными и белыми, словно обсыпанными мукой.
В жутком настроении мы плыли вслепую часа три. Мимо тянулись еле различимые
песчаные валы и кусты, на которых точно бахрома висела тина. Потом перед нашим
носом выросла масса мутного песка, усыпанного галькой, огромной, как страусиные
яйца.
— Кайф! Загрызи меня волк, уютная бухточка, — загоготал Кука и шмякнулся на
берег. Его голос мы еле расслышали — так сильно туман поглощал звуки.
— Многообещающие слова. Целесообразно передохнуть и заправиться, — вздохнул
Котел со страдальческим выражением, и подзадоривая Куку крикнул: — Узнай, как
там насчет удобств, хочется пожить на широкую ногу, по полной программе,
возвышенно!
Надо сказать, в солнечные дни Котел с утра прыгал, как козел и беспрерывно всем
заговаривал зубы, а серые пасмурные дни наводили на него хмурую меланхолию,
тоску, он подолгу не вылезал из-под одеяла, а когда вставал, ходил туча-тучей и
весь день ныл; получалось — весь мир создан для того, чтобы он страдал.
Тот день был понедельник — самый тяжелый день для Котла. Впрочем, еще в городе
он говорил, что и вторник невыносимо тяжелый — надо втягиваться в работу. Затем
я заметил, что и среда и четверг ему тоже активно не нравятся — середина недели
и, следовательно, нужен отдых. Короче, из всей рабочей недели Котел любил только
пятницу, да и то, как преддверие свободных дней и джазовых компаний.
Зато в субботу и воскресенье он преображался: ходил нафранченный, как жених, не
умолкая болтал и гундосил джазовые композиции. Правда, иногда в воскресенье его
приподнятое настроение держалось только первую половину дня, во второй он уже
был мрачный и чем меньше времени оставалось до понедельника, тем больше его
физиономия вытягивалась.
В то утро он распластался на плоту, точно приклеенный и наяривал на гитаре, а мы
с Кукой усердно гребли. Повторяю, Котел — отпетый лентяй. В оправданье своей
лени, он говорит, что грести, колоть, копать — не на пользу физического
развития. Не те эмоции. На пользу только то, что в удовольствие. Например, бег
трусцой по двум маршрутам: легкому и полутяжелому.
Короче, своим бездельем Котел довел меня до белого каления, но я не вышел из
себя — только выдвинул мягкое, почти ласковое, предложение:
— Котел! Ты не хочешь немного погрести?
— Чайник, это не очень хорошая шутка! Соблюдай приличие, ведь видишь — я сочиняю
музыку и разогнал фантазию, а ты гасишь ее. Да и куда спешить? Можно подумать
нас ждут изнывающие от тоски невесты. Медленнее едешь — больше замечаешь, —
Котел придал голосу интонации обиды, оскорбленной добродетели.
Это его излюбленный прием, это он ловко насобачился изображать! Если б еще и
верил в то, что говорил! В общем, выкручивался как мог. Добавлю — у него на все
случаи имелись четко отрепетированные мизансцены. Даже споры и те разыгрывал:
перед тем, как спорить с Кукой, отходил в сторону, что-то записывал и уже
вступал в бой «по бумажке». При этом в заключение, чтобы еще больше подчеркнуть
свой, якобы благородный гнев, вытаскивал из кармана камень (заранее
приготовленный) и швырял под ноги. Да что говорить о спорах! Котел даже
влюбляясь, планировал, в каком стиле будет любить, а то и вообще притворялся
влюбленным. А это уже подло, разве не так?!
Теперь о сочинениях Котла — разверну эту тему, заодно проведу для вас
воспитательный урок. Не подумайте, что я хочу в бочку меда добавить ложку дегтя.
Ни в коем случае! Для меня объективность превыше всего, я в высшей степени
объективный, справедливый и честный человек. И уважаю любую профессию, если
человек в ней мастер, но Котел-то как музыкант — так себе; самое большее на что
он способен, это более менее правильно воспроизвести мелодию.
Ну вот, значит, прежде замечу: с детства в Котле находили признаки гениальности:
рассеянность, плохой почерк, несносный характер, но, забегая вперед, скажу:
ничего не только гениального, но и сколько-нибудь значительного Котел так и не
создал. Сочинения Котла можно разделить на слишком запоминающиеся «прилипчивые»,
то есть услышал такую мелодию и несколько дней она, как заноза, сидит внутри
вас, пока ее не вытеснит следующая; и на заумную чертовню, сплошную бессмыслицу
— невнятный набор чумовых звуков, от которых сразу скручивает (разумеется, эту
чушь собачью Котел особенно любит и слышит в ней «что-то потустороннее», и
говорит, чтобы оценить эту музыку, «надо достичь определенной душевной
зрелости»).
Теперь вам понятно, откуда произрастает озлобленность Котла? Ну конечно, от
того, что он неудачник. Подобные ему все сваливают на устои общества — хорошая
ширма для бездарностей. Этим объясняется и лень Котла — как известно
посредственность всегда ленива.
В общем, в то утро мы с Кукой гребли не жалея сил, а Котел беззаботно наяривал
на гитаре, пичкал нас своими пассажами и ему было ни жарко, ни холодно, он давно
потерял совесть — так и хотелось треснуть его по башке.
Как только Кука нашел стоянку, Котел забросил музыкальные упражнения и предложил
распорядок дня: «завтрак, разбивка лагеря, подготовка к обеду, послеобеденный
отдых, легкий полдник, вечернее чаепитие...» — иными словами, предлагал завтрак
плавно перевести в ужин. Кука отчеканил:
— Вполне сносный распорядок!
Я был против привала, но под их давлением пришлось согласиться.
Мы запалили костер из сухих сосновых веток, но поесть не успели — внезапно туман
сполз и над нами появился страшный наворот лохматых туч; застыла листва,
попрятались и смолкли птицы, в густом, тяжелом воздухе повисла тишина — вначале
какая-то ватная, потом напряженная, до звона в ушах, и наконец над рекой
воцарилась взрывоопасная жуть невероятно плотной концентрации — почувствовалось
зловещее приближение урагана. Летом такие фокусы природы не редкость, поверьте
мне, я знаю, о чем говорю. И понятно, я насторожился, но не испугался. В такие
моменты главное — подавить волнение.
Конечно, сейчас, по прошествии стольких лет, будет нелегко описать тот ураган,
то светопреставление, хотя я уверен, справлюсь с этой задачей — как, собственно,
и с любой другой. Но прежде чем рассказывать об урагане, ответственно заявляю, и
возьмите это на заметку — на водных маршрутах нашей средней полосы нет укрытий
от ненастий; не ищите дом рыбака или турбазу для диких неорганизованных
путешественников — их не существует. Надейтесь только на свои палатки. Только на
них!
— И когда на наших речках будут оборудованные стоянки для туристов? — сказал я
без всяких задних мыслей, но Котел тут же ожил и опять разнузданно взялся за
свое:
— Наивные слова. Кто думает о туристах? Вот в Штатах в любом захолустье при
бензоколонке гостиница с горячим душем. Тебе подадут бифштекс, такой же, как в
Нью-Йорке. С любого телефона на дороге можно позвонить в любой город мира.
— Но здесь не дорога, — спокойно, стараясь не огрублять слова, заметил я. — И
никакие гостиницы здесь не нужны. Мы специально уехали от всякой цивилизации.
Другое дело — изба для путников. Но хватит болтать, смотри, какое грозовое небо!
Назревает серьезное ненастье, надо принять разумные меры предосторожности,
подстраховаться.
Котел с Кукой легкомысленно отнеслись к моим словам и беспечно развалились у
костра. Я посмотрел на них со значением и стал в одиночку подтягивать растяжки
палатки, втыкать дополнительные колья…
А буря уже была на носу: гудели деревья, и облака, подчиняясь какой-то небесной
механике, носились над нами, как ошалелые, и волны на реке вздымались, точно
водяные холмы, и с угрожающей скоростью обваливался берег, будто срезанный
гигантским ножом — отваливались куски огромные, с автобус. Потом сразу стемнело,
и сверху рухнула стена воды; тугие, будто жгуты, струи дубасили по головам,
прямо вбивали в землю.
Мы находились в эпицентре урагана: совсем рядом полоснуло, шарахнуло и огромный
клен у палатки заполыхал, точно факел. Я бросился сбивать пламя, а Котел вдруг
вскочил и нервно засмеялся:
— А все-таки есть какое-то колдовство в воде и огне! Какой-то священный ужас!
Он был запуган вконец и дергался, будто его кололи иголками; с ним творилось
что-то неладное, он явно немного тронулся.
— Оглуши меня шаровая молния, есть! Мне по душе такой гнев природы! Ее дикие
пляски! Ураганы меня возбуждают, но я полностью владею ситуацией, — растопырив
ручищи, Кука побежал укреплять швартовые плота.
Спустя несколько минут, потушив огонь, я решил накинуть плащ, полез в палатку, а
там... Котел. Я не поверил своим глазам, даже протер их. Пока мы сражались со
стихией, этот жалкий трус отсиживался в палатке, да еще для отвода глаз открыл
книгу (предупреждаю: трус крайне опасен; спятит от страха и такого может
натворить!). Я высказал Котлу все, что о нем думал.
— Не ругайся, как бандит, — дрожащим голосом выдавил он. — Слабое подобие грозы.
Можно сказать, грибной барабанный дождик, и... — он не договорил — молния
сверкнула так, что мы ослепли.
Через секунду долбанул гром и сверху полетели градины величиной с кулак. В
палатке зазияли дыры, точно пробоины от снарядов; через минуту она треснула на
две части, а на наших лицах один за другим появлялись синяки — казалось, в нас
палили — не камнями, конечно, — картошкой. Мы хотели прикрыться остатками
палатки, но огромный вал воды, высотой с железнодорожный вагон, подхватил нас
вместе с вещами и потащил в реку.
Рюкзаки затонули сразу, за ними на дно отправилась порванная палатка; одеяло и
гитара еще плавали, но уже крутились в водовороте, готовые вот-вот исчезнуть в
ненасытной пучине — до сих пор не могу прийти в себя от этой жути.
— Помогите укротить плот! Где вы околачиваетесь?! — со стороны берега истошно
кричал Кука.
Котел потянулся к гитаре, я подплыл к плоту, ухватился за бревна, но они встали
на «попа» и накрыли нас с Кукой, словно крышка от гроба. Под плотом я ощупал
себя и понял, что скорее жив, чем мертв…
Мы выскочили из воды, как пробки, еле отдышались, но плот сохранили.
Все это я рассказал не для того, чтобы у вас заледенели внутренности, а для
того, чтобы вы не считали нашу поездку легкой прогулкой, неким беззаботным
отдыхом. Уверяю вас — все было именно так, как я говорю. Больше того — особо
жуткие моменты опускаю, чтобы не травмировать ваши души. Оцените мое
благородство!
Когда ураган пронесся, все вокруг было усыпано градинами (самые маленькие — с
шарик для пинг-понга, но большинство, как я уже сказал, — с кулак), по взбухшей
реке плыли бревна, смытые заборы и целые острова с кустами, деревьями и стогами
сена — после града деревья облысели, кусты и стога примялись к земле. На месте
лагеря остались только ружье и топор. К счастью, рюкзаки прибило к деревьям на
противоположном берегу, и они застряли меж подмытых корней.
Второй раз у нас все намокло, и снова мы недосчитались многих вещей, в том
числе, основных — палатки, одеяла, посуды и продуктов. Такая неприятная
арифметика. Прикиньте, каково без этого?!
— Отвратительная история, ужасающий результат, — уныло проговорил Котел. — Наше
положение ощутимо осложнилось, плакали все наши планы. Вы почувствовали:
свадебный марш Мендельсона перешел в траурный Вагнера. Одна надежда — вон
радуга, загадывайте желания!
— Без паники! Что ты заладил?! Ты не проникся важностью момента! — осадил его
Кука, и дальше начал распинаться в том смысле, что кому-то сейчас на реке еще
хуже — кто-то недооценил мощь воды и вовсе остался голым.
— Это психология утопленника, — пожал плечами Котел. — Кстати, ходить голым на
Западе сейчас модно. Пожалуйста, пляжи нудистов... А у нас чуть мелькнет в
фильме голое женское колено, эпизод вырезают. А сами эти цензоры, между прочим,
смотрят фильмы со стриптизом. Известное дело, особо строгие моралисты сами
безнравственны, так же, как имеющие привилегии, говорят о товариществе,
справедливости...
— Будем шевелить мозгами, что-то делать или заниматься фигней, слабым
пустозвонством? — резко и вполне обоснованно спросил Кука, бледный от злости. —
Случилось не самое худшее. Да и человек совершенствуется в опасностях, в
благополучии тупеет, не говоря о том, что негативный опыт ценнее положительного.
Наступил ключевой момент поездки, не будем пасовать, выжмем максимум из трудного
положения. Вокруг полно съедобных трав, займемся вегетарианским обжорством.
— Как это мудро, мудрее не скажешь! Один ты можешь спасти нас от голодной
смерти, — нахально ответил Котел, недвусмысленно призывая Куку к действию.
И Кука совсем осоловел от слепого доверия: вскочил, поиграл мышцами, давая
понять, что они у него твердые, как поленья, издал медной глоткой пробное «ры-ы!»
и, убедившись, что его голос в порядке, схватил топор и понесся к кустам. С
преувеличенной старательностью он начал строить шалаши-навесы. Смастрячит
вигвам, отойдет, посмотрит со стороны, подбежит, начинает сооружать юрту, потом
чум. Все же одному варианту навеса (довольно сносному) повезло — снова хлынул
дождь, и мы залезли в укрытие.
— Ты, Кука, точь-в-точь, как наши строители, которые одни трущобы ломают, другие
строят, — прищурился Котел. — Их сразу после окончания строительства надо
привлекать к суду. Квартиры сдают без кранов, обои — хуже не придумать, полы
заляпаны. И людям приходится все переделывать, доставать материалы, искать
паркетчиков, маляров. На это тратят уйму времени и средств… Инженер, ученый
бегают по конторам, треплют себе нервы, унижаются перед ханыгами. Сколько за это
время они могли бы изобрести, создать?! В Штатах ценят время и мозги. В
некотором смысле. Кто способен изобретать — изобретает, за него даже бланки
заполняет секретарь. А у нас врач не столько занимается делом, сколько пишет
историю болезни...
Знаменательно, даже в минуты нашего бедственного положения Котел долдонил свое,
затягивал нас в свои черные сети; он уже аклимался и во всю точил лясы.
— Зато у нас бесплатная медицина, дешевые лекарства, бесплатные путевки в
санатории, мизерная квартплата, — щелкнул пальцами Кука. — А отделывать жилье —
приятные заботы.
— Да дело не только в квартирах! — с маниакальной уверенностью продолжал Котел.
— Мой шеф говорит, что даже тракторы, которые у нас покупают западные фирмы,
нуждаются в доводке. Фирмы переоборудуют кабины, делают их более
комфортабельными, меняют обивку сидений, то есть делают более товарный вид...
Доходит до смешного: шведы скупают у нас топоры, которые мы продаем за бесценок,
переплавляют сталь, делают ее высококачественной, потом из нее изготавливают
лезвия и прочее и продают нам уже втридорога.
Развязным языком Котел муссировал какие-то унылые факты, обрывочные сведения.
Этот воинствующий дилетант уже не на шутку раздражал меня (его трескучие фразы,
чрезмерная говорливость свидетельствовали о слабости позиции — я кое-что в этом
понимаю).
— Все что ты знаешь, мы тоже знаем, но мы знаем и другое, — сухо сказал я. — Что
при желании всегда можно увидеть плохое.
— Я тебя, Чайник, понимаю, продолжай! Я весь внимание, — Кука резко повернулся,
невзначай задел какую-то ветку и сразу сверху закапало, потом потекли струи и по
моей спине побежал ручей, как бы перепиливая меня пополам; вскоре я уже сидел в
луже — знаете, как это бывает.
Через час с четвертью (заметили, я люблю точность?) дождь кончился и лужи
исчезли с неимоверной быстротой, высохли прямо на глазах. Впрочем, попробуй
напои всю эту уйму зелени. Тут нужны тропические ливни, а не короткая гроза.
Поскольку спички намокли, Кука додумался развести костер следующим образом:
высыпал на землю порох из патронов и обложил его сухими ветками, которые наломал
под елью; потом взял ружье, прицелился и выстрелил. Раздался оглушительный
грохот — казалось взорвался паровой котел. Сам Кука кувыркнулся, задрав ноги,
одна из веток звезданула Котла по голове — теряя сознание, он вцепился в меня, и
мы оба свалились на шалаш, который тут же рухнул, но... костер запылал.
Окрыленный удачей, чрезвычайно счастливый Кука решил совершить еще что-нибудь
героическое и вскоре в осоке подстрелил чирка, правда, поджарив тушку,
неожиданно фыркнул:
— Зря укокошил.
Не подумайте, что его мучили угрызения совести. Просто чирок оказался жестким —
наверное, он спрятался в осоке, чтобы спокойно умереть от старости. (Кстати, я
неплохо обращаюсь с оружием, знаю толк в охоте и заранее сказал Куке, что в этих
местах приличная дичь не обитает).
— Конечно зря, — откликнулся Котел, доедая ножку чирка. — И учти, в другой жизни
будешь тем, кого убивал, обижал.
— Срубил дуб, станешь дубом, — усмехнулся я, давая понять, откуда произрастает
Кукина тупость.
Возможно, здесь вы немного разочаруетесь, если ждете от ситуации чуда. Конечно,
по законам повествования, здесь я должен придумать захватывающую концовку, но,
во-первых, в этих очерках только реальные факты, а во-вторых, в искусстве, как и
в жизни, не всегда надо следовать правилам. Поэтому обойдемся без захватывающих
выдумок.
Просушив одежду, мы погрузились на плот и отчалили.
Река стала шире и временами шест уже не доставал дна, но толща зеленоватой воды
просматривалась насквозь. Стали попадаться мотолодки и катера, появилась
кое-какая судоходная обстановка: вехи, бакены, буи. Я-то блестяще знал лоцию и
свободно разбирался во всей этой кухне, а для моих приятелей плавучие знаки,
видимо, были елочными игрушками, иначе трудно объяснить поведение Куки — знай
себе прет по фарватеру как заблагорассудится, хотя я не раз объяснял —
маломерный флот не должен болтаться на судоходном пути. Кука правил совершенно
безответственно, словно на случай столкновения нас ждали опытные спасатели.
В одном месте, где на берегу виднелись какие-то мелкие строения, похожие на
спичечные коробки, мы довольно долго торчали около наплывного понтонного моста,
ждали, пока его разведут, а развели его только когда с низовьев реки послышался
вопль буксира. Мы и еще какие-то лодочники — весь «москитный» флот проскочил
быстро, а вот буксир пыхтел, топтался на одном месте с полчаса, и все это время
у переправы стояли телеги и грузовики, забрызганные красной глиной.
— Неужели здесь нельзя поставить мост на сваях?! — рявкнул Кука и смачно
выругался.
— Все можно, Кука, если есть хозяин, — причмокнул Котел. — У нас все принадлежит
всем, а значит — конкретно никому. Никто ни за что не отвечает. Ровным счетом ни
за что!
«Какая в нем нескрываемая радость по поводу всяких нелепостей, недостатков, —
подумал я. — В этом брюзжании сквозит низкая желчность. По сути, он не уверен в
себе, ведь сильный, великодушный человек всегда видит и положительное».
Здесь уместна вставка; правильней будет сказать — философское отступление. Я все
думаю — вокруг каждого человека есть облако: теплоты, обаяния, ума... Вокруг
Котла было облако нигилизма и скуки. Опасное зараженное облако, ведь известно —
даже плохое настроение — штука заразная. А тут такой разрушительный настрой! От
Котла даже на расстоянии вытянутой руки веяло холодом. Своей предвзятостью,
скоропалительными суждениями он уже выводил меня из себя. Он превратил
путешествие в какой-то политиканский диспут. Он трепался с утра до вечера и
абсолютно ничего не делал. Ко всему у Котла нет ни воли, ни энергии, ни мужества
— одним словом никчемный, колючий субъект, правильно я говорю?
Недалеко от понтонного моста мы увидели паромную переправу и причалив, решили
узнать у паромщика, в какой стороне деревня. Паромщик, здоровый малый с сизым
приплюснутым носом, в свитере грубой вязки, обтрепанных брюках и стоптанных
сапогах, лежал на пароме и спал. Его большая, с ведро, голова лежала на руках, и
рот был сильно перекошен.
— Нет проблем. Я разбужу его, — выпрямился Котел. — В отношении с простыми
людьми нужен особый подход. Не стоит показывать, что знаешь больше их, надо
проявлять интерес к их делам и, в порядке подхалимажа, обязательно пускать
пузыри по поводу их местности, домов, лодок — неважно чего, главное похвалить.
Неплохо спросить, как это делается? То есть показать, что несмотря на
образование, ты как был тухлым интеллигентом, так и остался, и в житейских делах
полный профан. После этого человек проникнется к тебе расположением, в смысле —
раскроется и будет с удовольствием тебя учить.
Котел растормошил парня и, заискивая, начал хвалить его старый дизель:
— Вот агрегат, так агрегат. Раньше все делали на совесть... А смазка-то, как
слеза...
Парень, довольный, хмыкнул и погладил движок, показывая, что технику уважает.
Котел только заикнулся про деревню, как парень вызвался нас проводить, но, как
только поднялся, с противоположного берега засигналил грузовик. Парень пульнул
крепкое слово и пояснил:
— Подождет, не печет. Прошлый раз не налил мне стопарь, теперь пусть кантуется.
— Отлично сказано! Возвышенно! — щелкнул языком Котел.
— Корявый мужик, — тихо буркнул Кука.
Я знал, что паромщики главные люди на реке, но не представлял, что до такой
степени.
Неуклюже заваливаясь, парень довел нас до пригорка, за которым ниже по течению
показались дома, одинаковые, как будто кто-то делал куличи; кое-где над трубами
курчявился дым.
Мы вернулись на плот и на такой скорости подлетели к деревне, что проскочили ее
и причалили чуть в стороне, около мостков, на которых старуха развешивала
женское белье, огромное, как парашюты. У старухи были выцветшие глаза, а лицо в
сетке морщин, точно страницы древней книги. Она первая поздоровалась с нами,
посоветовала привязать плот с другой стороны мостков, куда не заносило пену, а
после нашего маневра, попросила поднести таз с бельем.
Вот что мне нравится в деревенских жителях — так это приветливость и то, что они
сразу приезжего ни о чем не спрашивают, дают отдохнуть, освоится, говорят о том
о сем, а уже потом, как бы между делом, заводят разговор о цели приезда.
Мы двинули вверх к домам по пружинящим настилам, утопающим в огромных, с зонты,
лопухах — мясистых, с восковым налетом. От реки к домам тянулись огороды, за
ними начинались узкая улочка с кривыми, сучковатыми изгородями и домишками,
которые как скворечни робко выглядывали из-за мальв. На многих домах виднелись
таблицы: «Дом образцового порядка».
По дороге Кука спросил у старухи, далеко ли от деревни райцентр (мы решили
приобрести новую палатку и все, что утонуло). Старуха сообщила, что по тропе
через лес всего восемь километров и предложила туда сгонять на велосипеде внука.
— Садись, Чайник, на раму, прокачу с ветерком, я в отличной форме, —
захорохорился Кука, когда мы вошли во двор старухи, и она кивнула на велосипед.
Я сел на раму.
— Главное на велосипеде — звонок, — Кука издал треньканье, оттолкнулся, тяжело
вскочил на сиденье, и мы покатили по деревне.
Вообще-то можно сказать, что Кука неплохой велосипедист, если бы еще умел
поворачивать. Разогнавшись, он прохрипел:
— Облысеть мне совсем, но эти проклятые пешеходы-слабаки лезут под колеса!
Я посмотрел вперед, а он, недоумок, едет по настилу вдоль палисадников, и все
шарахаются в сторону и кричат:
— Осторожно! Неуправляемый!
Я потянул руль на себя, чтобы направить машину на середину улицы, но болван Кука
рванул руль в другую сторону, и мы врезались в забор. Велосипед застрял меж
реек, Кука оказался по одну сторону забора, я по другую. К несчастью, я упал не
на солому, а на доски, но к счастью, в них не было гвоздей. Велосипед не
пострадал совершенно. (Как вы догадываетесь, Кука не признал, что дал маху; он
вообще никогда не говорил: «я не прав, я ошибся», никогда ни за что не
извинялся).
— Теперь смотри, как едут профессионалы, — бросил я Куке. — Пристраивайся сзади.
Кука уселся на багажник, и я закрутил педалями.
Я вел машину красиво, элегантно. Мы уже почти выехал из деревни, как вдруг я
заметил, что велосипед пошел легче. Обернулся — Кука отряхивается невдалеке и
грозит мне кулаком. По закону падающего бутерброда, он грохнулся лицом и сильно
ободрался.
Теперь, если позволите, а вы наверняка позволите, — отвлекающий момент: в двух
словах опишу райцентр.
Он утопал в пыли; пышным слоем она лежала на дороге, покрывала листву и дома.
Казалось, городок лет сто не знал дождя. Дома в основном стояли деревянные,
маленькие, словно киоски, но попадались и крупные, каменные. И мужчины, и
женщины были одеты старомодно, и лица у них были одинаковые, как тарелки.
Движение по главной улице напоминало московское — сногсшибательное. Некоторые
пешеходы переходили улицу не взглянув ни направо, ни налево; водитель отчаянно
сигналил, а они прикидывались глухими. Некоторые сами лезли под машины —
предположительно, хотели, чтобы их переехали — правда, я не видел, чтобы это
кому-нибудь удалось.
Мы отыскали магазин повседневного быта и купили одеяло, кастрюли, продукты и
палатку, лучшую из тех, что были, по все равно узкую и без дна. Ну, попросту
говоря, это была не палатка, а конура, вернее мышеловка. Судите сами: в первую
же ночевку еле втиснулись в нее, а через час я проснулся от какого-то шороха.
Кругом кромешная тьма. Чиркнул спичкой — рядом... нет, не грабитель! Крот! Еле
выгнал пришельца. Только уснул — разбудило кваканье. Открыл глаза — перед лицом
сидят лягушки, подмигивают мне.
Точные сведения о палатке почерпнете в моих рисунках — я добросовестно изобразил
ее во всех ракурсах, и за ее хилый вид никакой ответственности не несу.
Вернувшись в деревню, мы поблагодарили старуху за велосипед и направились к
реке. Котел, нет чтобы посуетиться насчет костра, беззаботно бренчал на гитаре.
Кука стиснул зубы до хруста и от негодования покрылся пятнами, но я спокойным
тоном, словно огнетушитель, погасил вспышку его гнева, а Котлу прочитал нотацию.
— Сколько раз я замечал, кто много мелет языком, тот мало делает. Теоретик
несчастный! От тебя исходит одно словоблудие, бредовые идеи, а дел никаких.
Котел не сконфузился, даже наоборот — посмотрел на меня с бесстыдством, пропищал
«не лез ко мне в душу», но все же принялся готовить обед, «ушел с политической
арены», как тихо бросил мне Кука, раскладывая наши покупки на песке, а Котлу с
усмешкой заметил:
— Ты слишком много сандалишь на гитаре. Смотри не надорвись, а то еще дашь дуба.
— Творческий человек умирает не от переработки, а оттого что не имеет работы.
Если ему не дают работать такие, как вы, — шмыгнул носом Котел, жонглируя
кастрюлей.
После обеда мы разлеглись на траве и закурили, причем Кука выкурил три трубки
подряд. Он вообще заядлый, яростный курильщик и смолил больше нас вдвое — у него
все пальцы желтые от табака. Куревом он «успокаивал» нервы, но они у него, как у
всех профессиональных спорщиков, — из проволоки, а вот мои он явно расшатывал.
Ведь он и засыпал с трубкой во рту, и от него тянуло запахом паленой тряпки. И
каждую ночь я боялся, что он спалит палатку. Кстати, до двадцати пяти лет Кука,
по его подсчетам, умудрился выкурить шестьдесят тысяч трубок и выпить сотню
ведер спиртного; он постоянно кичился возможностями своего организма.
Но это второстепенно, главное — вы заметили, мое терпение достигло предела? Меня
уже раздражало все, даже игра на гитаре Котла и курение Куки, об их спорах и не
говорю. Согласитесь, можно вести спор, но корректно, выслушивая чужое мнение. А
эти обливали грязью друг друга. «Еще день-другой потерплю и уезжаю отсюда, очень
надо тратить отпуск на дуралеев; хватит, хлебнул романтики с ними!» — решил я
про себя. Надо сказать, я не люблю бросать слов на ветер, и не принадлежу к
числу людей, которые только грозятся, но не претворяют угрозы в жизнь. Вскоре вы
это поймете.
Мы уже собрались плыть дальше, как вдруг к нам на лошадях подъехали чумазые,
босоногие мальчишки и, разинув рты, стали рассматривать наш дредноут. Вспомнив
свое неудачное выступление на велосипеде, Кука решил реабилитировать себя.
— А ну-ка ребята, какая у вас лошадь неслабая, резвая? Не вижу причины, чтобы не
дать на ней кружок. Поймаю кайф.
— Дунька — самая резвая, — затараторили ребята, показывая на смирную кобылку с
золотым отливом.
Опробовать лошадь Кука великодушно уступил Котлу (я таскал вещи на плот), но тот
замотал головой и попятился:
— Не втягивай меня в свои делишки! И вообще обнови шуточки!
Кука, довольный, кашлянул — чего, мол, ожидать от Котла, и стал вдевать ногу в
стремя; ужасно долго возился, но все же забрался в седло.
Он сидел на лошади весь скрюченный, точно собака на заборе, тем не менее гордо
показывал нам полупрофиль. Только это длилось недолго. Дунька сразу взяла такой
резвый аллюр, что Кука скатился по ее крупу в канаву и оттуда стал изрекать
неистощимый запас ругательств, совершенно не рассчитывая на детские уши. Котел
гнусно захихикал, а ребята так и покатились.
— Дяди, вы туристы, да? — сквозь смех обратился светловолосый мальчуган,
вертлявый, как мартышка.
— Мы путешественники, искатели приключений, — важно пояснил Кука и начал
рассказывать о том, как он в грозу спасал плот, ну и конечно, в его рассказе мы
с Котлом фигурировали в качестве наблюдателей.
— А давайте соревноваться в плавании, а? — предложил вертлявый шкет.
У Котла сразу стал блуждающий взгляд, и он трусливо увильнул от ответа (как вы
поняли, Котел не умел толком ни бегать, ни прыгать, ни плавать, ни ездить на
велосипеде — он умел болтать; в умении пустозвонить он вырвался далеко вперед).
Но неутомимый Кука уже пошел вразнос — загорелся, захорохорился:
— Идет! Научу вас плавать, как следует. Неслабо. Пусть приснится мне кошмар,
научу! (он везде хвастается своей многогранностью в спорте, корчит из себя
десятиборца, но вы уже видели, какой он велосипедист и наездник, сейчас узнаете
какой он пловец).
Для состязания выбрали место между наши плотом и сетями с выдолбленными тыквами
вместо поплавков; там был пониженный пойменный берег и река спокойная, безо
всяких суводей и затяжных течений.
Кука разделся, испустил боевой клич и, поигрывая мускулатурой, вроде разминаясь,
встал рядом с соперниками. Я подумал, как ему не стыдно — такому детине тягаться
с малолетними, но это были ошибочные мысли: со старта мальчишки так заработали
саженками, что я понял — дела Куки плохи. Он плыл как бревно, еле загребая
жирными ручищами; казалось, его за ноги держит водяной. А тут еще, как назло, на
его пути непредвиденно появился сухогруз «Рыбаха». Нет, чтобы пропустить судно —
где там! Кука пренебрег важнейшим правилом — не приближаться к судам (ведь он
относится к разряду прямолинейных дуралеев с сумасшедшей энергией), он взобрался
на сухогруз по кранцам, пробежал по палубе к другому борту и снова нырнул;
только пока взбирался и бежал, сухогруз тоже не стоял на месте, и, естественно,
Кука поплыл не туда. Но это еще полбеды; пробегая по палубе, нескладеха Кука
зацепился за огнетушитель, и дальше сухогруз поплыл весь в пене.
Обратно Кука и ребята плыли рядом, медленно перебирали руками, смеялись. Теперь,
когда не надо, остолоп Кука показывал класс: переворачивался на спину, плыл
дельфином и громче всех заливался.
— Конечно, ты, Кука, остался в дураках, проиграл по всем статьям, но зато не
утонул, — сказал я, когда они вышли на берег.
— Нет, победил товарищ Кука, — разноголосо заговорили мальчишки. — Ему сухогруз
помешал... Он попал в толчею... Могло затянуть под днище...
— Если бы Куке за заплыв дали деньги, он знаете как плыл бы! — засмеялся Котел.
— Наш спорт давно профессиональный. Спортсмены только числятся в институтах, на
заводах, но с утра до вечера тренируются и называются любителями. А в печати у
нас ругают профессиональный спорт. Как раньше ругали небоскребы, а теперь сами
их строим, и многое сверх того.
— Что-что, а спорт у нас неслабый, — напыжился Кука. — И доступен всем.
Бассейны, катки, секции, детские спортшколы. На Западе это только для избранных.
Там все стоит денег. Куда не повернись, нужны деньги. Прокатился по дороге —
плати, вызвал врача — плати. И неслабо! Кстати, вставить зуб стоит сотню
долларов, а роды — тысячу.
— Брось! — поморщился Котел. — Ты не хуже меня знаешь нашу бесплатную медицину.
Ни одна серьезная операция не делается за просто так. Няньке не дашь рубль, не
подойдет к больному. Это факты, первая, так сказать, инъекция. Вторая — больные
частенько лежат не в палатах, а в коридорах. На Западе медицина уже в двадцатом
веке, а у нас нет элементарного инструмента. В прямом понимании.
— С хорошим инструментом сделать операцию несложно, — поспешно заметил Кука, — а
вот наши талантливые хирурги исхитряются с примитивной техникой делать чудеса.
Ребята стояли рядом и поворачивали головы то в сторону Куки, то в сторону Котла.
— Кончайте вносить смуту в светлые головы! — приказал я.
— Ничего, пусть в некотором смысле знают голую правду, — цинично заявил Котел. —
Дома они слышат и не такие нежные слова. Наверняка, уже и водочку пробовали.
Мальчишки усмехнулись, залезли на лошадей и с гиканьем понеслись в деревню.
— Неслабые, хорошие ребята, — сказал Кука с ничего не значащей улыбкой.
— Не хорошие — обыкновенные шалопаи, — поправил Котел. — Знай себе гоняют на
лошадях, а их сверстники в Америке разносят газеты, моют машины. Даже
обеспеченные родители приучают детей зарабатывать на карманные расходы и это не
считается зазорным. А у нас престижную профессию хотят получить. В школе из них
делают трафаретных учеников, убивают индивидуальность, а потом удивляемся,
почему нет личностей. Дети должны оставаться детьми, не надо их делать
партийными, организовывать в отряды, дружины. Пусть радуются жизни.
Котел опять разговорился, заблистал ядовитым умом. Я хотел его урезонить, но
потом решил — лучше порисовать, тем более, что вокруг был одуряюще огромный
выбор пейзажей.
— Наступить мне на ежа, неслабые ребята, — повторил Кука, не слушая Котла. —
Жаль, здесь нет лагеря. Наши детские лагеря отличная штука. Это вам не какое-то
там общество пай-мальчиков, которых готовят вести умные беседы и не маленькие
деляги, которые из всего выколачивают деньги. В лагерях настоящий коллективизм,
фото и авиамодельные кружки, походы, соревнования, и полно неслабых
воспитателей... Да, у нас кое в каком плане сложновато, зато в житейском легко и
интересно...
Кука привел убедительные, исчерпывающие доказательства, и все это сказал в тоне
прочувственной беседы с самим собой. Видимо, он уже устал от споров с Котлом.
Только по его разгоряченному лицу и сжатым кулакам я догадался, какие его
обуревают желания, что ему стоит сдержанность. В какой-то момент я даже подумал,
что Кука мог бы быть моим союзником, то есть между нами могло бы возникнуть
частичное единение, не будь он таким прямолинейным и грубым. У него даже иногда
прорезается юмор, вспыхивают проблески ума, но они тут же гаснут; он как тундра,
которая весной оттаивает и зеленеет, но под зеленью все-таки остается вечная
мерзлота.
Ладно, все это несущественно, пойдем дальше. О чем я говорил? Да, так вот,
неожиданно потемнело; по лопухам забарабанили капли дождя — снова, как всегда
некстати, хлынул дождь. Разбивать палатку было поздно, мы схватили рюкзаки и
помчали в крайний дом прямо по огороду с желтыми граммофонами огурцов и тыкв, по
которым ползали какие-то яркие букашки.
Нам открыла полная женщина с усами над верхней губой — руки на бедрах, широко
расставленные ноги. Я наблюдательный человек, от меня трудно что-либо утаить и
по призванию я психолог, то есть умею разбираться в людях. Она мне не
понравилась сразу.
— Здрасьте, здрасьте! — заговорила она притворным голосом. — Хорошо выглядите…
Такие загорелые. Заходите, пожалуйста, — она посторонилась и вся закачалась, как
громадное желе.
Мы прошли на террасу.
— Я каждое лето сдаю комнаты дачникам, — пел елейный голос. — И сейчас живут две
семьи. И туристы останавливаются. Только все какие-то нерадивые постояльцы...
Поживут с недельку, а картошки слопают три ведра… да еще траву перед домом
примнут. Вон там, — женщина показала на палисадник, — была такая травка! Услада
для глаз. А сейчас не поймешь что!.. Но вы, я вижу, люди приличные, — ее
гостеприимство переросло в угодничество, она расшаркалась и пригласила нас в
комнату.
— Нам бы какой-нибудь сеновал, — вставил Кука.
— Сеновал забит яблоками, а вот сарайчик свободен. Я соломки вам постелю, хорошо
отдохнете... Ночевка рубль стоит...
Хозяйка направилась в сарай, а Котел прощебетал с саркастической ухмылкой:
— Что она нам подсовывает? Вот стяжательница!.. Здесь мещане, в городе новая
буржуазия, «Березки», спецпайки...
— Перестань, желчный человек! — я чуть не закрыл Котлу рот ладонью.
— Противное явление. Дрянная баба. Жлобиха, — зеленый от злости Кука ударил
кулаком в ладонь. — Наверняка у нее денег черт на печку не втащит. Но меня не
волнуют ничьи накопления и привилегии, пусть их разорвет от всего. От привилегий
лучше операцию не сделаешь, лучше картину не напишешь. На этот счет имею
доказательства, неоспоримые факты. Да и большие деньги доставляют массу
беспокойств. Если бы мне подвалило богатство, я убежал бы от него.
Сарай хозяйки стоял в низине и после дождя крутился в луже, как наш плот.
Развернув его дверью к настилу, мы впрыгнули вовнутрь.
В сарае была такая сырость, что на полу росли грибы. Как только мы вошли, Кука
начал их давить, но через два часа грибы выросли снова. Забегая вперед, скажу,
что эти грибы мы ломали, резали, затаптывали — не помогало. Через каждые два
часа они вырастали снова. До сих пор не знаю, что это за вид. И, кстати, перед
сараем за ночь их повырастало полчище — еле открыли дверь.
Как вы догадались, пока мы воевали с грибами, наступил вечер. Искать более
уютное место было поздно, и мы заночевали на соломе.
Долго я не мог уснуть. Куку угораздило набить в наволочки вместо соломы колючек,
потом кто-то кричал кому-то из одного конца деревни в другой, потом в хозяйкин
огород залезли свиньи и начали чавкать, жрать свое лакомство — тыквы. Заснул я
только перед рассветом.
Вы, наверное, опять думаете, вот сейчас произойдет такое! Напрасно. Не ждите.
Если уж не то пошло, я мог бы подкинуть вам острых ощущений — загнуть что-нибудь
этакое: как мы увидели шевелящуюся гору из шерсти и как опознали в ней живого
мамонта или (чтоб вы задрожали от ужаса) — как обнаружили остров с людоедами или
как увидели огромные, с бочку, следы снежного человека или (чтоб у вас екнуло
сердце) — как наткнулись на груду драгоценных камней и золотишко.
Все это я мог бы напридумывать и мог бы загнуть похлеще — к примеру, о
какой-нибудь летающей тарелке, сейчас это модно, — но повторяю: не забывайте,
мое повествование преследует четкую цель — дать обстоятельные и достоверные
сведения, которые можно использовать как надежное руководство, и я уже говорил,
— исследовать совместимость характеров в замкнутом проживании...
Обратите внимание: еще при сборах у нас то и дело возникали перепалки. В начале
путешествия появилась раздражительность. Теперь атмосфера накалилась до предела,
события шли к горестной развязке — вот так все обернулось. Оказывается, можно
долго встречаться с людьми и не знать их совсем. И вот только в путешествии они
раскрылись, в них проявилось, что подлинное, что наносное. Это видно и
невооруженным глазом. Подобное я называю «эффектом груши». Бывает, посадишь
благородный сорт, а неожиданно вырастут дички.
Пожалуйста, не думайте, что я рассказываю о нашей поездке каждому встречному.
Как бы не так! Я чувствую — вы неглупые, понимающие люди, в какой-то мере мои
единомышленники. Наверняка, вам не хватает моего кругозора, моих обширных
знаний, таланта, опыта и прочего, но не огорчайтесь! Знания и опыт — дело
наживное, а вы, судя по всему, еще достаточно молоды. Ну, а насчет кругозора и
прочего — заходите почаще; общение со мной вам много даст, ведь такие, как я,
встречаются нечасто. Разлейте-ка вино и выпьем-ка за меня!
Вернуться: Все мы не ангелы
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
