ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Заколдованная
ВСЕ МЫ НЕ АНГЕЛЫ
исключительно правдивое путешествие автора с закадычными
приятелями со множеством приключений и всем прочим
2.
О чем, пожалуй, стоит рассказать подробней, так это о сборах. Если вы
думаете, что сборы пустяковая штука, то выкиньте это из головы. Сборы —
наиглавнейший элемент путешествия. С них, подчеркиваю, с наших сборов, все и
началось, уже они вывели меня из равновесия и я понял, что мои приятели и
собраться толком не могут.
Просто уму непостижимо, как долго мы выбирали маршрут. Отпуска улетали в трубу,
а мы все разводили антимонию. Кутила Котел не хотел уезжать далеко от Москвы
(боялся, его забудут дружки, что ли?) и настойчиво звал на Селигер, сулил не
золотые — прозрачные горы, отличные пляжи, говорил, что там «если посуетиться,
по блату можно достать путевки на турбазу».
— Это несложно, — повизгивал, подергивался Котел. — Ты, Чайник, достанешь билеты
на закрытый просмотр фильма и отдашь их Куке. Он несет их знакомому мяснику и
тащит мне вырезку. За вырезку мой шеф позвонит в турбюро, ему не откажут, он там
кому-то делал операцию. Так все и обстряпаем. Нет проблем. Заодно избавимся от
лишних денег. (Отметьте холодную расчетливость Котла, его потребительскую
психологию).
Кука хотел укатить как можно дальше и эту мечту держал крепко — настырно тянул
нас в дебри Саян, не понимая, что без проводника мы там окочуримся.
Я уговаривал обоих махнуть в Карпаты; даже отправил туда письмо знакомому
леснику, чтобы он готовился к встрече; правда, допустил некоторую неосторожность
— в конце письма черканул два лишних слова: «что захватить?». Кто бы мог
подумать, что именно эти непримечательные слова утяжелят мой план. Лесник
ухватился за зацепку и прислал такой внушительный список, что от Карпат пришлось
отказаться.
— Ничего нет удивительного, — зачитав список, хмыкнул Котел. — Там в магазинах
нет элементарных вещей. Кстати, вы подумайте, как бы и нам обзавестись фондовыми
продуктами: тушенкой и сгущенкой. Их можно достать только по великому блату или
тем же макаром, что и путевки. В некотором смысле. Что ж поделаешь, если наша
торговля дефицит отпускает из-под полы. Я вот даже импортные сигареты покупаю в
нашем киоске с наценкой.
— Где ж твои принципы? — возмутился я.
— Мои принципы касаются духовной сферы, а не материальной. Так целесообразней.
— Интересный кайф! — Кука метнул на Котла быстрый уничтожающий взгляд. — А я
всех взяточников посадил бы. Они проворовались дальше некуда. Неслабо!
— Ну зачем же? — криво усмехнулся Котел. — Это не гуманно. Их можно понять — на
одну зарплату, жить трудно. У нас не Запад.
— Действительно, западники добились колоссального прогресса и высокого
жизненного уровня, — сверкая глазами, бойко заговорил Кука, — но...
— Хм, высочайшего! — поспешно вставил Котел. — Америку даже не с чем сравнить.
Богатейшая страна! Американцам в сущности ничего не надо, у них все есть. И
зачем им с нами торговать? А многие безработные из молодежи, просто не хотят
работать. Поработают несколько месяцев, получат кучу денег и катаются по стране.
Это у них модное хобби. И разные хиппи и панки — от пресыщенности, своего рода
протест благополучию.
— Все это так, там демократия, свобода, живи как хочешь!... Но у них есть и
изъян — власть денег. Никуда не годится, что горстка людей миллионеры и
заправляют всем только потому, что предприимчивей, изворотливей других... Деньги
не раскрепощают. Богатство делает людей самоуверенными, самодовольными. Не
случайно, твоих американцев нигде не любят. И потом, деньги решают многие
проблемы, кроме главных — настоящей дружбы, любви, таланта.
Это, или примерно это, сказал Кука и судорожно сглотнул.
— Нет идеального общества, — сделал я осторожный вывод. — Уже ни один умник над
этим сломал голову. Давайте, ближе к делу. Обмозгуем, куда мы поедем.
Должен заметить, выбор маршрута немаловажная вещь, по крайней мере надо
учитывать, как добраться до места; на поездах удовольствия мало (дальше вы это
поймете), а на попутных машинах бесполезно — можно весь день проголосовать на
шоссе, никто и не подумает остановиться.
В конце концов поразмыслив, мы решили двинуть просто наугад, крутанули бутылку
на карте и черт ее дернул остановиться на какой-то реке непонятного
географического положения, где-то южнее Москвы. Впрочем, это в целом меня
устраивало. «Река, так река, — подумал я. — Какая в общем-то разница, куда
ехать, важно с кем. А ведь я поплыву с такими чудаками, хоть посмеюсь вволю».
И вот в одно прекрасное утро мы, наконец, упаковались и в благодушном настроении
отправились в путь. Попробую восстановить последовательность наших действий.
Дотошные среди вас заинтересуются нашим снаряжением. Я охотно поделюсь. Сию
минуту.
Котел взял с собой спасательный жилет, шляпу, зонт, гамак, фотоаппарат, гитару,
«Спидолу», коврик, «авоську» с пряниками, кучу талисманов «чтоб приносили
удачу», множество таблеток и пузырьков с лекарствами и книги: «Съедобные и
несъедобные грибы», «Система йогов», «Как дожить до ста лет» (он очень печется о
своем здоровье — хочет стать бессмертным).
Еще Котел взял две банки лимонного сока, очки от солнца и сто рыболовных крючков
— «для обмена с местными жителями на продукты» — как объяснил нам. И взял
будильник, который так громко тикал, что впоследствии мы заворачивали его в
одеяло и прятали в рюкзак.
Словом, Котел взял с собой все что угодно, только нужных вещей не взял, вещей
для повседневного пользования. И главное, явился разодетый с претензией на
что-то, и наутюженный до блеска, точно собрался не в поход, а в консерваторию.
И, само собой, опоздал (он страшно недисциплинированный). Он шел картинно —
этакой пружинящей, подпрыгивающей походкой, невероятно развеселый (словно с
воздушными шариками), со стороны — поборник беспечного отдыха с жалкой
резвостью.
Кука явился вооруженный до зубов. Это надо было видеть — прямо конец света! На
нем висели ружье, патронташ, подзорная труба, охотничий нож, спиннинг, гарпун и
пробочный пугач цвета раскаленных углей (умора! Охотник-заочник!). А в рюкзаке
(набитом под завязку), по его словам, лежали: набор инструментов, два килограмма
гвоздей для строительных работ, шахматы, домино и фотография его девушки.
На Куке была женская кофта, шорты, сапоги, из которых, как шаровары вываливались
его жирные ноги. Кофта, кстати, была расстегнута так, чтобы виднелась его
волосатая грудь. А на голове Куки красовалась то ли кепка, то ли хлопушка для
мух — ее Кука напялил на лоб, как бандит. Глаза у Куки были выпучены, а уши
оттопырены, словно лопухи. Кука важно маршировал, попыхивая трубкой, высоко
подняв голову и выпятив живот — даже не маршировал, а как-то двигался рывками,
точно ему сзади давали пинка. Казалось, он весь накачан воздухом, точно огромная
резиновая игрушка. Вызывающей походкой Кука недвусмысленно напоминал о своих
возможностях и значимости.
Осмотрев Котла и Куку с головы до ног, я забеспокоился — понял, что мои приятели
еще недостаточно подготовлены, и ясное дело, они сразу упали в моих глазах. Хочу
подчеркнуть — я уже тогда был не рад, что связался с ними и предчувствовал, как
намучаюсь с этими дилетантами. Видимо, говоря, что у меня нет недостатков, я
высказал некоторое преувеличение на свой счет. Беру свои слова назад. У меня
есть один недостаток: я слишком доверчив, иначе не поехал бы с такими туристами.
Каюсь — здесь я поступил опрометчиво.
Но что бы вы думали? Как только я сообщил приятелям о содержимом своего рюкзака,
эти канальи переглянулись, легкомысленно хихикнули и вдруг начали постукивать
согнутым пальцем по лбу, потом схватились за животы и покатились со смеху.
А между тем, я, в противовес этим туристам-заочникам, взял самые необходимые
вещи, образцовый набор путешественника: сковородку, таз для варенья, бечевку для
сушения рыбы, кусок парусины не совсем дырявой, два ведра, одно из которых не
протекало и, конечно, альбом для рисования. Ну и еще кое-что из сопутствующих
мелочей.
Насмеявшись вволю, эти выскочки меня же еще вздумали и учить, что с собой брать.
Учить тому, о чем не имели ни малейшего понятия. И кого? Человека, который
провел в походах полжизни, и на этот счет имел основательные знания! Не скрою,
было обидно, но я не потерял контроля над собой, а преодолев волнение, поставил
их на место. Приличествующим, но решительным тоном предупредил их об опасностях
в путешествии, рассказал (хотя обычно умалчиваю о себе) несколько случаев из
собственной практики, когда спасся чудом, только благодаря колоссальному опыту.
И они, балбесы, притихли.
Мы договорились встретиться в четыре часа около дома Котла, поймать
такси-«крокодил» и подкатить к вокзалу, но наши наметки реализовались не совсем
гладко — таксисты наотрез отказывались нас везти: один заявил, что закончил
смену и направляется в парк, другой процедил: «Сколько дадите?» и заломил такую
цену, что мы направились в метро, но и там не повезло, из-за Куки — сами знаете,
в метро в шортах пускают только иностранцев. Пришлось добираться на троллейбусе.
От остановки до вокзала за нами валила толпа ротозеев. Известное дело — у нас
полно завистников, и каждому есть дело до другого. Не спрашивайте меня, как они
выглядели и во что были одеты, я ничего не могу вам сказать о том, каков был их
возраст и какие у них были намерения. Одним словом, для меня эти люди не
существовали, хотя они все время свиристели и пфыкали и давали дурацкие советы.
Особенно усердствовал один с сусличьим лицом. Этот прилипала все время маячил
перед глазами и орал:
— Эй, вы, кровати забыли! Эй, ты, худой, не переломись, смотри! А ты, жирный,
почему пушку не взял?! Ой, а этот-то в тельняшке, ой, братцы, помогите, умираю
от смеха! Морской волк! Весь зад в ракушках! Небось, волны от берега отгонял!
Тип с сусличьим лицом весь задергался, схватился за живот, потом за голову. Я
думал, с ним будет обморок. Обескураженные Котел с Кукой совсем растерялись, их
охватило труднообъяснимое беспокойство: на лице Котла появился страдальческий
взгляд, вымученная замороженная улыбка; Кука выглядел затюканным, обмякшим,
точно из него выпустили воздух. Казалось, им предстоит не путешествие, а
отпевание покойника. Но я-то, бывалый, никогда не теряю самообладания —
мгновенно оценил обстановку и, словно выбирая способ казни, презрительно смерил
суслика красноречи-вым взглядом; и под моим испепеляющим красноречивым взглядом
он скрючился и засеменил в сторону.
Вокзал был битком забит народом («плюнуть негде», как выразился Кука), стояла
духота и жуткий банный гул. Котел, двигая локтями, винтообразно стал
протискиваться сквозь толпу, за ним Кука, как увеличенная тень Котла. Я замыкал
шествие. То и дело мы натыкались на чьи-то тела — на мешках и чемоданах, да и
прямо на каменном полу вповалку спали транзитники — извечная картина наших
вокзалов.
Около кассы была толчея; ругались мужчины, голосили женщины, кто-то оглашал
ночные списки. От окна тянулась длиннющая очередь, ее хвост терялся где-то на
улице — не очередь, а морской змей. В этой суматохе мы разглядели кассу «для
имеющих льготы», где стояло всего два человека — туда прямиком и ринулись.
Проявив чудеса изобретательности, в основном кивая на Кукину медаль, я
исхитрился достать билеты — сам удивляюсь, как у меня получилось. После этой
значительной операции, издерганные, потрепанные, с оторванными пуговицами, мы
заковыляли на перрон.
Вагоны брались штурмом, с ожесточением огромной силы; люди кидали вещи в тамбур
и окна, сами цеплялись за поручни и буфера. Нашего проводника затолкали чуть ли
не под колеса, но он и оттуда умудрился выплеснуть ведро неслыханной ругани.
Я человек интеллигентный; моя интеллигентность заключается в том, что я не
переношу бранных слов. Согласитесь, сквернословить по каждому случаю проще, чем
сдерживать себя, так же, как быть циником легче, чем праведником. Естественно,
Кука говорит, что у некоторых нецензурные словечки удачно расцвечивают речь,
органично дополняют образ (намекает на себя), а Котел утверждает, что бывает
обаятельный цинизм (тоже понятно, кого имеет в виду), но все это болтология, нас
с вами этим не возьмешь.
— Ох уж эти проводники, — возмутился я, врываясь в тамбур. — Прежде чем их брать
на работу, следовало научить вежливости, а то грубят на каждом шагу; если
впустят в вагон, то с такой миной, словно делают одолжение.
— На рудники их надо отправить! — бросил Кука, тяжело дыша мне в затылок. — Они
же все спекулянты. На юг везут шмотки, с юга — фрукты, а здесь продают неслабо,
втридорога. Грандиозное жульничество. Дрянь народец!
— А мне проводники помогают, — где-то сзади невозмутимо проскрипел Котел. — Я с
ними отправляю продукты родственникам. За пару рублей берутся довезти...
— Понятно! — дыхнул Кука. — Продолжай Котел, раскрой секрет своего счастья.
И Котел продолжил:
— А вообще, я вот о чем подумал — приветливость, гуманизм, сентиментальность —
удел богатых. И восхищение тоже. Возьмите американцев. Они прошли стадию
накопительства и теперь для них главное — человеческие отношения, милосердие,
сострадание. Потому они и сентиментальны, им всех жалко. А мы нищие, потому у
нас и злоба, зависть, жестокость...
— Не в этом дело, — хрипло отозвался Кука. — В несчастье, как правило, первыми
на помощь приходят бедняки. Твои американцы говорят: «Если ты такой талантливый,
то почему бедный?» и презирают неудачников, непробивных. У них в обществе
определенные слои, все зависит от материального состояния. Они смотрят не каков
ты, а что имеешь. У них мало друзей, в основном — партнеры, соседи... Только и
скалятся: «Все о, кей!», «Ноу проблем!». Им до лампочки твои дела, уж не говоря
о том, что у тебя в душе.
Я, само собой, не ввязывался в их препирательство.
В вагоне стоял резкий зловонный запах, казалось, мы попали на склад гниющих
овощей. Пока продирались на свои места, на нас пялили глаза и загадочно
ухмылялись те, кто уже разместился, но мы так измочалились, так ошалели от
суматохи, что ни на кого не обращали внимания; распихали вещи и примостившись на
лавках, задремали.
Я просыпался дважды. Первый раз, когда состав отходил от какой-то станции и
вагон рвануло так, что я чуть не слетел с лавки. В нашем закутке было темно;
сверху от лампы сочился желтый свет, за окном поднимались и опускались провода,
перечеркивая розовое, как кисель, небо. И мои приятели, и соседи громко храпели.
Второй раз, когда в вагон ввалились новые пассажиры — они так громогласно
перекидывались словами, так зычно хохотали, точно находились не в общественном
месте, среди спящих, а на пикнике в лесу.
Утром Котел встал насупившийся с набрякшими веками и тяжелым взглядом, точно
затравленный великомученик, долго приглаживал шевелюру, пока не сделал из нее
шлем, а Кука после сна вообще туго соображает — сжав ручищи, он враждебно
смотрел в пустоту.
Мы вышли на глухом, заброшенном полустанке; все железнодорожное полотно было
залито солнечным светом, и вагоны стоящие на путях, казались парящими в воздухе.
— Погодка — фантастика! — Кука потянулся и окликнул стрелочника, мужика с медным
лицом. — Эй, далеко ли до реки?
— На кукушке с полчаса, — стрелочник кивнул в сторону узкоколейки, где маячил
прямо-таки игрушечный паровозик с одним допотопным вагончиком.
Паровозик был похож на первую паровую машину с вывернутыми наружу
внутренностями; он отчаянно пыхтел и фыркал, изрыгая клубы пара, расплевывая по
сторонам горячие брызги.
Мы припустили со всех ног и через несколько минут уже качались в полупустом
вагончике, который скрипел, лязгал, мяукал и вообще казалось вот-вот развалится.
За окном тянулись луга, поросшие репьем и пучками травы, редко проплывали
узловатые стволы дубов, бронзовые, точно кованые. Видимо, чтобы как-то оживить
назойливый пейзаж, кое-где мелькали огоньки цветов. Потом тянулись картофельные
поля, на которых копошились девицы и парни в городских одеждах.
— Молодцы студенты, помогают убирать урожай, — пояснил Кука и без того ясный
фактор. — Все-таки в коллективизме, взаимовыручке есть великий дух братства, а
индивидуализм приводит к разобщенности людей.
— Отрывают людей от дела, — насмешливо выдавил Котел. — Все равно от них толку
мало. И колхозы, и вузы, и предприятия страдают... Вон в Штатах, всего три
процента населения занято в сельском хозяйстве, а обеспечивают необходимым всю
страну, и еще вывозят за границу. А у нас тридцать процентов пашет и продуктов
не хватает. Страна с такими пространствами, такими ресурсами не должна быть
беднее других! Впрочем, наш тупой, ленивый, спившийся народ и не достоин таких
пространств, такой территории. «Варвары, дикое скопище пьяниц, — как сказал
поэт, — не создавать, разрушать мастера».
— Чушь! Порешь хренотень! — вскинул руки Кука. — Нет неполноценных народов, а
наш особенно талантливый, да еще незлобивый, отзывчивый, простодушный,
доверчивый — да попросту святой! Даже немного беззащитен в своей доверчивости и
наивности, и этим пользуются разные негодяи.
Я хотел было напомнить Котлу, про духовные ценности, но, опередив меня, Кука
продолжил:
— И что ты, Котел, все нажимаешь на материальную сторону?! Да в твоих Штатах у
большинства только собственнические интересы. Им с детства прививают инициативу,
предпринимательство. Там капитал — самоцель, а человек как бы агент рыночной
прибыли. Всех интересует одно — каков твой годовой доход... Их стремление к
деньгам граничит с болезнью. Если у твоего отца деньги, ты уже получаешь фору. А
если ты родился робким, застенчивым и в бедной семье тебе что, крышка?! Общество
равных возможностей — только красивые слова.
— Правильно их воспитывают — рассчитывать только на себя, на свои возможности, —
хмыкнул Котел. — Нас же приучали к коллективизму, а потом оказалось, что до тебя
никому нет дела... Да и только личности способны создавать ценности. И ясно,
личность — это сложный характер, инициатива, бунтарство, а коллективизм — это
послушная безмолвная масса.
— О чем ты говоришь! — вспыхнул Кука. — В большинстве своем американцы
примитивы, их основа — культ денег. Для меня-то ясно — гонка обогащения в конце
концов заведет Америку в тупик... Уж я не говорю о том, что капиталисты, думая о
прибыли, плевать хотели на больных и нищих в бедных странах, на экологию, ведь
бизнес это жадность... Кстати, выбирая между богачом, у которого только
накопительство в башке, благополучная тупость, и бедняком, живущим духовными
интересами, ты сам выберешь бедняка. У меня, к примеру, есть все необходимое для
жизни, а всякие роскошества мне не нужны. И вообще деньги в России никогда не
были главным. У нас главные ценности — общение и духовность.
— А почему благополучие исключает духовность?! — важным тоном произнес Котел. —
Да все великие русские классики не были бедными! А в Штатах такая культура,
которая тебе и не снилась. В каждом колледже симфонический оркестр.
— Брось! — нахмурился Кука. — Я знаю, что такое массовая, разлагающая культура!
Все эти боевики, секс-бомбы! Фигня! Дешевка!
— А Хэмингуэй, а Фолкнер, а...
— Это единицы, а в основном американское искусство погрязло в коммерции,
рассчитанной на низкие вкусы, — Кука уже побагровел от натуги. — Пусть у нас все
примитивней, но чище, пусть мы бедные, зато щедрые, а они все жмоты. У нас тяга
к общению, а у них каждый сам по себе... И потом, я должен быть там, где борются
и страдают, где несчастные, где нужна моя помощь. Я многим помогаю устроиться с
жильем и работой… А благополучная жизнь не для меня. Благополучие — это болото с
красивыми цветами; оно засасывает, растлевает, убивает многие стремления.
— Мне иногда кажется, что все мы на планете — всего лишь подопытные кролики, —
тончайшим образом я встрял в спор приятелей. — Что кто-то наблюдает за нами и
однажды скажет: «Ну, людишки, поиграли в социалистов, капиталистов и хватит, а
то еще развяжете атомную войну и всю планету угробите, нарушите равновесие во
вселенной. Вот вам рецепт идеального общества и кончайте распри, а то вмешаемся
и вам будет худо».
— Ты Бога имеешь в виду? — решил прояснить Котел с глубочайшей серьезностью. — В
некотором смысле?
— В Бога я не верю, верю в какие-то внеземные силы.
— Это и есть Бог, — проникновенно заключил Котел. — Заметь, время от времени
человечество охватывают опустошительные болезни: то чума, то туберкулез, то рак.
Это наказание за воинственность и безнравственность. В некотором смысле.
— Ерундистика! Не владеешь ситуацией! — махнул рукой Кука, и дальше выразился
следующим образом: — Возникновение болезней объясняется законами природы. В мире
постоянно возникают и отмирают различные формы жизни. Одни микробы под влиянием
среды неслабо размножаются, другие исчезают...
Я усмехнулся:
— Если бог есть, то он большой садист — создал мир, в котором постоянно льется
кровь, все живое уничтожает друг друга, а он сверху посмеивается… Мы с вами
создали бы что-то получше.
— Без проблем! — кивнул Котел. — В самом деле, Бог забыл послать табу на
уничтожение себе подобных. Но к Богу пришли великие умы: и Эйнштейн, и наш
великий коллега Пирогов… Я вообще не верю в теорию Дарвина. Я знаю откуда люди
взялись, у меня есть экзотическая версия. Вот скажите, почему на земле войны,
насилие, зависть, злость? Отвечаю. Мы потомки преступников, которых выселили с
других планет. У нас насилие в крови. Причем негров переселили с жарких планет,
эскимосов с холодных...
Кука что-то возразил Котлу, и они продолжили спор, правда, уже в менее
накаленной атмосфере, но это и понятно — сама тема требовала сдержанности.
Вот за такими разговорами мы и доехали до ближайшей к реке станции — забыл ее
название. Собственно, станция, громко сказано. Перед нами открылась платформа с
сараем, который служил одновременно кассой и укрытием от непогоды. На
утрамбованном пятаке за сараем женщины устроили рынок: прямо на земле разложили
кучки овощей; здесь же сидели мальчишки — продавцы семечек, бродили дворняги со
сбитой шерстью и меченные чернилами куры, чуть в стороне пролегал мощенный
камнем тракт — вот такой словесный набросок той местности, и все под раскаленным
небом.
Нам объяснили, что по дороге до реки шесть километров, а напрямик, через
перелесок четыре. Мы решили поймать попутную машину и вышли на тракт голосовать.
Целый час стояли, обливаясь потом, отмахиваясь от жужжащих насекомых, и все без
толку. За это время в сторону реки прошло с десяток грузовиков и легковушек, но
ни одна не остановилась. Некоторые шофера, завидев нас, даже прибавляли газа.
Меня охватила некоторая досада.
— Вот гады! — Кука плюнул на дорогу.
— Дело принимает увлекательный оборот. Вот тебе и всеобщее братство, —
язвительно промямлил Котел, но тут же около нас притормозил запыленный «газик» с
полным кузовом грибников.
— Сидай, попутчики! — крикнул шофер, приоткрыв дверь и высунув квадратную
деревенскую физиономию.
Мы кое-как примостились на лавках, и машина покатила, вернее запрыгала, словно
на огромной стиральной доске. Через десять минут от тряски у меня разболелся
живот, а потом, когда тракт перешел в ухабистую проселочную дорогу и «газик»
стало кидать из стороны в сторону, затошнило. Я еле дотерпел до конца пути —
убогой деревни, где все дома были приплюснутые, скособоченные, некоторые почти
заваливались — их подпирали балки. За домами виднелись развалины церкви. В
деревне не было ни души, даже собаки и куры попрятались от свирепой, удушливой
жары.
— Кайф! Уютная, уединенная деревушка, — отдуваясь, сказал Кука.
— Ошеломляюще зрелищный пейзаж. Надо же, дома до сих пор крыты дранкой, —
злорадно проговорил Котел. — И электричества не видно. И это в соседней с
Москвой области!
— Приехали, вылазь! — крикнул шофер, оказавшийся низкорослым, хилым парнем. Мы
заплатили ему пять рублей, грибники рассчитались подосиновиками и
подберезовиками.
— Как пройти к реке? — осведомился Кука у грибников.
Те кивнули на потайную тропу, петлявшую в низине.
— Дуйте прямиком!
Мы побрели по лугу. Вокруг было настоящее половодье цветов — перед глазами
рябило и плыли какие-то темные точки, от сильных приторно-сладких запахов голова
отяжелела и гудела, но главное, цветы были на невероятно высоких стеблях и чтобы
разглядеть тропу, приходилось подпрыгивать.
Наконец, притопали к реке — глинистому склону, скользкому, хоть на лыжах кати.
Около уреза воды стояла непролазная, густая, как вар, грязь: ступишь — ногу не
вытащишь. И повсюду какие-то кратеры, из которых с хлюпаньем и бульканьем
вырывался пар.
Ну, скажу вам и река в том месте! Никто, даже я не мог такого предположить — вся
заросшая и узкая, переплюнуть можно. Вода цвела и выглядела зеленой кашей. Тут и
там в воде копошились зеленые блохи и пиявки, виднелись топляки. По реке, словно
черти, плыли коровы.
На противоположном берегу, среди огородов, похожих на одеяла из лоскутов, стояла
еще одна деревня. Она располагалась вдоль реки и как бы смотрела на свое
отражение, которое, кстати, почему-то было сильно увеличено и смещено. Видимо,
от напора солнца. Эта деревня имела более пристойный вид, чем предыдущая, но
дома в ней стояли еще теснее, и казалось, воюют за лучшее место. За деревней
темнел лес.
— Самое главное в незнакомом месте — найти хорошего товарища, — додумался Котел.
— Тогда все устроится.
— Неслабо мыслишь. Продолжай, развивай свои мысли, — хмыкнул Кука и, расправив
плечи, демонстрируя отличную физическую подготовку, куда-то понесся с бравым
видом, искоса посматривая на себя, как бы наслаждаясь своей быстротой и
ловкостью.
Позднее выяснилось — без долгих проволочек он развил бешеную деятельность. Уже
через несколько минут мы увидели его выплясывающим в плоскодонке на середине
реки. В лодке с шестом он частично выглядел Бабой-Ягой в ступе, с той лишь
поправкой, что не летел и не плыл, а барахтался на месте, но яростно требовал к
себе внимания.
— Сейчас перевезу вас на тот берег, — простодушно загоготал он, — в лес, плот
рубить. У меня тяга ко всему квадратному: комнатам, плотам... И даже, извините,
к квадратным женщинам.
Я столько повидал за свою жизнь, что меня уже ничего не удивляло, я и бровью не
повел, но Котлу сразу стало плохо. Он вообще очень впечатлительный, чуть что
падает в обморок. Дальше вы увидите, как он из-за любой неприятности впадал в
отчаяние, любое облако на небе воспринимал, как приближение урагана и рвал на
себе волосы; его тощий дух постоянно нуждался в моей моральной поддержке.
Так вот, в тот момент Котел имел вид приговоренного к сожжению на костре.
— Какой еще плот? Что за шальные мысли?! — испуганно завопил он и его лицо с
брезгливым отвращением вытянулось в кувшин. — Что ты затеял?! Мы же договорились
достать лодку! Неужели здесь нельзя купить какую-нибудь дешевенькую посудину?
Что-нибудь вроде каноэ? — беспокойство Котла росло с каждой минутой, он даже
посинел, как утопленник и слегка всплакнул.
По сути дела Кукина затея с плотом у меня тоже не вызвала особого энтузиазма, но
все-таки, приняв беспечный вид, я сказал:
— Плот — это замечательно! Я немного знаю, что это такое — раза два или три
плавал на плоту. В бурю!
— Ни каноэ, ни яхт здесь нет; здесь не Калифорния, — Кука все же причалил и
подошел к нам. — Вон в старице валяются долбленки, но и те дырявые. Да и плот
добавит нам острых ощущений.
Котел сразу ни с того ни с сего начал хромать и жаловаться на боли в пояснице —
его обычные жлобские штучки. Послушать Котла — так у него полностью не действуют
штук пять органов, а остальные работают с перебоями. Временами он так много
говорил о болезнях, что я чувствовал, будто тоже заболеваю. И это врач! Как вам
такое нравится?!
— Ладно, не прикидывайся, печальник! Меня не разжалобишь! — зычно гаркнул Кука и
как бы играючи стал молотить Котла, будто тот мешок с опилками.
— Но у нас нет разрешения на порубку, — плаксиво отмахивался Котел. — Мне
доподлинно известно, что это противозаконно (он пытался найти лазейку).
— Будем рубить только сухие деревья, — тихо, но внятно сказал я.
Вскинув рюкзаки, мы погрузились в лодку и отчалили, поднимая разноцветные
брызги.
— Я понимаю, что все запреты для одних — средство наживы для других, — снова
начал канючить Котел. — Поэтому предлагаю разыскать лесника и договориться с
ним, заплатить ему.
Кука приосанился и расплылся в широченной улыбке.
— Свежая идея, но искать не будем. Если появится... для этой встречи я прихватил
пузырек спирта. Это лучшая валюта в сельской местности. Можно сказать,
экзотический расчет.
Сосны в лесу были прямоствольные с твердой шершавой корой, одна лучше другой, но
это заметил только я (понятно, художественная натура!). Котел рубил зажмурившись
и сидя, — так, мельтешил, тюкал, то и дело бросал ничего не значащие фразочки:
— Здесь надо подумать. Это сразу трудно решить. В этом нет глубокого смысла...
Он явно отлынивал, точно мы его взяли просто так, за красивые глаза.
Наверняка вы заметили — как только началась настоящая мужская работа, он сразу
сник и выглядел жалким подобием Котла, который в поезде болтал о политике.
Вскоре я убедился, что он вообще ни на что не способен: не мог отличить топор от
колуна, зубило от стамески, ель от пихты; убедился в его брезгливом отношении к
физическому труду.
Перейду к Куке — этот удалец напротив чересчур буйствовал с варварским размахом
(даже потерял в весе), он не разменивался на разные там красоты, беспорядочно
орудовал своими рычагами как кувалдами, со свистом рассекал топором воздух и
валил одно дерево за другим, ведь лес для него — просто дрова, а все живое в нем
— жаркое. Если бы я во время не утихомирил Куку, он вырубил бы всю опушку и
набросился бы на деревню. У него совершенно отсутствует чувство меры. Настоящий
дикарь; ему снова на деревья надо.
Во второй половине дня мы скатили бревна к реке и стали по моему совету (а я
знаю толк в этих делах) сбивать их скобами, которые нашли на окраине деревни
среди поломанной, брошенной техники. Вот тут-то и произошла эта глупая сцена.
— Позвольте заметить, предположительно плоты связывают, а не сбивают, —
пробормотал Котел. — Советую вам подумать, прочувствовать мои слова, прежде, чем
приступить к делу.
Вам! — это меня возмутило больше всего. Как будто он плыл сам по себе и нечаянно
попал в нашу компанию.
— Ну конечно, — преспокойно усмехнулся я и продолжил с легкой иронией. — Ты
лучше меня осведомлен о строительстве плотов. Куда уж мне, который всю жизнь
провел на Волге и знаю о плотах практически все.
Выдержав паузу, я добавил, как конечное решение вопроса:
— Если хочешь, строй себе отдельный плот. И вяжи его, пожалуйста, я не против.
На этом передряга и кончилась бы, но тут Кука, дырявая голова, решил подлить
бензинчика в наш тлеющий спор; он отчеканил:
— Давать советы всегда легче, чем самому следовать им. Что за вопрос — сбивать,
вязать? Не владеете ситуацией. Настоящие мастера очевидные вещи не обсуждают.
Надо и сбить, и связать. Чтоб мне запутаться в паутине, так будет неслабо,
фундаментальней. И хватит мутить воду, у меня высшее образование и я знаю, что
говорю.
У него был пунктик, он считал, что достаточно закончить вуз, чтоб все знать;
между тем, как известно, умные всю жизнь учатся. Да и он, дуралей набитый, не
мог понять, что навык важнее знаний.
С моего языка чуть не сорвалось ругательство.
— Чтобы вязать, надо поднимать бревна, а я и так уже наломался.
Я не жаловался, ни в коем случае. Здоровье у меня в порядке — просто не хотелось
надрываться, вот и все.
Тут Кука круто обернулся.
— Ха, наломался! С какого бодуна? Ну ты даешь! Срубил одно дерево и уже
захныкал. А я сколько ишачил? На весь плот нарубил, и то ничего.
Это был выпад, нацеленный в мое чувствительное сердце; такой наглости я не
ожидал и весь содрогнулся — у меня прямо кровь вскипела в жилах. Кука, конечно,
поработал, даже перестарался с излишним рвением, но тыкать этим в глаза!
— И хватит болтать, принимайтесь за дело! Совсем разучились работать, сачки
несчастные! — продолжал Кука резким нагловатым тоном. — А потом удивляются, что
в стране ничего нет.
— Неплохо сказано. Само собой, разучились, — с некоторым смущением согласился
Котел. — Не зря западники нам говорят: «Мы так отдыхаем, как вы работаете». Но
почему мы так работаем? Потому что за работу надо платить, а у нас мизерный
оклад. Что работаешь, что ничего не делаешь — все равно его получишь. Потому
повсеместно одна видимость работы, никто не работает как может работать...
Система окладов, уравниловка — порочна в своей основе... Она убивает в людях
инициативу... А тебе, Чайник, я вот что скажу, — Котел повернулся ко мне. —
Создается впечатление, что ты не только все знаешь, но и все умеешь. Будь добр,
прибей скобы, но посмотрим, что ты запоешь, когда поведешь нас к пропасти.
Я только усмехнулся и, абсолютно спокойным пошел прибивать скобы. Я отлично
владел собой.
Мастеровито, неторопливо, экономными, выверенными движениями, соблюдая четкую
последовательность в работе, я сколотил плот. С блеском сделал великое дело, но
конечно пришлось попотеть.
Надеюсь, вы догадались, что я сотворил отличное плавсредство. Три на четыре
метра примерно. У плота не было особой симметрии, зато он получился прочным, как
железобетонная плита — ведь скоб я не пожалел, и это было лучшей гарантией на
непотопляемость.
Котел с Кукой тем временем закончили приготовление топорных, корявых шестов и
весел, «из подручного материала», как выразился Кука. Погрузившись на пахнущие
смолой бревна, мы оттолкнулись.
Было что-то историческое в этом моменте. Вода начала слизывать с бревен
чешуйчатую кору, и за нами потянулся целый шлейф трухи.
— Любопытный результат! Налицо некоторый успех. Если не хрястнемся, то скобы не
подкачают, — с видом знатока произнес Кука, совершенно забыв, кто был
родоначальником этой идеи. Он всегда высказывал то, что часом раньше говорил я.
— Ветер нам в спину! — Котел сразу стушевался и угостил меня бутербродом, будто
и не он зажимал мою идею.
Чужие идеи он рубил на корню, всем затыкал рот, не допускал никакой свободы
мнений. И этот человек ратует за демократию! Вот и допусти его к власти — все
гайки завинтит, станет мрачным тираном.
На исходе дня мы поплыли в деревню с намерением купить на дорогу картошки и
овощей. Кука шуровал шестом, Котел, выделывая какие-то пируэты, чиркал по воде
веслом. Здесь я умышленно умолчу о себе, поскольку для меня, опытного походника,
грести — вообще не работа, а разминка, которую можно делать в полсилы, и
простите, в такие моменты я просто восхищаюсь собой; факт остается фактом: среди
сверстников я самый рукастый, толковый, знающий.
Мое плавсредство, несмотря на некоторое несовершенство, микроскопические огрехи,
оказалось на редкость устойчивым, правда отдельные бревна крутились и плот все
время заливало, но все-таки на воде он держался прилично. Самое замечательное,
что я придумал — плот не имел ни носа, ни кормы; каким местом его течение несло,
то и считалось носом. Очень удобно и совершенно не нужно править, но для
ходкости я все-таки примастрячил перо руля. Ну, а со стороны мое универсальное
плавсредство вообще смотрелось впечатляюще, почти произведением искусства.
Я сразу дал приятелям понять, кто на плоту капитан — распределил позиции для
гребли и, как капитан, отвечающий за все, ввел строгие правила: не ругаться, не
кричать, не говорить о политике и женщинах, и, поскольку во всем люблю
аккуратность и гармонию (у меня очень развито чувство гармонии), для каждой вещи
обозначил свое место, а чтобы приятели считались с этой моей особенностью,
повсюду надлежащим образом наклеил этикетки: «Здесь рюкзак», «Здесь топор». К
сожалению, эти надписи постепенно смывало (что не входило в мой расчет) и они,
словно сбитые мотыльки, качались за нами по волнам, а на плоту, естественно,
воцарялась неразбериха.
На середине реки мы неожиданно врезались в колышущиеся цветы и сели на мель.
Пришлось лезть в воду и раскачивать плот. После некоторых усилий нам удалось
только сдвинуть его назад. Тогда мы решили проскочить мель на скорости. Оттянув
плот, чтобы придать ему должную энергию, навалились на него и ринулись вперед и
проскочили не только мель, но и следующие за ней перекат, заплесок, прибрежные
кусты и со всего маху вылетели на берег. Сгоряча, тут же хотели спихнуть плот в
воду, но наши усилия оказались тщетными.
Чертыхаясь, устроили перекур-передышку; накопили силы для новой попытки,
напряглись, но опять ничего не вышло.
— Пустая затея, — стонал Котел. — Напрасный труд.
— Глухо, безнадега, зря горбатимся, — судорожно хрипел Кука. — Укуси меня змея,
гиблое дело, какой-то заговор природы. Неслабо врезались. Достигли
противоположной цели.
Проваландавшись до темноты, взмокшие от усердия, мы вскинули рюкзаки и пошли в
деревню за подмогой.
Как я уже говорил, деревня изяществом не отличалась, но что поразительно —
несмотря на жаркую погоду на улице стояла глубокая непросыхающая грязь, в
которой, как мухи на липкой бумаге, увязли два грузовика. Предположительно, они
засели давно, один уже разбирали на части. По грязи брело стадо коров. Животные
одно за другим сворачивали к домам и рогами открывали ворота.
— И как не ошибаются? — наивно спросил Кука.
— Номера-то на домах написаны, — хмыкнул Котел, и Кука сразу сконфузился:
— Достойный ответ.
В деревне было тихо, в палисадниках молчаливо сидели старики, в огородах паслись
свиньи — огромные, как дирижабли; воздух наполняли крепкие природные запахи, без
всяких промышленных добавок. Мы подходили к домам с рюкзаками полными (не
подарков, конечно) — почтительного радушия и пожилые люди отвечали нам
дружелюбными улыбками.
— Совсем не видно молодежи, — сказал я. — Похоже, это приют милосердия.
— Молодежь уезжает в город. Что ей здесь делать? От скуки загнешься, — с
нескрываемым предубеждением ввернул Котел.
Мы разыскали тракториста, чумазого мужика с зеленым лицом — чувствовалось, он
после буйного похмелья, — и стали ему втолковывать, что хотели бы с помощью
трактора водворить наше деревянное детище на свое место. Тракторист долго
почесывался, бормотал: «сложнейший вопрос», но как только Кука показал ему
пузырек со спиртом, сразу оживился:
— Это меняет дело, надо обсудить. С этого и начали бы, это другой разговор. Все
сделаем на высшем уровне.
И действительно, спихивал плот нежно, как шкатулку. А позднее, когда мы распили
пузырек, предложил для ночевки свой курятник с сеновалом, в котором были такие
огромные щели, что в них свободно влетали воробьи; зато сена имелось в изобилии.
— Странно, ни разу не видел трезвого тракториста, — сказал я укладываясь в
пахучие, колкие вороха.
— Событие в порядке вещей, — отреагировал Котел. — Для наших мужиков главное
напиться, что-нибудь сломать, стащить, подраться. Выкинуть гнусность в огромной
степени.
— Всех, кто пьет на работе, надо отдавать под суд, — откликнулся Кука. — После
работы, пожалуйста, хоть залейся. Я понимаю, после тяжелой работы надо снять
напряжение. Терпеть не могу праведников. Не пьющий и не курящий мужчина не может
быть хорошим товарищем. Представьте, я выпил, открываю ему душу, а он смотрит,
как мороженный судак... Напитки не для того, чтобы напиваться, а чтобы
поговорить по душам...
Примерно так же думал и я. В этом вопросе я даже полностью поддерживаю Куку. К
сожалению, сам он поступает не так, как проповедует и обычно в компании
напивается в стельку, да еще дебоширит.
А мы с вами, как видите, выпиваем интеллигентно, верно? Так на чем я
остановился? Ах, да!
— После работы люди должны иметь возможность отдыхать, развлекаться, — подал
голос Котел. — Вот почему отсюда все бегут? Здесь даже нет клуба. А на Западе на
каждом шагу кафе, джаз-ансамбли. Там все делается для человека. Ведь мы живем не
для того, чтобы работать, а работаем для того, чтобы жить. Там во главе всего
личность. Даже на конверте вначале пишут имя и фамилию, а уж ниже адрес и
страну. У них страны индивидуальностей, а у нас человек подчинен обществу. Нам
внушают, что мы должны забыть о личных интересах ради общества. Но это против
природы. Получается, не вылезай, не высовывайся, ты — винтик, пылинка. В
некотором смысле. А ведь в каждом — естественное желание выделиться, быть
первым, каждый хочет создать возвышенное, что-то такое, чего еще не было (надо
понимать — он и его сподвижники музы-канты).
— И правильно, общее важнее частного, — отрезал Кука и вернулся к прежней теме.
— А чтоб люди не пили, им надо дать возможность к чему-то приложить руки и
способности. Например, всем выделить садовые участки, пусть строят дачи. Или во
дворах выделить помещения, где можно собрать машину, построить яхту или
вертолет. Поймать свой кайф, одним словом.
— А где взять материал для строительства, самоделок, ведь в магазинах пусто? —
подавил смешок Котел. — Значит, люди начнут доставать незаконно, покупать
ворованное. Ты, фантазер, Кука. Я предлагаю реальное — на каждой улице открыть
кафе с ансамблями, театральные студии. Это и доход государству и занятие многим.
Тогда рабочим не придется распивать на троих в скверах, а молодежь не будет
слоняться по подъездам.
— Любую деталь можно купить на барахолке, — гнул свое Кука. — При желании все
можно достать. И честно. Кто-то что-то продает, кто-то выбрасывает, что
залежалось. И в магазины кое-что выкидывают. А умельцев полно, и неслабых. Им
только дай развернуться. В России всегда было полно смекалистых умельцев...
Недавно я был на японской технической выставке. Ну, скажу, вам, агрегаты там!
Действительно они нас обогнали. Они уже в другом веке. Уже изготовили телевизор
с ручные часы, разрабатывают керамический двигатель, который будет работать на
воде... А станки — загляденье! Я спросил у одного японца, какой у станков
процент брака, а он и не знает, что это такое. «Не боитесь, — говорю, — это нам
показывать, ведь можем сдуть?». А он мне: «Пока вы это освоите, мы уйдем
дальше». «Так когда мы вас догоним?» — спрашиваю. А он: «Никогда».
— Сильно сказано! — Котел так захохотал, что чуть не свалился с сеновала.
— Но вот что подумал я, — продолжал Кука. — Дай нашим инженерам их материалы,
они сделали бы агрегаты не хуже. Все дело в том, что наша промышленность
выпускает слабые материалы. А инженерная мысль у нас — ого! И всегда Россия
славилась своими инженерами. Ведь наши строили мосты в Сан-Франциско и лучший
мотоцикл «Харлей». И лучший танк и первый вертолет — наши. И роторные
экскаваторы, и спутник... Я в технике собаку съел и знаю о чем говорю.
— Кука, учти — все крупные изобретения не принадлежат одному человеку, ведь он
использует то, что сделано до него в других странах, — вставил Котел, но Кука
пропустил его слова мимо ушей и продолжил:
— Что касается Запада. В самом деле, западники стараются жить упорядоченно,
ставят достижимые цели, они практичные, а мы, в России, люди крайностей, нам
надо дерзать, нам подавай перемены, в нас бурлит фантазия... Мы должны
изобретать, открывать. Забор покосился, крышу надо чинить — чепуха. Вот
построить летательный аппарат из бензопилы — это да. Или за бутылкой поговорить
с соседом о мировых проблемах...
Я, понятно, в эту болтовню не вмешивался, смотрел сквозь щели сарая на звезды и
думал о вечном.
Ночью основательно продрогли — холод стоял собачий, и мы с Кукой все время
перетягивали одеяло: то он на себя, то я, а Котел беззаботно посапывал в
середине. В конце концов Кука обернул все одеяло вокруг себя и мне ничего не
оставалось, как снять куртку и прикрыться ею. Часа два я пытался спрятать под
нее ноги и голову одновременно. Видимо, мне это удалось, потому что я все же
уснул.
Ну давайте выпьем, а то пересохло во рту. За начало нашего путешествия, в
которое я внес огромный вклад. Безусловно я, кто ж еще? Это яснее ясного.
И должен заметить — вам сильно повезло, что о поездке рассказываю именно я, а не
мои приятели. Котел все переврал бы и в его рассказе сквозил бы только
отрицательный подтекст, а у пещерного Куки получились бы сплошные попойки,
мордобой и так далее, сами понимаете.
Вернуться: Все мы не ангелы
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
