ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Заколдованная
ВСЕ МЫ НЕ АНГЕЛЫ
исключительно правдивое путешествие автора с закадычными
приятелями со множеством приключений и всем прочим
1.
Один из моих приятелей — Валерий Котельников. Родственники зовут его Лерик,
девушки — Валерчик, приятели — Котел. Он длинный и плоский, как доска, его лицо
всяких оттенков, от сизого до цвета вареной брюквы, руки тонкие и болтаются как
на шарнирах, а ноги кривые, точно он всю жизнь сидел на бочке. Вот такой
причудливый портрет, отталкивающая внешность. И я не преувеличиваю, ни в коем
случае. Но внешность Котла — мелочь в сравнении с его внутренней сутью.
Прежде всего он постоянно выпячивает свою исключительность, от него исходит дух
превосходства, он считает себя страшно умным, а своих приятелей, соответственно,
дураками. Мало того, он весь напичкан позерством, искусственной искренностью,
лицемерием; он притворщик и безответственный лодырь. Мы не гнушались никакой
работы, вкалывали в поте лица, а он целыми днями благодушно созерцал природу и
философствовал (то, видите ли, натер ногу, то отлежал руку) и вдобавок, у этого
бездельника еще хватало совести с полупрезрительной гримасой давать всякие
ехидные советы. От него только и слышалось: «принеси, подай, захвати. Раз уж ты
поднялся, посмотри, как там... и заодно прихвати...». Прямо, хоть не вставай.
Бывало, Котел весь день корчил из себя больного: стонал, прикладывал руку ко
лбу, но стоило заикнуться про обед, бодро вскакивал и от его болезни не
оставалось и следа. Или стоило заговорить о нелепостях в нашей жизни — сразу
чувствовал прилив энергии и с яростью обрушивался на все, на чем бы не
останавливался его взгляд.
Спешу сообщить — Котел языкастый и задиристый, с изощренно-агрессивными
замашками. Его излюбленная тема — политика, разговоры определенного свойства. Не
вздумайте поинтересоваться просто так, для приличия: «Как дела?». Будет болтать
до изнеможения.
— Какие могут быть дела, когда все под контролем, когда чиновники спускают
указы, что читать, смотреть, слушать?! Они служат идеям, а не людям... — и сыпет
дальше в таком же духе.
Он и в путешествии частенько заводил разговор о политике. Начинал издалека, о
том, о сем. Я-то бывалый, избегаю подобной болтовни — уже набил оскомину. Да и
согласитесь, если постоянно видеть только плохое, то и жить не захочется. К тому
же, надо не говорить, а действовать. Говорить-то все мастера, но как доходит до
дела — в кусты. А ведь мы все в ответе за то, что происходит при нас, согласны?
(мне, кстати, характерно повышенное чувство ответственности).
Так вот, как только Котел заводил эту говорильню, я сразу сматывал удочки, а
какой-нибудь простофиля вроде Кукина (мой второй приятель, о нем потом расскажу.
Это тоже фрукт тот еще!), такой простофиля, не подозревая, что его ожидает,
разинет рот, развесит уши и слушает. Котел его и заговаривал насмерть.
Котел когда-то окончил музыкальную школу, серьезно занимается джазом и всех
делит на музыкантов и не музыкантов. Меня-то еще терпит (у меня абсолютный
слух), а Кукина вообще не принимает всерьез (тот ни одной песни не может спеть
правильно; еще в школе на уроке пения ему сразу ставили четыре, чтобы он только
не пел). В путешествие Котел взял «Спидолу» и гитару, и своим джазом перевернул
наши внутренности.
Поймите меня правильно. Я не из тех, кто считает джаз — «музыкой толстых,
порочным явлением, вредным веянием загнивающего запада». Я человек современных
взглядов и вовсе не против джаза, даже люблю старый, классический джаз — Глена
Миллера, Фрэнка Синатра — кто ж из моих ровесников не любит такую музыку, но
всему свое время и место, не так ли? Ну не глупо ли, на природе, когда хочется
слушать пение птиц, шелест трав, звон ручья, запускать оглушительные ритмы,
разные музыкальные коктейли?! Честное слово, иногда хотелось взять его гитару и
долбануть о дерево. Не случайно соседи Котла постоянно жалуются и в один голос
говорят, что у него каменное сердце. По-моему, у него вообще сердца нет и стоит
насос для перекачки крови. Кстати, с соседями Котел воевал пять лет и — надо же!
— победил, они смирились с его какофонией.
Котел чрезмерно чистоплотен, до противного. Ему везде мерещатся микробы, хотя он
прекрасно знает, что мы живем в мире микробов и с каждым вдохом поглощаем их
тысячами, тем не менее панически их боится.
По утрам Котел прихорашивался, надевал новую рубашку и галстук, выливал на себя
полфлакона одеколона — хоть надевай противогаз — и делал на голове пробор,
причем вылизывал его так долго, что казалось, разделит пополам и череп.
Представляете, как это выглядело со стороны? На плоту среди разных снастей стоит
экстравагантный тип, одетый с иголочки! Он портил весь вид, и смотрелся
совершенно нелепо — словно парфюмерная этикетка на канистре крепкого мужского
напитка.
Каждый вечер этот пижон клялся, что с утра начнет новую жизнь: бросит курить,
будет вставать чуть свет, заниматься гимнастикой, обливаться. Справедливости
ради замечу — один раз действительно рано встал, начал кувыркаться, но потом
плюнул и снова лег.
Откровенно говоря, Котел вообще выглядел жалким в нашей компании. Трудно было
поверить, что он способен что-то делать, что-то мастерить. Между нами затесался
не мужчина, а парниковый цветок и белоручка. Он, видите ли, не мог укрываться
колючим одеялом и спать на жестком; можно подумать — мы не одного поколения и он
привык спать на пеликаньем пуху. Выходит, забыл эвакуацию, «буржуйки» и стеганые
телогрейки-ватники, которые мы носили, будучи подростками. Но когда я ему об
этом напомнил, он вспылил:
— Да почему, собственно, я сейчас должен терпеть неудобства? Укрываться
войлочным одеялом, а не спать в роскошном пуховике-спальнике?! После войны уже
прошло двадцать лет. Все страны давно восстановились и достигли огромного
прогресса, а мы все стоим в очередях за колбасой и вообще за всем. Человек еще
не родился, а уже стоят в очереди за коляской для него, потом записываются в
очередь в детсад, в спецшколу, на получение квартиры, даже на кладбище. В туалет
и то очередь. Прямо, страна очередей! У нас самые длинные очереди в мире!
— Не в очередях дело, и уж не в колбасе точно. По колбасе в небо не полезешь, —
глубокомысленно заметил я, но Котел не понял моего тонкого намека.
Еще перед началом путешествия Котел извел меня идиотскими вопросами:
— А что будем делать, если польют затяжные дожди? А вдруг лодка перевернется,
что тогда?
По словам Котла, он обладает неограниченными возможностями: может влезть на
самое высокое дерево или убить самого свирепого хищника. Но это по его словам,
вы же понимаете, а очки втирать он умеет здорово. Говорит, например, что отлично
стреляет. Не знаю, правда это или нет. Скорее, сочиняет. Даже точно, врет. Ведь
ружье-то мы захватили, по он его почему-то побаивался.
Или плавание! Хотите верьте, хотите нет, но за все путешествие я так и не понял,
умеет ли он вообще плавать? По-моему, не умеет. Во всяком случае, этот рохля
постоянно намекал на какую-то свою таинственную болезнь, что-то вроде
водобоязни.
Каждый вечер, укладываясь спать, Котел вокруг себя посыпал ДДТ от насекомых, но
те ползли по стенам палатки до потолка и прыгали на него сверху. И кстати,
только на него. Нас с Кукиным они не трогали.
И со мной, и с Кукиным Котел разговаривает бесцеремонно, ироничным, язвительным
тоном, и громко, почти кричит в уши; так обычно говорят с дураками, думая, что
до них быстрее дойдет (я не раз убеждался, что он нас недооценивает. Например,
расскажет анекдот и объясняет, что в нем смешного. Особенно это касается
политических анекдотов, что, как известно, небезопасно).
Другое дело — почитатели джазовой музыки — их Котел любит всем сердцем;
разговаривает с ними умиленно-размягченным тоном и веселится в их обществе до
неприличия. А этих самых почитателей-обожателей, фанатиков-меломанов у него
целая туча. Он чуть ли не ежедневно шастает из компании в компанию, блещет
«огромной» эрудицией, бренчит на гитаре — «оживляет общество», как
массовик-затейник, любитель аплодисментов; и конечно, в этих самых компаниях он
выискивает единомышленников своих вредоносных взглядов.
Наблюдая за Котлом, я сделал открытие: человек неизбирательный в дружбе, имеющий
слишком много знакомых, не может быть порядочным человеком. Пояснить? Не надо!
Вот именно!
Все, что касается собственных успехов в джазе, Котел беззастенчиво
преувеличивает. Он закоренелый врун, то есть врет с подробностями. Послушаешь
его, так никто иной, как он родоначальник и популяризатор нашего джаза, что его
ансамбль чуть ли не единственный «в неимоверно тяжелых условиях продолжает
искусство импровизации».
— Что только с нами не делали, — говорит Котел (в своей обычной заковыристой,
въедливой, какой-то липкой манере). — И писали угрожающие записки и портили
инструменты. Многие музыканты устали бороться, не выдержали и бросили джаз,
устроились в коммерческие коллективы, в рестораны, кое-кто вообще уехал за
границу, а мы выстояли. И теперь на наши концерты давка... Теперь полегче. В
некотором смысле. Джазу покровительствуют отдельные композиторы, даже
устраиваются фестивали. И вот, скажите мне, кому нужно было это надругательство,
эти зажимы?! Сколько от этого невосполнимых потерь! Сколько людей сломалось,
сколько исковерканных судеб?!
Признаюсь, в этом монологе есть относительная правота — то, что на концерты
ансамбля Котла нельзя попасть. Но почему? Объясню. На мой взгляд, популярность
подобных оркестров создается тем, что они исполняют запрещенную музыку и играют
в подвалах. Нелегальность порождает истерический ажиотаж, форменные легенды. Дай
им свободу, официальный концерт, у настоящих ценителей музыки завянут уши и на
второе выступление никто не придет…
Но не вздумайте усомниться в проповеди Котла и перебить его. Начнет все сначала
и загнет похлеще, обрушит на вас неиссякаемое словоизвержение. Лучше всего ему
поддакивать и делать вид, что верите. А еще лучше удивиться: «Ну и ну, скажи,
пожалуйста!». Неплохо также вставить: «Бесспорно!». Котел сразу опустит глаза и
замолчит. Но не думайте, что ему стыдно. Если Котел опускает глаза, ему ни капли
не стыдно — он обдумывает новую липу. В это время можно уйти. Другого способа
нет, поверьте мне. Однажды очень вежливо я напомнил Котлу:
— Учти, Котел! Бог видит все твои злодейства. Ты наверняка попадешь в ад.
И знаете, что он мне ответил?
— А я туда и хочу. Там общество лучше.
Последний и самый ужасный недостаток Котла — безумные идеи. Он весь набит
теориями и мнениями, как сделать наше общество процветающим.
— Прежде всего, — вещает он, — не надо изобретать велосипед. Есть страны с
отлаженной, проверенной временем экономикой. Чего проще — скопировать ее один к
одному и дело с концом. Так нет, нашим чиновникам подавай особый путь — во все
втиснуть идеологию, несбыточные цели. Кретины! Их призывы и окрики только
раздражают людей. Ведь если у человека есть стимул, он и так будет хорошо
работать.
Я человек осторожный и трезвый, выслушиваю разные мнения и терпим к чужим
взглядам. Может быть в идеях Котла что-то и есть, но пусть от них трещит только
его голова. Беда в том, что когда Котлу втемяшивается новая идея, он становится
смертельно опасен для окружающих — ведь он не успокоится, пока не изложит ее
приятелям и не проверит их реакцию — такие у него драконовские методы (не
случайно, многие при встрече от него отворачиваются).
Вот, кажется, о Котле все. Все плохое, конечно. Хорошее в нем тоже есть, иначе
он не был бы моим другом, вы же понимаете. Только добрые дела Котла
настораживают, даже вызывают подозрение — все привыкли к его подвохам. Его
достоинства вы увидите дальше — хорошее в людях всегда видно, ведь они скрывают
только плохое. Вот я и вывел Котла на чистую воду, чтобы вы не строили иллюзий
на его счет.
Да, чуть не забыл! У Котла есть еще один недостаток — он закончил мединститут и
работает в НИИ; не знаю, как вас, а меня вид халата и запах лекарств выводят из
равновесия. Вот уж кто мастера морочить голову, так это врачи! Сколько раз я от
них слышал: «Примите это, примите то, хуже не будет». Или: «Это может помочь, но
может и навредить». Короче, я знаю только один способ выздороветь — внимательно
выслушать врача и поступить наоборот.
Теперь о втором моем приятеле — толстяке по прозвищу Кука, которого я тоже знаю,
как облупленного.
Настоящие его имя и фамилия — Александр Кукин. Он сокурсник Котла по институту,
тоже врач, но работает в районной поликлинике. Кука — это сто килограммов жира,
втиснутые в широченные брюки и женскую кофту (он почему-то всегда носит кофты
своей бабушки и при этом говорит: «красиво то, что удобно»). Лицо у Куки
круглое, как сковородка, его щеки виднеются из-за спины, глаза водянистые и
мутные, а губы выпячены и кажется, что он все время лезет целоваться. Кука
рыжий, со светлыми ресницами и бровями — точь-в-точь огородное пугало. Пальцы у
Куки толстые и мягкие, как сардельки, но когда он их сжимает, его кулачищи
внушают трепет. Рядом с Кукой мы, безусловно, чувствуем себя в безопасности:
чуть что посылаем его вперед, как танк.
При встрече Кука невероятно крепко пожмет вам руку, так, что у вас захрустят
пальцы — здороваясь с ним, будьте начеку. Но не думайте, что он рад встрече —
просто дает понять, что занимался борьбой и намерен разговаривать с позиции
силы. В этом вы убедитесь с первого же вопроса. Например, спросите:
— Не знаешь, какая завтра будет погода?
А он тут же бестактно:
— А ты знаешь?
То есть сразу заставляет вас обороняться. В этом сквозит какая-то болезненная
подозрительность, вызванная, как мне кажется, общением с Котлом (у них не просто
витиеватые отношения — все значительно сложнее — об этом дальше). Прощаясь, Кука
непременно хлопнет вас по плечу (или обнимет медвежьей хваткой) и пожелает
удачи, но не очень большой — гораздо меньшей, чем обычно желает самому себе.
У Куки тоже набирается целая охапка отрицательных черт. Меньше, чем у Котла, но
все-таки штук пять или шесть есть. Сейчас их перечислю.
Прежде всего у Куки излишняя фантазия. Подогретый болтовней Котла, распалив
жгучее воображение, он по вечерам бегал вокруг палатки, надувался, принимал
устрашающие позы, пинал воздух, делал выпады и фырчал — пугал невидимых врагов.
Днем он носился по окрестностям и безостановочно палил из ружья в воздух (днем
он был гораздо смелее, чем ночью — Котел это называл «преувеличенным почтением к
темноте»).
Все путешествие этот импульсивный холерик изнывал от тоски. Его боевая, кипучая
натура тянулась к подвигам, он все время хотел, если не переделать весь мир, то
хотя бы столкнуться с опасностью, но это ему никак не удавалось.
Напористый Кука постоянно ходил увешанный охотничьими доспехами (с утра
напяливал патронташ) и чтобы поддержать в себе воинственный дух, горланил марши.
Из своих вылазок он приходил взлохмаченный и помятый, ложился на землю, пыхтел,
сопел и хрипло тянул:
— Ничего, когда-нибудь призовут к ответу всех, кто измывался над стилягами,
проводил кампании против широких брюк, коротких юбок и длинных волос, кто
запрещал читать Гумилева. В истории ничего не скроешь, как ни замалчивай.
Куке всюду мерещатся какие-то «подслушивающие», попросту — стукачи. Как-то я
возвращался с грибной прогулки и он, безрассудный, приняв меня за «доносчика»,
выстрелил. Хорошо, что попал в корзину, а ведь мог и мне в голову! Когда же мы
на самом деле засекли какого-то «сверхлюбопытного», он естественно промазал. Вот
это воинственное поведение Куки, его преступные наклонности, безответственность
в словах и поступках — огромный невыносимый недостаток. Я думаю, вы согласны со
мной. За него Куку рано или поздно упекут за решетку.
По ночам Куку мучили кошмары: во сне он хрюкал и свистел и улюлюкал, и лягал
нас, и бил, и вопил какие-то команды. Первое время я толкал его в бок. Но разве
этот деревянный чурбан что-нибудь чувствовал! Он переворачивался и гремел еще
громче. Тогда я будил его и посылал за чем-нибудь, и пока он ходил, успевал
заснуть…
Главное, Кука спал с открытыми глазами. Поэтому, никогда нельзя было сказать с
полной уверенностью: спит он или бодрствует. Тем более, что спал он где попало.
Прикорнет, например, у дерева, ему орешь, а он вроде и не слышит. Подходишь, а
он стоя спит, как лошадь. Один раз так уснул и свалился в костер, но мне, к
сожалению, не довелось увидеть этого интересного зрелища. Знаю только, что Котел
еле стащил дымящегося Куку с углей.
— Я постоянно не высыпаюсь, — говорил Кука. — У меня накопленная усталость,
работы невпроворот. Это Котел в своем НИИ бумажки перебирает, они там все
теоретики, а я практик, оказываю людям конкретную помощь. Районная поликлиника —
это не слабая штука. Некогда дух перевести. Перед кабинетом толпа, а еще вызовы
на дом и на каждого больного по регламенту четыре с половиной минуты. За это
время диагноз толком не поставишь... Я-то не тороплюсь, не считаюсь со временем,
всех принимаю. Стараюсь пристроить больных в ведомственные больницы, помогаю
доставать заграничные лекарства, — Кука смеялся довольный своим благородством.
Кука невероятный обжора — еда для него важная часть жизни; пищу он уминает с
рычанием и копает ложкой, как экскаватор. Ничего нет удивительного, что его
разнесло. Сам Кука так объясняет свое пламенное пристрастие:
— Я все послевоенное детство недоедал и привык есть про запас. (Кстати, он может
одновременно есть самую контрастную пищу: суп с печеньем или селедку запивать
сладким чаем).
Бывало, набьет себя, погладит живот, «червячка заморил», — пробасит. Я ни минуты
не сомневаюсь, что при определенных условиях Кука стал бы людоедом, то есть умял
бы и нас с Котлом… С ним стыдно ходить в приличные компании — за столом сжирает
все в радиусе метра; что не успевает съесть, забирает с собой. Плебейские
замашки! Разумеется, второй раз в гости Куку не приглашают.
Однажды захожу к нему, а стол ломится от еды, прямо ножки трещат от всяких яств.
— Чтой-то у тебя за праздник? — спрашиваю.
— Никакой не праздник, — бурчит. — Легкий завтрак. Решил отведать дефицитных
харчей, знакомый достал талон на заказ. Садись, лопай! Небось, такое видел
только на картинках. И правильно, нечего баловать нашего брата. У нас от этого
может быть изжога... Но, скажу тебе, сейчас наемся и больше мне этих деликатесов
и даром не надо. Я живу по-пиратски и ем то, что под рукой. И скажу тебе, как
врач, простая пища полезней всего. Простая пища и бодрящий, лечебный неслабый
воздух.
Четвертый недостаток Куки — полное отсутствие музыкального слуха, но как все
люди без слуха, он особенно много и громко поет, вернее, воет. У каждого есть
любимая песня, у Куки ее нет. Он любит марши и является ярым приверженцем
барабанного боя; в поездке он ежедневно вскакивал ни свет ни заря и во весь
голос распевал бравурные куплеты. А голос у Куки — гул из погреба, и разумеется,
я постоянно не высыпался и при случае отчитывал горлопана. Надо сказать, марши —
стратегические порывы Куки, в них не только его взгляды на жизнь, но и план
действий.
— Что ж ты хочешь, — оправдывался он, — меня бодрящими маршами пичкали с
детства. И теперь пою их непроизвольно. Хочу что-нибудь лирическое, поймать
кайф, а вырывается марш.
Кука страшный спорщик. В основном с ним спорит Котел. Они постоянно сцепляются,
и я удивляюсь, как за годы совместной учебы в институте не прибили друг друга.
Стоит, например, Котлу привести сомнительный факт о том, что у нас не создано ни
одного лекарства, как Кука встает в боксерскую стойку.
— Зато какой придумали инструмент для сшивания сосудов! И вообще России во
многом принадлежит первенство: еще Кулибин изобрел прожектор и микроскоп… Мы
изобрели молниеотвод, радио и телевизор… И ледокол, и трехфазный ток, и
полупроводники... И конвейер до Форда придумал Мосин. Да у тебя пальцев не
хватит, если я начну перечислять! Нашими талантами питается весь мир!
— Кое-что изобретали, но что толку?! — повышал голос Котел. — Физиков с их
полупроводниками объявили вредителями. И генетиков тоже. От всего нового тут же
отмахивались, а потом, когда на Западе развивали наши открытия, начинали
лихорадочно наверстывать упущенное, да не тут-то было — уже отброшены назад.
Сейчас в технике и медицине отстаем на сто лет. О чем ты говоришь?!
— Мы и сейчас во многом неслабые! — не сдавался Кука, растопырив руки. — Возьми
плотины, суда на подводных крыльях, ракеты, атомные ледоколы!
Я не ввязываюсь в споры с Кукой. Для меня он слишком мелок как соперник, да и
что это за спор, если я только припру его к стенке, как он набрасывается на меня
с кулаками и тупо бормочет:
— Давай, давай защищайся! Сила — лучший довод в споре!
Поднаторевший в словесных баталиях, Кука спорит по каждому пустяку и при этом
клянется дурацкими клятвами, вроде: «Упади мне на голову кирпич, если вру!». Но
допустим, ладно — он что-нибудь докажет, на этом спору и закончиться бы, так нет
же, Кука внезапно все объявляет наоборот…
Во время спора Кука ужасно распаляется: в горячке сбрасывает рубашку, башмаки, а
после особенно затяжных споров, вообще остается в одних трусах (его коронный
номер). И постоянно демонстрирует бицепсы, давая понять, что в критический
момент любому противнику даст оплеуху.
Еще Кука — игрок-маньяк. Это его шестой недостаток. Он с детства имел
ненормальные увлечения (расшибалка, карты), с юности играет во все игры, да еще
имеет разряд по теннису и потому считает себя на голову выше нас. Вернее, Котла.
Я-то весьма сведущ по этой части, поскольку являюсь отличным спортсменом — об
этом выскажусь чуть позднее. В путешествии Кука со всеми (и с нами, и с
попутчиками) до одури резался в шахматы. Безотлагательно замечу — если вы не
умеете играть в шахматы, не рассчитывайте на дружбу с Кукой, но если умеете, да
еще будете ему проигрывать, станете его близким другом.
Кука ужасно расстраивался, когда проигрывал — начинал нервничать, чесаться,
грызть ногти, потом ложился на траву и подолгу неподвижно смотрел в небо и
отвечал односложно и зло, как будто проиграл не партию, а корову. В такие минуты
Котел снова пододвигал к нему доску и нарочно поддавался. И простодушный Кука,
не распознав жалкой хитрости, снова начинал веселеть (вот первобытная
наивность!), а выиграв, вскакивал и так сильно сжимал нас в объятиях, что ребра
лезли наружу.
Последний, седьмой, недостаток Куки — пристрастие к технике. Я ошибся —
недостатков у Куки не пять, не шесть, а семь. Я лучше о нем думал. Кука
выписывает кучу технических журналов и при случае не прочь что-нибудь
смастерить, починить. Дома у него все механизировано; попробуешь открыть
форточку, а он сразу: «Подожди!» — и нажмет какую-то кнопку; раздастся треск,
стены комнаты зашатаются и форточка с грохотом распахнется.
В качестве мастера на все руки Кука просто донимает меня: то предлагает залудить
кастрюлю, то готов заменить проводку или наладить телевизор, который постоянно
барахлит. Но я, конечно, не прибегаю к его услугам. Знаю я этих
кустарей-самоучек! Все разбирают, от часов до автомашины, а соберут — вещь не
работает.
Чем еще дополнить и усилить образ Куки? Кроме всего прочего, он неряха и
грязнуля. И грубиян — выражается крайне непристойно, к каждому слову добавляет
ругательство — здесь у него обширный словарный запас, а любимое слово в его
арсенале — «неслабо» (у него вообще какой-то замусоренный язык). И хвастливый
Кука. Не такой, как Котел, но все же. Например, носит плащ с дыркой на груди,
чтобы афишировать медаль «За спасение утопающих». И еще Кука не упустит случая
посмеяться над другими. Однажды он простудился и на ночь Котел всучил ему
горчичники. Наутро мы его спрашиваем:
— Ну как, помогли?
— Нет, — качнул головой Кука.
— Почему же, должны были помочь. Ты их снял через час?
— Нет. Они и сейчас на мне.
Поворачивается, а они у него на куртке. И так заржал, что стал румяный, словно
блин. Но попробуйте, вы посмеяться над ним, сразу его глазищи завращаются в
орбитах — первый признак, что у него чешутся кулаки. Кука обидчив (обиды помнит
по много лет) и не прощает шуток над собой.
Вот, пожалуй, основные пороки Куки. Это, конечно, не означает, что все остальное
у него достоинства, хотя в общем Кука оптимист, как все разбойники, и добрый
парень, ведь толстяки редко бывают злыми, а если они еще и рыжие, то не бывают
вообще.
Я сторонник объективности, и в данном случае просто обязан сказать пару слов о
себе. Понятно, о себе говорить трудно, но все же попробую.
Я высокий, неплохого сложения и тонкой душевной организации; взгляд у меня
открытый, глубокомысленный, на губах легкая усмешка, волосы мягкие, как у
большинства добрых людей, душа благородная, отзывчивая, характер легкий,
покладистый, почти ангельский.
Я культурный, деликатный, спокойный, уравновешенный, пунктуальный, обязательный,
прекрасно воспитан, веду себя естественно и просто, со скромным достоинством
(дорожу своим именем). В разговоре удачно острю, в спорах противоборствовать мне
(в смысле ума) не стоит — расчихвостю любого, и сделаю это без напряга. Мой ум
непобедим, клянусь вам!..
Что еще? Ну, в еде я непривередлив — ем все подряд, вот только от капусты
расстраивается желудок. Галстуки предпочитаю большие, яркие, рубашки с отливом,
ботинки скрипучие, лакированные, люблю смотреть как в них отражаются облака.
Сплю на жестком, хожу по середине тротуара, руками при ходьбе не машу… По
специальности я шофер, по профессии художник, по призванию путешественник.
Перечислю основные черты моего характера: я наделен природной пытливостью и
богатейшей фантазией. Особой застенчивостью не страдаю, но и не выпячиваюсь, как
некоторые. Моя искренность в сочетании с честностью дают отличный результат —
люди ко мне тянутся. Я не из робкого десятка, но в то же время не так глуп,
чтобы быть бесшабашно храбрым и по каждому ничтожному поводу ставить свою жизнь
под угрозу. В опасностях я стойкий, хладнокровный, а в обычной обстановке
действую осмотрительно, долго все взвешиваю, ко всему приглядываюсь, но поступаю
решительно и бесповоротно. Моя отличительная особенность — я пристально изучаю
жизнь.
В плане накопленного опыта у меня крепкая, даже могущественная база. Я
достаточно практичен и не стремлюсь к нереальным целям, то есть не замахиваюсь
на неосуществимое. Я не такой мрачный пессимист, как Котел, и не такой оголтелый
оптимист, как Кука, хотя первый считает меня «политически безграмотным», а
второй — безынициативным, стоящим в стороне от времени, не видящим «дальше
своего дома, своих дел». Чудаки! Как раз проницательные наблюдения и вдумчивые,
неторопливые выводы — признак мудрости, а разные трепыхания и словеса —
просто-напросто мальчишество...
Что еще о себе сказать? Есть у меня еще второстепенные, вспомогательные, крайне
редкие качества. Например, к девушкам отношусь иронично и времени на ухаживания
и всякие поцелуйчики не трачу. Только какая-нибудь красавица начнет меня
околдовывать или, чего доброго, выяснять отношения — сразу рву. «Все! — говорю.
— Пока! Теперь обнимай воздух вместо меня». Долгое время ни одной красотке не
удавалось меня окрутить, хотя они так старались!
Вам не терпится узнать о моих недостатках. Угадал? Не тешьте себя этой мыслью.
Вы о них не узнаете. Потому что их попросту нет. Да, да — нет. Больше того, вы
уже, наверное, заметили, мои основательные достоинства, мою исключительность, в
лучшем смысле этого слова. Согласитесь, нужно иметь отменное мужество, чтобы
отважиться путешествовать с такими, как мои приятели. Ведь Котел поехал только
потому, что накрылась его путевка в санаторий, а Кука хотел оторваться от родных
и отведать деревенских харчей. Существуют и другие предположения, но по-моему
это наиболее правдоподобное. Вы представляете, каково в этой теплой компании
было мне, который хотел побывать в романтической глуши, проверить себя,
набраться впечатлений и поработать — порисовать (я закончил художественное
училище и работаю оформителем в комбинате, и в творчестве достиг немалой высоты
или глубины — не знаю, как лучше сказать. Дело в том, что я невероятно
талантлив, но это отдельный серьезный разговор).
К сожалению, приятели относятся ко мне без должного почтения. С легкой руки
злослова Котла приятели зовут меня Чайник. Он как-то, насмешливо хохотнув,
брякнул:
— Твоей фамилии, как грибов поганок. Будем-ка звать тебя Чайник — у тебя нос как
у чайника.
Так и пошло... Но что я хотел вам объяснить? Сами-то вы, наверняка, не
догадались — каким образом мои приятели, два таких разных человека, дружат? Ведь
один из них (Кука, конечно), прочитав в газете, что где-то рушатся мосты,
опрокидываются пароходы, обваливаются здания, скрипит зубами и рвется в пекло.
— Бесхозяйственность! — гремит. — Я бы им!
А другой (Котел, соответственно), ядовито усмехается:
— Чем хуже, тем лучше, тем скорее начнутся перемены, чиновники поймут, что на
одних призывах и лозунгах не продержаться.
Вот и ответьте мне, пожалуйста, как же они уживаются? Вы бормочете что-то
уклончивое, невразумительное, будто нас тянет к тому, в ком есть то, чего нам не
хватает — в смысле, контрасты притягиваются, и что в спорах рождается истина.
Это все ерунда, вот что я вам скажу. Я затыкаю уши, когда слышу такие разговоры.
Во-первых, спор подрывает дружбу, а во-вторых, никто не знает окончательных
истин. Да их и нет, поверьте мне, с моими недюжинными запасами знаний во всех
областях. Ладно, не буду вас мучить и открою тайну: их спасаю я, мои
рассудительность и спокойствие, и я... трудно объяснить, умнее их, что ли. Да,
да, бесспорно умнее их обоих вместе взятых. Да, собственно, что я! У меня вообще
есть все основания считать себя незаурядным человеком. Даже выдающимся. Будьте
добры, подлейте мне вина!
Теперь хочу предпослать несколько крайне ценных советов. Внимательно слушайте.
Во-первых, если вам когда-нибудь взбредет в голову отправиться в путешествие, ни
в коем случае не берите с собой приятеля, зацикленного на политике — он изведет
вас философскими умозаключениями. И не приглашайте в напарники джазмена —
замучает рассказами о том, как зажимают, ставят «вне закона» джаз, обольет
грязью «официальную» эстраду и, навязывая свой вкус, обрушит на вас ураган
тошнотворных звуков. И конечно, не берите азартного игрока, приверженца любой
игры, даже шахмат. Вы поняли меня? Прошу это учесть, принять к сведению. Все
игры рано или поздно приводят к уязвленному самолюбию, затаенной злости и, как
конечный результат, — к ссорам, а то и дракам…
И толстяка не берите, влезет в палатку — не оставит вам места или зажмет так,
что не вздохнете. И слишком тощего не берите — ночью вопьется костями вам в бок,
узнаете, где раки зимуют. Лучше всего, вообще никого не берите. Поезжайте один.
И не на какую-то там речку, а на юг, к морю. Поселитесь в гостинице, там
пушистые ковры, глубокие диваны, поваляйтесь на горячем песке, поднажмите на
спелые фрукты и все такое... Забегая вперед, скажу, что именно к этому я и
пришел в конце наших скитаний (это моя основная мысль).
И еще один дополнительный, чрезвычайно дельный совет. Будете писать о
путешествии, измените имена приятелей. Не дай бог они прочтут — сразу станут
заклятыми врагами. На меня не смотрите. Я оставил настоящие имена только потому,
что мои приятели никогда не прочтут этот очерк. Ведь Котел читает только
запрещенных авторов, а Кука — одни детективы. Ко всему, повторяю — Котел отпетый
лентяй, а в суматошной жизни Куки серьезной литературе нет места.
Кстати, с вашего разрешения, я время от времени, по ходу рассказа, буду
заглядывать в свои записи. Не для того, чтобы посмаковать детали, а чтобы не
упустить из вида кое-какие моменты, чтобы мой рассказ оброс важными
подробностями... Да, вы разливайте вино-то, не стесняйтесь! У меня есть в запасе
еще пара бутылок. Чего-чего, а этого добра и курева у меня всегда в достатке.
Понимаете ли, в моем возрасте без них никак не обойтись. Переживите с мое — от
вас вообще ничего не останется. Итак, пойдем дальше.
Вернуться: Все мы не ангелы
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
