ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
Заколдованная
УТРЕННИЕ ТРАМВАИ
кое-какие воспоминания из детства
ЛИВЕНЬ В ЛЕСУ
Я считал, что меня постоянно все обманывают, причем одни дурачат на каждом
шагу явно, грубо и беззастенчиво, другие втирают очки, краснея и заикаясь. По
моим наблюдениям, только два-три человека меня не обманывали, но я был уверен —
они просто ждут случая, чтобы как следует надуть. Так я думал, потому что был
чрезмерно мнительным и потому что сам врал напропалую. К тому же шпиономания во
время войны коснулась и нашего городка и заронила немалую подозрительность в
наши души.
На соседней улице жила одна бабка. Каждое воскресенье она брала корзину и
уезжала в лес за грибами, но что странно — из дома выходила поздно, часов в
девять утра, когда настоящие грибники уже возвращались. Не проходило и трех
часов, как старуха снова появлялась на улице, но уже с полной корзиной грибов,
прикрытых листьями орешника. Грибы она привозила только белые и всегда чистые и
ровные, один к одному.
Лес, в котором собирали грибы, начинался на окраине города в трех трамвайных
остановках от нашей улицы. В том лесу росли почти одни сыроежки. Редкие хорошие
грибы — подосиновики, лисички, белые — обирали на рассвете заядлые грибники. А
после воскресений, когда лес заполняли отдыхающие, с полян исчезали и сыроежки.
Именно поэтому обильный урожай бабки выглядел каким-то колдовством.
Первое время ее полные корзины я объяснял простым везением, но, когда увидел их
постоянство, заподозрил неладное. Я стал присматриваться к старухе и заметил в
ней немало странностей.
Внешне она мало чем отличалась от других старушенций — была морщинистой и
сгорбленной, с сухими, корявыми руками, одевалась, как и большинство ее
сверстниц, — черное платье, кофта и обыкновенный ситцевый платок. Но ходила эта
бабка далеко не как все пожилые люди. Она не шаркала ногами и не стучала палкой,
а как-то бесшумно кралась. Вначале я обращал внимание только на ее простодушный
взгляд и какую-то глуповатую механическую улыбку. Встречая на улице знакомых,
она кланялась с елейным видом и, если ей что-нибудь рассказывали, сосредоточенно
слушала, наклонив голову набок, все время поддакивая и кивая. Потом я стал
подмечать, что при этих встречах бабка как-то неестественно меняется. То
изобразит ужас на лице: округлит глаза, приложит ладонь к щеке, закачает
головой, заохает. А то вдруг впадет в другую крайность: начнет отворачиваться от
собеседника, махать на него руками и хихикать беззубым ртом. Я стал все больше
убеждаться, что старуха тонко работает под наивную дурочку, а сама выуживает из
людей разные сведения. Сколько раз я слышал, как доверчивый собеседник,
пользуясь мнимым вниманием старухи, изливал ей душу, выкладывал все, что
наболело, а старуха прослушает то, что ее интересует, потом вдруг украдкой
отведет глаза и на ее лице появится такое спокойное выражение, какое может быть
только у безразличного ко всему человека.
Правда, иногда она тоже что-нибудь рассказывала. Чаще всего о своем сыне,
который жил, по ее словам, где-то за городом, но почему-то никогда ее не
навещал. Каждый раз, рассказывая о нем, старуха всхлипывала и театрально
прикладывала платок к глазам. Вся эта неестественность, фальшивость бабки, ее
постоянная игра и настроили меня против нее и навели на мысль, что она
занимается какими-то темными делами. Ко всему прочему, бабка никогда не смотрела
в глаза собеседника, и это подтверждало мои подозрения.
Однажды в воскресный полдень, когда старуха возвращалась с полной корзиной, я
изобразил на лице пронзительную понимающую усмешку и двинулся ей навстречу,
предварительно нахлобучив кепку на лоб и засунув руки в карманы, чтобы придать
себе устрашающий вид.
Заметив меня, старуха побледнела и перешла на другую сторону улицы. Этот ее
маневр окончательно убедил меня в том, что она, боясь разоблачений, избегает
наших встреч, и подумал: «Пора заявлять в милицию о бабкиных махинациях», но
потом решил не спешить и собрать побольше улик, чтобы вывести на чистую воду не
только бабку, но и ее возможных сообщников. Короче, замахнулся на героический
поступок.
Спустя неделю в воскресное утро я взял корзину, будто бы для грибов, и стал
подкарауливать бабку. Как только она вышла из дома, я принял беспечный вид и,
насвистывая, пошел за ней. Пройдя всю улицу, бабка свернула в переулок и
пружинящей, мягкой походкой направилась к трамвайной остановке. Я держался от
нее на почтительном расстоянии, делал вид, что рассматриваю афиши, на самом деле
все время косился в сторону загадочной грибницы.
Когда показался трамвай, я ускорил шаг и в вагон вошел одновременно с бабкой.
Покупая билет, она заметила меня и сразу перешла на переднюю площадку. Всю
дорогу она озабоченно посматривала в окно. На конечной остановке вышла из вагона
и зашагала по дороге в сторону леса. Я направился за ней.
Внутренне я чувствовал себя несколько напряженно, поскольку не знал, к каким
неожиданностям себя подготовить, но как только мы вошли в горячий седой ельник,
решил особенно не рисковать и посвятить первую вылазку разведке, ну а в случае
чего спрятаться в кустах.
В тот день сильно пекло, и в глазах рябило от солнечного света. Воздух был
жгучий и серебряный от пыли. По краям дороги виднелись лесные купавы и клевер.
От цветов текло горячее испарение.
Пройдя ельник, бабка обернулась и, заметив меня, поправила платок и, прибавив
шаг, затопала меж деревьев, вдоль дороги. Я усек — она решила поводить меня за
нос и завести в глухомань, и чтобы дать ей понять, что разгадал коварный
замысел, подбежал к ней почти вплотную, а для большей убедительности еще и
громко запел марш. Это должно было означать: «Все, милая бабуся, хватить
притворяться, твоя песенка спета».
Услышав мой голос, бабка пошла еще быстрее, на ходу все время поправляя платок.
«Нервничаете, милая бабуся, — усмехнулся я. — Ничего не попишешь, плохи ваши
дела, если за вас взялся такой человек, как я».
Увлекшись погоней, я и не заметил, как ельник давно перешел в густой сосновый
бор. На мгновение задрав голову я увидел качающиеся раскаленные стволы; они
потрескивали чешуйчатой корой, а их верхушки жутко шумели. Опустив голову, я
вдруг обнаружил, что бабка исчезла. Пробежал несколько метров, вгляделся в
дорогу, но «грибницы» и след простыл. «Притаилась где-нибудь в кустах», —
мелькнуло в голове, и я стал рыскать под зелеными навесами, но бабка словно
растворилась в воздухе. Это обстоятельство вселило в меня некоторый страх, я
подумал — уж не причастна ли бабка к потусторонним силам, но тут же отбросил эту
мысль и, проявив чудеса храбрости, продолжил поиск.
Через полчаса, взмокший от беготни, я с досады плюнул и поплелся назад. Бабка
оказалась хитрее, чем я думал. Стоило мне на минуту отвлечься, как она обвела
меня вокруг пальца.
В следующее воскресенье я решил выследить ее во что бы то ни стало. С раннего
утра взял корзину и демонстративно уселся на бабкином крыльце. Часов в девять,
как обычно, она вышла, поправила платок и, увидев меня, злорадно засмеялась.
— По грибочки, сынок, собрался? — прошепелявила и затрусила к трамваю. Я не
отставал от нее ни на шаг.
День опять был знойный. Парило, и от раскаленной брусчатки струился горячий
воздух; даже в тени стоял сухой и светлый жар.
На окраине старуха неожиданно свернула с дороги и пошла к лесу наискосок, через
бледно-зеленые посевы овса. Я был не такой дурак, чтобы не понять, что это
делается для отвода глаз, с целью запутать меня, но на этот раз решил быть
осмотрительней и шел за бабкой по пятам; «больше обманный номер не пройдет», —
цедил про себя. Несколько раз старуха оборачивалась и укоризненно качала
головой, но мне уже было все равно, уже надоела эта игра, и я упрямо маршировал
рядом.
Когда мы вошли в лес, неожиданно загрохотал гром. Потом солнце закрыла большая
лохматая туча, и на дорогу упали тяжелые, как дробь, капли дождя. Свет в лесу
стал темно-зеленым, и откуда-то сбоку, из-за листвы потянуло ветром.
— Вернулся бы ты, сынок, — промямлила старуха, не оборачиваясь. — Гроза будет.
В глубине души я и сам подумывал о возвращении, но после этих слов, явно
рассчитанных на то, чтобы от меня избавиться, решил перенести все лишения и
довести героическое дело до конца. Здесь уже было задето мое самолюбие, мой
престиж.
Неожиданно над лесом сверкнула молния, и так шарахнуло, что в воздухе
закружились хвоинки. Потом послышался нарастающий шум, и на дорогу обрушился
ливень. Я думал, старуха спрячется под дерево, но она только участила шаги. Я
еле за ней поспевал. Идти было трудно, намокшая трава стала скользкой, к
ботинкам липла глина и разная труха, то и дело я спотыкался о корни, ползущие
через дорогу. А старуха как ни в чем не бывало семенила своей кошачьей походкой
и только бормотала:
— Ну и сынок! Ну и сынок!
Дождь хлестал все сильнее; казалось, сверху извергается неистовый водопад; перед
глазами все слилось в мелькающие серые полосы, точно кто-то невидимый штриховал
и деревья, и кусты, и дорогу. Я промок до последней нитки, в ботинках хлюпало, а
мокрая одежда неприятно прилипала к телу.
Но вскоре тучи над лесом разошлись, и вокруг разлилось море света. Сквозь листву
еще просеивались редкие капли, но от деревьев уже валил пар, и в лужах, как
острова, плыли облака — я брел прямо по лужам, разбивая облака вдребезги.
— Пронесло, слава Богу, — пробормотала бабка и сразу же резко свернула на тропу.
Я бросился за ней и через десять шагов увидел впереди сруб с высокой изгородью
из горбыля. Внутри у меня что-то закололо, а ноги сами по себе остановились.
— Пошли, пошли, сынок, — обернулась бабка. — Обсохнешь и пойдешь по грибы.
«Ну уж нет», — подумал я, и перед моими глазами сразу возникла шайка грабителей.
Я замотал головой и сошел с тропы. Старуха что-то проговорила и направилась к
дому.
Сделав небольшой крюк, я подошел к строению с другой стороны, присел под кустом
и стал всматриваться.
Дом был необычный: между бревен вместо пакли виднелся мох, по крыше стелилась не
черепица, а дранка, над окном висел лист фанеры с надписью: «Дом лесника
Кузьмина». Даже для непосвященного в дела старухи было ясно — надпись носит
отвлекающий характер, поскольку один-единственный дом в лесу ничем другим быть и
не мог. Но главное, дом огораживал высоченный забор, который, конечно, тоже
неспроста был таким высоким. На этом мокром заборе, как манящий мираж, как
ложная вывеска дрожала радуга.
Пока я сидел под кустом, листва подсохла, снова раскрылись цветы, и над
разнотравьем, как языки пламени, замелькали бабочки. О прошедшей грозе напоминал
только поток в канаве перед домом, где плыла размытая трава, сорванные ветви и
даже маленькие островки с кустами и цветами.
Я уже хотел вылезти из укрытия и немного размять затекшие ноги, как вдруг
калитка в заборе скрипнула и со двора вышла лохматая собака; широко зевнув, она
стала лениво чесать задней ногой за ухом.
Спустя некоторое время за калиткой показалась старуха с высоким бородатым
мужчиной — он обнимал бабку и, наклонясь, что-то говорил. Потом вдруг передал
корзину, прикрытую ореховыми листьями, и поцеловал старуху в щеку. Когда бабка
отошла, мужчина окликнул ее и попросил что-то захватить с собой в следующий раз.
Старуха закивала, а мужчина вдруг добавил:
— И приезжайте пораньше, мама! Теперь, после дождика, много наберу!
Возвращался я в скверном настроении. Мне было жаль времени, которое потратил на
самую обыкновенную бабку. Только подходя к дому, я немного повеселел. Наверно,
до меня дошло, что все-таки лучше жалеть о том, что было, чем о том, чего не
было да и не могло быть!
Леонид Сергеев. Заколдованная. Повести и рассказы. М., 2005.
|
