ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
УБИЙСТВО ГАПОНА
П.М. Рутенберг.
Часть II
Отчеты Центральному Комитету Партии С.-Р. о предательстве
и смерти Гапона.
{31}
ОТЧЕТ 1*
(* Рассказы Гапона и его разговоры со мной записаны, поскольку было
возможно, с буквальной точностью. Слова и выражения в моем изложении те,
которые употреблял сам Гапон. Примечания от моего имени помещены там, где
это мне казалось нужным для ясности.
При редактировании этих отчетов исправлено и сокращено только то, что
говорится от моего имени. Сказанное самим Гапоном и записанное в свое время
— не изменено. Последние два отчета подтверждаются, конечно,
присутствовавшими.
Добавленное позже тоже помечено.)
6 февраля 1906 г. в Москве, где я жил нелегально, ко мне явился Гапон.
Моя жена, вполне ему доверявшая и знавшая, как меня разыскать в эти дни,
указала ему, куда обратиться. Гапон приехал 5-го утром из Петербурга и
явился по данному адресу. Ему сказали, что я туда должен прийти только 6-го,
в 3 часа дня. Когда я пришел, Гапон уже ждал меня.
Он сказал, что приехал специально повидаться со мной и сообщить мне что-то
очень важное.
— Дело, большое дело. Верно. Не надо только смотреть узко на вещи. Ты даже
догадаться не можешь, в чем дело. Вечером поедем в Яр, (Яр — загородный
ресторан в Москве) там поговорим.
Я указал, что в Яр ехать неудобно в полицейском отношении. Да и не к чему.
Можно тут сейчас переговорить.
— Пустяки все это, — вспыхнул он чего-то, но сейчас же добавил упавшим
голосом, странно на меня поглядывая: — Ты не бойся. Ты мне, главное, верь.
Поедем. Говорю тебе, не арестуют. Потом я пригласил Александру Михайловну
(Имена, набранные в разрядку, изменены. А.М. — хозяйка квартиры, где мы
встретились) и старого ученика моего по семинарии с женой. Он хороший
человек. Поедем. Проведем вечер. Там поговорим.
Я наотрез отказался ехать в Яр разговаривать о {32} конспиративных делах.
Любой сыщик мог его там узнать в лицо, и я провалюсь. Да и приглашенные им
посторонние люди будут мешать. Предложил ему, если хочет, говорить сейчас.
Он отказался, сославшись на отсутствие настроения для разговора по такому
важному делу. Мы условились встретиться на той же квартире в 9 часов вечера.
Вид и настроение Гапона, которого я не встречал с ноября 1905 года, меня
поразили.
Во-первых, он слишком хорошо был одет. Для Гапона, бывавшего ежедневно в
голодных рабочих кварталах, это было некстати, резало глаз. Во-вторых, он
весь как-то облинял. Был пришибленный, беспокойный. Взгляда моего не
выдерживал. Щупал меня глазами, но со стороны, так, чтобы я не заметил.
— Потом мы все-таки поедем в Яр. Настроение у меня плохое. Хочется немного
развлечься.
— Зачем же обязательно в Яр? Можно здесь посидеть.
— Я этого кабака еще не знаю. Хочу посмотреть. И чего ты упираешься. Хочу с
тобой вечер провести. Ты ведь понимаешь, что неловко, раз я пригласил уже
людей.
— Ладно, там видно будет.
Гапон сидел в кресле, подперев рукою голову, совсем расслабленный.
Расставаясь с ним, я сказал, между прочим, что пойду купить себе пальто.
— Дорогое купишь пальто?
— Рублей в 35.
— Такое дешевое? Хочешь, я куплю тебе хорошее пальто?
— То есть как это ты купишь мне пальто?
— Ну подарок. Ну, хочу купить тебе хорошее пальто (он подчеркнул слово
"хорошее"). Понимаешь? Ну, подарок, что ли.
Я отклонил неуместный подарок.
Вечером, в 9 часов, после длинного предисловия об узости взглядов
некоторых товарищей (революционеров) о том, что надо делать, что из всех
товарищей он ценит только меня одного, что когда лес рубят, щепки летят и
т.д., он взял с меня слово, что все, что сообщит мне, останется между нами,
так как это большая тайна.
Не подозревая ничего особенного, я обещал.
Рассказал Гапон следующее.
{33} Он приезжал в Россию три раза. Первый раз в августе 1905 г. (Тогда он
до России не доехал. Был только в Финляндии. Заявление в печати, что он
провел тогда три месяца среди крестьян и рабочих, — неправда. П.Р.)
Второй раз он приехал ненадолго после манифеста 17 октября 1905 г.и третий
раз — в конце декабря 1905 г.
Во второй его приезд, т.е. после 17 октября, некоторые либералы: Струве,
Матюшинский и другие — стали хлопотать у Витте об его (Гапона) легализации и
об открытии 11 отделов. Особенно хлопотал о нем Матюшинский, бывший много
лет с.-д. и с.-р. и имевший большие связи. Витте не соглашался.
Раз Матюшинский познакомил его с чиновником особых поручений при Витте,
Мануйловым, который сообщил, что Витте очень беспокоится о судьбе Гапона. Он
ценит гениальные способности Гапона, и ему будет крайне тяжело, если Гапона
арестуют. Дурново настаивает на его аресте. Пребывание Гапона в Петербурге
очень опасно. Этот арест принесет большой вред рабочему делу. Граф Витте
просит его, для его же пользы и для пользы рабочих, уехать из Петербурга.
После долгих переговоров с Мануйловым, "бывшим агентом Плеве в Париже",
пояснил Гапон, пришли к следующему соглашению: правительство через Мануйлова
выдаст ему паспорт. За это Витте обещает:
1) открыть отделы, 2) возместить причиненные в январе отделам убытки в сумме
30.000 рублей и 3) недель через шесть легализировать Гапона.
Около 24 ноября (точно числа не помню) Гапон уехал за границу,
уполномоченным по всем делам оставил Матюшинского.
Решение это было принято Гапоном не единолично, а по совещанию с
"организационной комиссией" (Возобновившейся гапоновской рабочей
организацией.)
Отделы были открыты. Были затрачены большие деньги на их отделку. Но во
время московского восстания их опять закрыли.
Не дождавшись шестинедельного срока, Гапон вернулся в Россию, около 25
декабря 1905 г. Причиной этого преждевременного приезда Гапон выставляет
усиленною за ним слежку в Париже и некоторые другие соооражения, которых мне
не сказал.
Вернувшись, он узнал, что Витте обещаний своих {34} не сдержал. Отделы хотя
были открыты, но немедленно были закрыты. Вместо 30.000 рублей выдано только
7.000.
По поручению Витте делом о гапоновских организациях заведывал министр
торговли Тимирязев. К нему была отправлена депутация от рабочих за
объяснениями. Тимирязев сообщил, что деньги выдал полностью, и показал
расписку Матюшинского в получении всех 30.000 рублей. Относительно отделов
сказал, что Дурново не разрешает их открыть.
Оказалось, что Матюшинский скрылся с 23.000 рублей. За ним в погоню послали
рабочих Кузина и Черемухина.
При следующем свидании Гапона с Мануйловым тот объяснил, что Витте ведет
борьбу с Дурново за отделы, что отделы теперь — кабинетский вопрос. Дурново
сказал, что подаст в отставку, если откроют отделы. Мануйлов еще прибавил,
что теперь этим делом ведает Дурново и что с Гапоном хочет повидаться правая
рука Дурново — Рачковский, вице-директор департамента полиции.
Гапон на свидание согласился.
Оно было назначено в отдельном кабинете в ресторане. (Всех свиданий Гапона с
Рачковским в отдельных кабинетах до 6 февраля было четыре: одно у Контана,
два у Кюба, одно у Донона. В каком ресторане какое из свиданий — не знаю.)
Рачковский выразил большую радость представившемуся случаю встретиться с
таким талантливым человеком, как Гапон. Гапон прибавил: "Рачковский сразу
поддался моему обаянию. Ты ведь знаешь, я людей знаю хорошо и видел это
ясно".
Рачковский сказал, что говорит от имени Дурново и что все, что говорит он,
есть в то же время мнение Дурново. По вопросу об открытии отделов дело
обстоит очень туго. Дурново считает отделы очень опасными и присутствие
Гапона в Петербурге совершенно нежелательным при настоящем положении вещей.
(Это свидание происходило в конце декабря или в начале января 1906 г.)
Все, и Дурново, и Трепов, считают его человеком талантливым и в то же время
опасным. Они говорят, что Гапон 9 января устроил революцию на глазах у
правительства, и боятся, что теперь он выкинет что-нибудь подобное.
Гапон успокаивал Рачковского. Он говорил, что {35} имеет в виду только
профессиональное движение. Взгляды его на рабочее движение изменились. Оно
должно развиваться мирно. Относительно вооруженного восстания и прочих
кровавых мер он, Гапон, теперь мнения свои изменил. От крайних взглядов,
высказанных им в прокламациях (напечатанных Гапоном после 9 января), он
отказывается и жалеет о них.
Рачковский указал на то, что правительство никаких гарантий в этом не имеет.
Он просил написать Дурново письмо и изложить в нем все сказанное.
Рачковский совершенно согласен с Гапоном относительно постановки рабочего
дела и теперешнего положения России.
Гапон письмо писать отказался (так он говорил). Тогда Рачковский сказал, что
без такого письма нечего и говорить о новом открытии отделов. На государя
прошлогодние гапоновские прокламации навели мистический ужас, и во всем,
происходящем теперь в России, он винит Гапона. Дурново необходимо явиться с
каким-нибудь оправдательным документом к государю при докладе по этому делу.
Гапон написал Дурново.
Это было около 15 января 1906 г.
(Я просил Гапона прочесть мне черновик, если у него есть. Он ответил, что
оставил в гостинице, а на следующий день принесет и прочтет.)
Рачковский взялся передать письмо Дурново и просил у Гапона разрешения
прийти на следующее свидание с крайне интересным и талантливым человеком,
Герасимовым, начальником петербургского охранного отделения. Трепов о нем
необыкновенно высокого мнения, считает его самым талантливым человеком в
департаменте полиции. А Герасимов очень желает повидать Гапона.
Гапон разрешил.
На этом рассказ Гапона должен был оборваться.
Было уже поздно. Гости, которых Гапон пригласил ехать в Яр, были в сборе и
давно уже нетерпеливо стучались в дверь, предлагая кончить "серьезные
разговоры".
Я опять отказался ехать. Но Гапон настаивал. Даже обиделся.
Я видел, что он рассказывает мне не все. Многого я не понимал. Многого я не
знал еще. А узнать и понять надо было все, во что бы то ни стало. Интересно
было {36} посмотреть его в кабаке. Может быть, даже пьяным. Почему он так
настаивает? Я согласился.
Поехали в Яр на тройке.
Ехать пришлось Пресней среди пепелищ. По обеим сторонам стояли остовы домов,
без крыш, без окон, — домов, от которых остались обломки стен,
продырявленных пушечными ядрами. Улицы пусты. Только городовые на постах с
виновками. Попутчики-москвичи указывали, откуда стреляли из пушек, где
больше всего было убитых. Рассказывали отдельные эпизоды, происходившие на
том или другом месте, где мы проезжали. Нервы напрягались. Но я с большим
вниманием следил за Гапоном. В дороге он много курил, почти ничего не
говорил. Дамы его постоянно тормошили, чтобы вывести из апатии. За городом
он ударился из одной крайности в другую: стал свистать, гикать, но скоро
опять умолк.
Приехавши в Яр, он предложил пойти в общий зал. Я запротестовал. Взяли
кабинет. Просидели несколько минут. Гапон был недоволен. Наконец, он
решительно заявил, что надо идти в общий зал.
— Там музыка, там женщины, там телом пахнет.
Такое заявление меня заинтересовало. Я махнул рукой на конспирацию.
В общем зале сели в переднем углу, направо от двери, около оркестра.
Пил Гапон мало. Был совершенно разбит. Часто укладывал руки на стол и голову
на руки. Подолгу оставался в таком положении. Потом поднимал голову, надевал
пенсне и рассматривал зал. Я думал тогда, что он изучает "женщин". Позже
убедился, что кроме "женщин" он в зале видел и еще кого-то. Он снимал
пенсне, опять укладывал голову с каким-то бессильным отчаянием на руки,
опять поднимал ее и, обращаясь ко мне, говорил:
— Ничего, Мартын, все хорошо будет. Несколько раз обращался к сидевшей рядом
с ним даме:
— Александра Михайловна, пожалейте меня.
Я всеми силами старался скрыть все более и более овладевавшие мною
отвращение и ужас.
На следующий день, 7 февраля, Гапон прочел мне черновик письма к Дурново,
о котором он говорил накануне.
Кроме взгляда на настоящее положение России, на необходимость
профессиональной рабочей организации {37} и открытия 11 отделов, там
говорилось о необходимости вернуться к началам манифеста 17 октября,
давалось объяснение событиям 9 января 1905 г. В этом письме говорилось также
о святости для Гапона особы государя.
Предательства в письме я не заметил. Но соответствует ли этот черновик
оригиналу — не знаю. Во всяком случае, думаю, что в гостинице он черновика
не оставлял.
Гапон продолжал прерванный накануне рассказ.
Следующее свидание с Рачковским происходило уже в присутствии жандармского
полковника Герасимова, опять в отдельном кабинете. Герасимов был в штатском
платье.
Свидание началось с того, что Герасимов также высказал Гапону свое удивление
и восхищение. Закусывали стоя. Герасимов изловчился и, под видом выражения
своих приятельских чувств, ощупал карманы пиджака Гапона и даже похлопал его
по задней части тела, чтобы убедиться, что у Гапона нет револьвера. Все это
Гапон мне продемонстрировал. Гапон рассказал это в доказательство того, как
они "осторожны".
За обедом Рачковский передал впечатление, которое произвело письмо на Витте
и Дурново.
Витте сказал: "Гапон хочет меня вы...ать, но это ему не удастся".
Дурново, дойдя до фразы, где Гапон, излагая события 9 января, говорит, что
особа государя для него священна, но интересы народа также, рассвирепел и
швырнул от себя бумагу.
Вообще, отношение и Витте, и Дурново, и Трепова к Гапону недоверчивое. Они
боятся его, — опять что-нибудь устроит.
— Ведь вот вы говорите, что теперь у вас никаких революционных замыслов нет;
вы бы нам доказали это как-нибудь.
Рачковский говорил, что правительство находится в крайне затруднительном
положении: нет талантливых людей. А о таких, как Гапон, и думать нечего.
Рачковский ломал руки и дрожащим голосом говорил:
— Вот я стар. Никуда уже не гожусь. А заменить меня некем. России нужны
такие люди, как вы. Возьмите мое место. Мы будем счастливы.
Говорилось о больших окладах, о гражданских чинах, полнейшей легализации
Гапона и об отделах.
— Но вы бы нам помогли. Вы бы нам рассказали {38} что-нибудь. Осветите нам
положение дел. Помогите нам.
Рачковский сослался на исторический пример искреннего раскаяния бывшего
народовольца Льва Тихомирова. Гапон должен доказать правительству, что оно
может ему доверять.
Гапон ответил, что ничего не знает.
Ему возразили, что это немыслимо для такой личности, как Гапон. Он
сталкивался с массой людей за границей и в России.
— Расскажите нам, что вы делали за границей, с кем встречались. Докажите
вашу искренность. Тут Гапон уклонился в сторону.
— Ты понимаешь, — обращался он ко мне, — надо смотреть шире, надо дело
делать. И при Народной Воле там служили и все выдавали товарищам. Лес рубят
— щепки летят. Дело важнее всего. Если там пострадает кто-нибудь, это
пустяки. Положение такое, что надо его использовать. Раньше я был против
единичного террора, теперь за единичный террор. Надо им отомстить. Витте и
Дурново — это одно и то же. Они только политику ведут такую, что во всем
виноват Дурново, а Витте добрый. Знаю, что там провокация или что бы про нас
ни сказали... Пустяки. Надо смотреть широко. Верно я тебе говорю?
— Ладно. О ком они тебя спрашивали?
— Спрашивали о Бабушке и Чернове. Я сказал, что знаю их. Но больше ничего не
сказал.
— Еще о ком спрашивали?
— О тебе спрашивали, — бросил он небрежно и замолчал.
Я сидел в это время за столом, он ходил по комнате, поглядывал на меня и
ухмылялся.
Я молчал, ждал, что будет дальше.
— Ей-богу, спрашивали.
— Что же спрашивали?
— Да ты, должно быть, неосторожно держал себя с рабочими. Тебя за Нарвской
почти все в лицо знают. Кто-нибудь из рабочих и выдал. Между ними ведь много
провокаторов. С рабочими надо быть осторожнее.
И опять замолчал. Ходит и молчит. Время от времени на меня поглядывает.
— Так о чем же они спрашивали?
— Ды, ты боевыми дружинами, что ли, занимался. Мы, говорят, знаем, да
изловить не можем. Хорошо, говорят, прячешься. Два раза арестовывали тебя,
да улик никаких не было. Пришлось освободить.
{39} Помолчав некоторое время, он опять начал:
— Они говорят, что ты очень серьезный революционер. Что через твои руки
большие деньги, должно быть, проходят. Они знают, что ты на рысаках
разъезжаешь, кутишь. (Короткое молчание.) Главное, понимаешь, не надо
бояться. Грязно там и прочее. Но мне хоть с чертом иметь дело, не то что с
Рачковским. От них узнать сколько можно.
— Еще что спрашивали?
— Спрашивали про наши отношения. Я сказал, что ты мой первый друг. Про 9
января спрашивали. Как все тогда произошло. Они все знают. Вообще, к тебе с
уважением относятся. Серьезный человек, говорят.
— А ты что же?
— Я подтвердил. Очень серьезный человек, сказал.
— А когда про боевые дружины спрашивали, что ты ответил?
— Сказал, что боевые дружины для него пустяки, но что человек серьезный. А
про Павла Ивановича и Ивана Николаевича (Иван Николаевич, как известно,
кличка Азефа. Павел Иванович — кличка Савинкова.) ничего не спрашивали, —
вдруг спохватился Гапон. — Я ничего и не сказал, конечно.
В том, что спрашивали, я не сомневался, не сомневался и в том, что он сказал
и про них все, что мог. А сказать Рачковскому он мог и про партии, и про
отдельных лиц, потому что за границей к нему, особенно в первое время,
относились с доверием. Так как он постоянно бывал среди товарищей, то
узнавал и многое конспиративное.
— Когда я им сказал, что в очень близких с тобой отношениях, они вдруг
сказали: "Вы бы нам вот этого соблазнили"... Ей-богу, так, сукины дети, и
сказали. (Ухмыляется.) Про Боевую Организацию расспрашивали. Я сказал, что
ничего не знаю. Они не верят. Но я так сказал, как будто знаю. Они ее очень
боятся. Я сказал, что для этого большие деньги нужны. Не меньше ста тысяч.
"Хорошо", — говорят. Я тогда сказал, что они должны делать все, что я им
скажу. Обещали. Рутенберг не должен быть арестован, говорю. Обещали. Тебе
нечего теперь их бояться. Тебя не арестуют. Ты мне верь. Прямо поезжай в
Петербург. Главное, нечего бояться повидаться там, поговорить. Ведь это
пустяки. Для меня дело важней всего.
Гапон еще долго говорил, доказывал, рассказывал.
{40} А я его слушал и изредка вставлял тот или другой вопрос.
Все свелось к тому, что он взял на себя поручение узнать и выдать "заговор
против царя, Витте и Дурново". Для этого "соблазнить" меня в провокаторы.
Гапон рассказывал все это под видом "плана": использовать свое положение с
революционной целью. Но он путал. Вначале он говорил о терроре и о
необходимости поскорее повидаться с Павлом Ивановичем и Иваном Николаевичем
(он считал их, как и меня, членами Боевой Организации). Гапон должен войти в
состав Б.О. на равных с нами правах и все знать, "не так, как в Женеве". А
там можно будет использовать его положение: узнать про Витте и Дурново.
Дело в том, что Витте и его приближенные, как Мануйлов, хотели бы, чтобы
убили Дурново. А Рачковский и Дурново были бы не прочь, чтобы убрали Витте.
(Гапон забыл, что говорил мне: Витте и Дурново — одно и то же) На этой
струнке он уже играл и узнал у Мануйлова, что Дурново ездит к своей
любовнице М...й на Моховую улицу, д. №... (Фамилия и адрес у него записаны в
памятной книжке.) Дальше можно будет узнать еще больше. Главное, не надо
терять времени, повидаться с П. И. и И. Н. и вместе все обсудить. Я, со
своей стороны, должен на них повлиять, чтобы они ему, Гапону, доверяли.
А потом все предприятие сводилось на деньги, и к концу разговора —
исключительно на деньги. Без денег ничего сделать нельзя. Деньги — рычаг
всего. Для этого необходимо повидаться с Рачковским и Герасимовым, иначе
"они увидят", что он "ничего не знает", и "перестанут доверять" ему.
Когда он выражал желание видеться с П. И. и И. Н., он забыл, что брал с меня
слово, что никто не узнает про наш разговор. Теперь он сказал, что хотел
видеться с ними, и опять говорил: "Свидание с Рачковским останется в
абсолютной тайне, и никто о нем не узнает". Мне нечего опасаться, да и
свидание ни к чему не обязывает. Можно только поговорить, пообедать вместе в
отдельном кабинете и разойтись.
— А едят они как хорошо, если бы ты знал! — вставил он неожиданно и махнул
рукой. Помолчав:
— Конечно, сейчас ходить не следует. Надо обождать немного, недели две.
Больше дадут. А то подумают, что ты сразу поддался.
{41} — Ты им сказал, что меня зовут Мартыном? — спросил я.
— Нет, боже сохрани.
— А они знают это имя?
— Не знают. Да ты не беспокойся. Верь мне. Горячо и гладко Гапон говорил
только об общих планах, а факты излагал осторожно, непоследовательно, часто
противореча себе. Мне приходилось вытягивать из него каждое слово. Он
раздражался, жаловался, что я ему не доверяю. Я возражал и успокаивал его
тем, что дело очень серьезное, а в серьезных делах надо все ясно понимать.
Поэтому я и спрашиваю, когда чего-нибудь не понимаю. Я ставил прямые
вопросы, он вынужден был отвечать.
Из разговора удалось выяснить, что Мануйлов устроил Гапону свидание с бывшим
директором департамента полиции Лопухиным. Тот его уговаривал "осветить"
положение.
— Вы только расскажите мне, не нужно писать ничего, только расскажите, что
знаете. Я вам даю слово никому не сообщать рассказанного вами, покуда вы не
будете удовлетворены.
Так говорил Гапону Лопухин. Свидание у них происходило в отдельном кабинете
за обедом. Гапон об этом свидании не распространялся. Одну характерную
фразу, сказанную им Лопухину, он привел:
— Если я вам скажу, я вам душу живую, все, чем силен был до сих пор, отдам.
Я останусь, как Самсон, без волос.
Что он еще сказал Лопухину во время продолжительного и вкусного обеда, как
Лопухин все-таки оставил его без волос и сыграл роль Далилы — я не знаю.
Когда Гапон взял на себя поручение "соблазнить" меня, он отправился к
моей жене, узнал у нее, как меня найти в Москве, и сообщил об этом по
телефону Рачковскому. Сказал, что едет ко мне в Москву. И в Яре, когда я
сидел с Гапоном в общем зале, очевидно, был агент Рачковского,
засвидетельствовавший лично, что свидание состоялось.
Гапону показывали фотографические снимки с собственноручных писем Сокова
к японскому посланнику в Париже. Письма были выкрадены из стола посланника и
сфотографированы. В них дается точный отчет израсходованных сумм.
{42} — Показывают и говорят: вот вы какие, революционеры. На японские деньги
революцию в России разводите. Как увидал, весь затрясся. Слава тебе,
господи, думаю (широко крестится), что не касался этих денег. А там
написано: "С-Р. 100.000". Слава тебе, господи (опять крестится).
— На каком языке написано письмо?
— На французском.
— Ты ведь ничего не понимаешь по-французски.
— Там было написано: "С.-Р. 100.000". Сам видел.
— Но ты ведь получил от Сокова 50.000? Как же ты говоришь, что не касался
этих денег?
Гапон смутился. Он думал, что я не знаю этого. Деньги он получил летом,
когда меня за границей не было.
— Нет, я их получил не от Сокова, а от американки, из рук в руки. Соков к
этим деньгам никакого касательства не имеет.
(50.000 франков Гапон получил, по словам Сокова, в три приема, и первую
часть лично от Сокова, для рабочих и революции, конечно.)
— Хочешь, я освобожу твоего брата (брат мой сидел тогда в Крестах) ? —
предложил Гапон.
Он и о брате знал. Все средства для моего "соблазна" предвидены. Я
отказался:
— Он молодой еще. Ему полезно посидеть в тюрьме.
— Да ведь это пустяки, — убеждал он меня. — Сделаю, как только приеду в
Петербург.
Я все-таки отказался от этого доказательства дружбы.
— Знаешь, хорошо бы потом взорвать департамент полиции, со всеми
документами, — сказал он, задумавшись.
— Зачем?
— Ну как же, там ведь много разных документов про разных лиц. Данные там
разные для суда и прочее, — продолжал он уже упавшим голосом, поглядывая на
меня исподлобья, стараясь придать деловой революционный смысл неосторожно
произнесенной вслух мысли.
— Я знаю, что все дела имеются в копиях в жандармском управлении, у
прокуратуры.
— Правда?
{43} — Ты никому не говори про то, что я тебе рассказываю. Давай вдвоем дело
делать.
Я ответил, что не могу не рассказать товарищам. Надо посоветоваться, как
использовать создавшееся положение.
Тогда он стал меня убеждать не говорить, а в крайнем случае затронуть вопрос
только принципиально, но не упоминая его имени. А то начнут говорить, что он
провокатор.
С Гапона струился пот. Он сильно волновался, нервно шагал по комнате. Я
сидел и думал, как быть.
— Отчего ты на меня не смотришь? Посмотри мне в глаза; — останавливался он
несколько раз.
Я подымал глаза, смотрел на него и видел, к ужасу моему, что передо мной
действительно Гапон, — видел, что это не кошмар, а действительность. Он
испытующе всасывался в меня глазами, поворачивался, опять ходил, опять
останавливался, вглядывался в меня и спрашивал:
— Отчего ты на меня так смотришь?
— А как же мне на тебя смотреть?
— Смотри, я тебе все рассказываю, я тебе доверяю. Смотри! —
загадочно-угрожающе говорил он и опять шагал по комнате, опять говорил.
Он настаивал, чтобы я сейчас же сказал, пойду ли к Рачковскому. Ему это
"надо знать".
Я ответил, что подумаю. Еду в Петербург, там с ним повидаюсь. Дам ответ.
Мы оба были совершенно измучены. Я не в состоянии был дальше ни слушать,
ни говорить и сказал, что должен выйти по делу. Гапон настаивал, чтобы я с
ним остался до поезда, что ему очень тоскливо. Я отказался: занят. Он
продолжал настаивать. Я сказал, что, если освобожусь рано, приду к нему. Но
не рассчитываю.
Мы расстались.
Ночевать я должен был на той квартире, где мы с ним встречались. За этим
домом и за мной началась слежка. Я решился оставаться там ночевать, чтобы не
подводить другой квартиры или мой паспорт. Я скоро вернулся туда и свалился
на диван.
Часов в 8 вечера Гапон спросил по телефону, дома ли я. Ему ответили, что
дома. Я должен был идти к телефону.
— Отчего ты не приезжаешь ко мне?
— Я болен, не могу.
— Пустяки, приезжай сейчас.
{44} — Не могу.
— Тогда я к тебе приеду.
— Приезжай. Молчание. Потом:
— Смотри, как бы ты не пожалел, что я к тебе приеду. Сейчас буду. Жди меня.
Что означала эта фраза — я не знаю.
Гапон приехал. Я лежал на диване больной. Хозяйка за мной ухаживала.
Гапон начал с упреков, что я не вовремя раскис. Я объяснил, что простудился
накануне.
— Ты смотри! Что-то с тобой неладно.
Он стал опять говорить о деле. Рассказывать товарищам я ни в коем случае не
должен ничего.
Я ответил, что ничего не соображаю: болен.
Он опять уверял, что могу совершенно свободно ехать в Петербург. Не
арестуют.
— А где теперь П. И. и И. H.? — спросил он неожиданно.
— Не знаю.
— Ты меня не....и, — произнес он, разозлившись. Лексикон его обогатился
выражением, которое, очевидно, часто употребляется в высших сферах
департамента полиции. Гапон часто им пользовался для краткости и
выразительности изложения своих мыслей. Зашла хозяйка, сказала, что пора
ехать к поезду. Он спросил, как меня найти в Петербурге. Я сказал, что
покуда не знаю.
Свой адрес —Успенский переулок № 7, кв. 13, Петр Николаевич Гребницкий — он
дал мне еще раньше.
Мы попрощались. Вид мой ничего хорошего ему, должно быть, не предвещал.
Последние его слова были с раздумьем:
— Пожалуй, лучше было бы, если бы я тебе ничего не рассказывал.
Я принял все меры к тому, чтобы выехать из Москвы, а главное — приехать в
Петербург без сыщиков, несмотря на высокую протекцию. По дороге в Петербург
я прочел в газетах письмо Н. П. Петрова "Долой маску!" о Гапоне и тридцати
тысячах рублях.
О деньгах, т. е. о 30.000, Гапон мне сказал, что знают только два человека.
А о том, что он встречается с Рачковским, знает только один из них —
рабочий. "И то не знает, в чем дело". Имен Гапон не назвал. А когда
рассказывал о соглашении с Витте, говорил, что оно состоялось с одобрения
всего комитета. Февраль 1906 г.
{45} В Петербурге я никого не застал. (Писано в июне 1909 г. Текст этого
добавления в такой же приблизительно редакции находился у ЦК с лета 1906 г.)
Узнав, что Иван Николаевич (Азеф) в Гельсингфорсе, я поехал туда. Приехал с
первым утренним поездом, кажется, в 7 часов утра, 11—12 февраля.
Рассказал все Азефу. Заявил ему, как члену ЦК, что, так как дело это
касается партии, так как я член партии, я не считаю себя вправе
распорядиться самостоятельно и жду распоряжений ЦК.
Азеф был удивлен и возмущен рассказанным. Он думал, что с Гапоном надо было
покончить, как с гадиной. Для этого я должен вызвать его на свидание,
поехать с ним вечером на извозчике (рысаке петербургской Б. О.) в
Крестовский сад, остаться там ужинать поздно ночью, покуда все разъедутся,
потом поехать на том же извозчике в лес, ткнуть Гапона в спину ножом и
выбросить из саней.
В то же утро со вторым петербургским поездом (в 10 часов утра) приехал
Савинков. Он присоединился, по существу, к мнению Азефа о необходимости
убить Гапона, но окончательное решение принято не было.
По словам члена ЦК Чернова, бывшего в то время в Гельсингфорсе, Азеф зашел к
нему в тот же день после обеда, сообщил ему о моем приезде и о рассказанном
мною и спросил его мнения. Чернов ответил Азефу, что при слепой вере в
Гапона значительной части рабочих может создаться легенда, что Гапон убит из
зависти революционерами, которым он мешал и которые выдумали, что Гапон —
предатель. ЦК не может предъявить доказательств его сношений с полицией,
кроме моих показаний о разговоре с Гапоном, присходившем с глазу на глаз.
Самым подходящим решением вопроса Чернов считал убийство Гапона на месте
преступления, т. е. во время его свидания с Рачковским.
На следующий день (или вечером того же дня) собрались все четверо: Чернов,
Азеф, Савинков и я. На этом совещании Чернов поддерживал только что
изложенную точку зрения, что одного Гапона убить нельзя, но что это надо
сделать с обоими вместе: Рачковским и Гапоном, т. е. что я должен принять
предложение Гапона, пойти вместе с ним на свидание с Рачковским, и там, в
отдельном кабинете, убить их обоих.
{46} Азеф кончил тем, что присоединился к мнению Чернова, добавив, что его
особенно удовлетворяет двойной удар: Гапон и Рачковский, так как он давно
уже думал о покушении на Рачковского, но никак не мог найти средства
подобраться к нему. Савинков и я считали, что убийство Гапона вместе с
Рачковским желательно, но комбинация эта сложная и трудно достижимая, так
как опытный полицейский Рачковский, считая меня террористом, не допустит
меня к себе на основании одной только рекомендации Гапона. Савинков считал,
что партия обладает достаточным авторитетом, чтобы заставить поверить себе,
что Гапон действительно предатель.
Обсуждение вопроса тянулось несколько дней. Савинков остался при своем
мнении. Не будучи членом ЦК и не имея, следовательно, права голоса, он
подчинился высказанному мнению двух присутствовавших членов ЦК: Чернова и
Азефа.
Предлагавшийся план был рассчитан на 2 - 3 свидания, так как в первое
свидание меня могли бы обыскать раньше, чем подпустить к Рачковскому. И в
это первое свидание я должен был вести с Рачковским "предварительные
переговоры".
Я, с своей стороны, заявил, что не рассчитываю на себя в предлагаемой мне
роли. Савинков с Черновым изобразили мне в лицах возможный разговор с
Рачковским. Азеф в этой сцене не участвовал, а только время от времени их
одобрял.
Я колебался, но в конце концов согласился. При более детальном обсуждении
дела я обратил внимание на то, что, в случае неудачи, департамент полиции
может воспользоваться разыгранной мною ролью для инсинуаций против меня. Все
присутствовавшие возразили, что само собой разумеется, что партия всем своим
авторитетом защитит мою честь от чьего бы то ни было посягательства при
первой же к тому попытке.
Азеф предполагал, что совершение самого террористического акта должно быть
сделано не мною лично. Но обсуждение дел привело к тому, что это необходимо.
Мне было поручено принять предложение Гапона и согласиться пойти с ним на
свидание с Рачковским. В мое распоряжение был предоставлен член Б. О.
Иванов. По плану Азефа, я должен был при помощи Иванова в роли извозчика и
ряда частных извозчиков симулировать организацию покушения на тогдашнего
министра внутренних дел Дурново. Цель этой {47} симуляции — заставить
Рачковского, убедившегося при помощи установленного за мною полицейского
наблюдения в том, что я руковожу террористическим предприятием в Петербурге,
охотнее искать свиданий со мной. Всякие мои сношения с ЦК и другими
партийными организациями я должен был прекратить, чтобы не навести на их
следы полицию, которая будет за мной наблюдать. Мне было поручено записывать
и присылать ЦК подробное изложение хода дела.
В случае удачи покушения и ЦК, и я должны были заявить, что ЦК постановил, а
Боевая Организация мне поручила смыть кровью Гапона и Рачковского грязь,
которой они покрыли 9 января.
Чернов и Савинков уехали. А Азеф занялся технической разработкой плана
покушения, давая мне детальные инструкции: где, на каких улицах, в какие
часы ставить извозчиков, в каких ресторанах бывать, как сноситься с ним (Азефом),
как получить разрывной снаряд и пр. Весь план "симуляции" был настолько
легковесен, что при практическом обсуждении его возможность неудачи
вырисовывалась еще яснее.
Не могу сейчас восстановить в памяти моих разговоров с Азефом по этому
поводу. Но факт тот, что он признал возможность неудачи и необходимость в
этом случае убить одного Гапона. Так как всякие сношения мои с ЦК
прекращались с моим отъездом из Гельсингфорса, то необходимо было все
заранее предвидеть и заготовить также и для этого второго случая. Что Азеф и
сделал. Он обратился к N-ам (революционная партия), изложил им положение
дела, заявив, что в случае, если придется убить одного Гапона, это будет
сделано в Финляндии, между Петербургом и Выборгом, где понадобится
помещение, лошади и люди. Он спрашивал эту организацию, чем они могут нам
помочь.
Я жил тогда в одной комнате с Азефом. В вечер, накануне моего отъезда в
Петербург, к нам пришел Фролов и от имени ЦК N-ов заявил, что они решили
предоставить в наше распоряжение, когда нам это понадобится, лошадь и двух
человек. Помещение же достать нам не нашли возможным. Подробно я должен был
условиться обо всем с их представителем в X., куда они уже послали человека
предупредить тамошних товарищей о своем решении и о моем приезде.
Так как я не помнил в лицо указанных Фроловым двух человек и так как с моим
отъездом всякие сношения и с ними у меня обрывались, мы условились, что один
из этих людей, будущий извозчик, {48} в красном галстухе и с книжкой,
завернутой в желтую бумагу, придет на вокзал провожать поезд, с которым я
еду в Петербург. Так и было сделано.
В Петербург я приехал 21 или 22 февраля. В X. виделся с бывшим в этом
городе представителем N-ов. Но тот мне заявил, что его местные товарищи
обсудили постановление их ЦК и решили, вопреки этому постановлению, что
никакого участия в этом деле принять не могут. Это сообщение меня не
остановило от поездки в Петербург, так как я считал, что организация
убийства одного Гапона могла и не понадобиться.
Электронная версия книги воспроизводится с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru/
OCR Nina & Leon Dotan (02.2003)
ldnleon@yandex.ru {00} - № страниц.
Действующие лица:
Рутенберг
Пинхас Моисеевич (1878-1942), революционер, сионистский деятель.
Гапон Георгий
Аполлонович (см. биографические материалы).
Зубатов Сергей Васильевич
(1864 - 1917), жандармский полковник.
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель).
Царские жандармы
(сотрудники III отделения и Департамента полиции).
Далее читайте:
Петиция рабочих и жителей
Петербурга для подачи царю Николаю II, 9 января 1905 г.
Гапон Георгий. История
моей жизни. «Книга», Москва, 1990. (Вы можете стаже скачать
файл в формате .FB2 для электронных книг -
gapon-georgij_gapon.zip).
Карелин А. Е. Девятое января и
Гапон. Воспоминания. Записано со слов А. Е. Карелина. «Красная
летопись», Петроград, 1922 год, № 1.
С.А. Ан-ский. Мое
знакомство с Г. Гапоном. С. А. Ан-ский (Семен Акимович Раппопорт). Собрание
сочинений. Книгоиздательское Товарищество "Просвещение". С.-Петербург, 1911-1913,
том 5. Из заграничных встреч.
Б.Савинков. Воспоминания террориста. Издательство "Пролетарий", Харьков.
1928 г. Часть II Глава I. Покушение на Дубасова и Дурново. XI. (О
Гапоне).
Спиридович А. И. «Революционное движение в России». Выпуск 1-й,
«Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия». С.-Петербург. 1914 г.
Типография Штаба Отдельного Корпуса Жандармов. V.
1905 год. Гапоновское движение и его последствия. Третий партийный съезд.
Конференция меньшевиков.
Маклаков В.А. Из воспоминаний. Издательство имени Чехова. Нью-Йорк 1954.
Глава двенадцатая.
Революция в России 1905 - 1907
(хронологическая таблица).
Э. Хлысталов Правда
о священнике Гапоне "Слово"№ 4' 2002.
Ф. Лурье Гапон и
Зубатов.
|
