|
|
Николаевский Б.И.
История одного предателя
Террористы и политическая полиция
Фото Е.Азефа из секретного архива Департамента полиции.
ГЛАВА XVI
Восстановление Боевой Организации
Герасимов и Азеф приняли все меры для того, чтобы скрыть роль Азефа в
деле ареста Отряда Никитенко. После своего первого свидания с этим
последним, Азеф стал уклоняться от каких-либо сношений с представителями
этой группы, а незадолго до намеченного
Герасимовым дня
ареста последний вообще уехал из Петербурга, — в Крым, под предлогом
необходимости дополнительно там подлечиться (Эту свою поездку в Крым Азеф,
впрочем, тоже использовал и для полицейских целей: во время нее он «осветил»
для Герасимова боевую деятельность социалистов-революционеров в Крыму и дал
материал для больших арестов там весною 1907 г. Крымские
социалисты-революционеры в то время планировали покушение против вел кн.
Николая
Николаевича во время предполагавшегося приезда последнего
туда на весенний отдых, и в этой связи поддерживали сношения с отрядом
Никитенко. Этим и объяснялся специальный интерес Герасимова к Крыму.).
Во время следствия и суда не было использовано ни одного указания,
полученного от Азефа: сообщения последнего не были известны даже
следователям и прокуратуре. Все обвинение было построено исключительно на
показаниях казака-предателя и на данных наружного наблюдения, которое якобы
было начато в результате поступившего от этого казака заявления.
Благодаря этим мерам в революционных кругах никаких подозрений на Азефа в
связи с делом {273} Никитенко не пало. И, тем не менее, тучи над головою
Азефа сгущались: угроза разоблачения подошла вплотную.
События 1905-06 г. г., до самых устоев поколебавшие здание старого режима,
внесли расстройство и в аппарат политической полиции. Появился ряд крыс,
которые желали бежать с осужденного на гибель корабля, — и все чаще и чаще
начали находиться разоблачители, снимавшие покровы с разных секретов
полицейского подполья. А так как об Азефе и его роли в партии
социалистов-революционеров в полицейском мире разговоры шли сравнительно
широко, то только естественно, что от целого ряда таких
добровольцев-разоблачителей стали поступать и более или менее определенные
указания относительно таинственного агента-провокатора, который пробрался в
самый центр партии социалистов-революционеров. Л. П. Меньщиков, — автор того
письма с разоблачением роли Азефа и Татарова, которое было получено
социалистами-революционерами в сентябре 1905 г., — правда на время прекратил
свои попытки разоблачительной деятельности: он знал, как отнеслись к его
указанием относительно Азефа в партии и считал бесполезными дальнейшие
предупреждения. Но не он один готов был выступать в роли разоблачителя.
Добровольцы находились также и в ряде других городов, и количество сообщений
о роли Азефа, — более или менее точных, более или менее определенных, —
постепенно увеличивалось. Но подавляющее большинство из них поступало к
представителям партии, которые передавали их в Центральный Комитет, а все
члены последнего питали к Азефу, полное, ничем непоколебимое доверие: мысль
о том, что организатор убийств Плеве и вел. кн. Сергея может быть
полицейским агентом, казалась настолько нелепой, что на все предостережения
против Азефа в Центральном Комитете не обращали никакого внимания.
О своем доверии к Азефу Савинков позднее говорил: «мое доверие к нему было
так велико, что я не поверил бы даже доносу, {274} написанному его
собственной рукой: я счел бы такой донос подделкой». И таково было
настроение не одного только Савинкова, — а всех членов Центрального Комитета
вообще.
Но не все добровольцы-разоблачители обращались к представителям партии.
Некоторые искали иных путей. Один из них, — некто М. Е. Бакай, — со своими
рассказами адресовался в редакцию исторического журнала «Былое», который
тогда выходил в Петербурге, и завязал сношения с одним из редакторов
последнего, с В. Л. Бурцевым. Прошлое этого гостя было далеко не
безупречным. За несколько лет перед тем он входил в состав революционной
организации в Екатеринославе; будучи арестован, выдал всех, кого знал, и
сделался секретным сотрудником полиции; вскоре его разоблачили, — и тогда он
открыто поступил на службу в политическую полицию; начальство было довольно
его работой, он несколько раз получал награды и повышения и к моменту своего
первого визита в редакцию «Былого» занимал место чиновника особых поручений
при Охранном Отделении в Варшаве. Бурцеву он с самого начала заявил, что
никаких материальных выгод для себя он не ищет: он на хорошем счету у
начальства и в материальном отношении вполне обеспечен. Но то, что он видел
за время своей полицейской службы, внушило ему такую ненависть к
правительству, что теперь он стремится только к одному: иметь возможность
помогать революционерам.
Бурцев не сразу поверил в искренность обращения этого Савла. Все рассказы
последнего он подвергал тщательной проверке. Но во всех случаях, когда такая
проверка была возможна, результаты ее были самыми благоприятными для Бакая:
все сообщаемые последним факты находили полное подтверждение. Ряд его
сообщений имел большое политическое значение.
Он достал секретный доклад, который официально устанавливал факт организации
полицией антиеврейского погрома в Седлеце.
Он разоблачил историю пыток и бессудных расстрелов, которые {275}
применялись в Варшавском Охранном Отделении. Он сообщил обширный список
полицейских агентов, которые входили в состав польских революционных
организаций. Все эти сообщения были вполне точны. Все свидетельствовало, что
Бакай вполне искренне рвал со своим прошлым — и дальнейшее показало, что так
оно и было в действительности: по совету Бурцева, он вышел в отставку и
приступил к составлению воспоминаний-разоблачений; выданный Азефом, он
вскоре был арестован и выслан в Сибирь, бежал оттуда заграницу, где вновь
давал Бурцеву материалы для разоблачения полицейских тайн; позднее он
окончил высшее учебное заведение и в настоящее время работает инженером во
французском Конго.
В таких условиях с доверием приходилось отнестись и к тому основному, что
имелось в рассказах Бакая: к его сообщению о таинственном полицейском
агенте, который стоит в самом центре партии социалистов-революционеров. Сам
Бакай этого агента никогда не видел и настоящей фамилии его не знал (он знал
только его полицейский псевдоним: «Раскин»), но ему был известен целый ряд
деталей об его деятельности, и он теперь все их сообщил Бурцеву.
Бурцев был старым революционером, близко стоял к партии
социалистов-революционеров и лично знал всех главных руководителей этой
партии. Если сообщение Бакая было верно, — а все говорило за то, что оно
верно, — то агентом-провокатором должен был быть кто-нибудь из их среды. Но
сколько не перебирал их всех Бурцев, он ни на ком не мог остановить свои
подозрения: все они так давно были в рядах революционеров, имели такие
большие заслуги перед движением, что самая мысль о возможности заподозреть
кого-либо из них казалась почти оскорбительной. В течении нескольких месяцев
Бурцев бился, как в порочном кругу: с одной стороны, казалось несомненным,
что среди данной небольшой группы людей предателя быть не может, — а с
другой, он знал, что такой предатель среди них все же имеется.
{276} Как это часто бывает, подозрения Бурцева по правильному адресу
направил случай: во время одной из своих прогулок по людным улицам
Петербурга он увидел Азефа, который, не скрываясь, ехал по улице на открытом
извозчике. Это было поздней осенью 1906 года. Аресты в это время шли полным
ходом, и всем мало-мальски крупным представителям революционных партий
приходилось тщательно скрываться от полиции. И вот в это то время Азеф, —
роль которого в Боевой Организации Бурцеву была известна, — считает
возможным не считаться с самыми элементарными требованиями конспирации.
Это сразу же навлекло на себя подозрения Бурцева, который в это время уже
искал таинственного предателя. Но в начале он не заподозрил самого Азефа:
как и другие, он в начале не мог допустить мысли о том, что всей
террористической работой партии руководит агент полиции, — и думал, что
предателем является кто-то из людей, близких Азефу, который пользуется
последним, как ширмой, — и для этой цели отводит от Азефа удары полиции. Под
влиянием этой догадки Бурцев стал перебирать в уме все, что ему было
известно об Азефе и его ближайших друзьях: кто из них может быть тем
таинственным «Раскиным», про которого ему рассказывал Бакай? «И как-то
неожиданно для самого себя, — рассказывает Бурцев в своих воспоминаниях, — я
задал себе вопрос: да не он ли сам этот Раскин?» Мысль эта казалась
чудовищной, но отделаться от нее Бурцев уже не смог: «она, как навязчивая
идея, всюду преследовала меня.» Почти невольно он начал под соответствующим
углом пересматривать все, что ему было известно об Азефе и о Боевой
Организации, — и «нередко я должен был признаваться самому себе, что чем
больше я отмахивался от обвинения Азефа, тем оно делалось для меня все более
и более вероятным».
Так появился человек, который первым в революционном лагере поверил в
предательство Азефа — и {277} начал борьбу в целях разоблачения последнего.
Для Азефа это было началом конца.
О подозрениях Бурцева Азеф узнал довольно скоро и при помощи Герасимова
старался лишить его источников информации о секретах полицейского мира. Но в
то же время он использовал эти подозрения и для другой цели: можно считать
бесспорным, что именно с этого времени, — вскоре после провала Отряда
Никитенко, — Азеф перестает быть полностью откровенным с Герасимовым и
начинает многое скрывать от него, — даже из того, что непосредственно
относится к боевой деятельности партии. На вопросы Герасимова он все чаще и
чаще отговаривается незнанием, — и решительно отказывается наводить справки,
ссылаясь на то, что под влиянием кампании Бурцева многие стали относиться к
нему с подозрением и его расспросы неизбежно поведут к ПОЛНОМУ провалу.
Для Герасимова этот последний довод был вполне убедителен. История с
кампанией против Столыпина и дело с «заговором на царя» с такой
убедительностью показали, какие особо важные услуги полицейскому розыску
может приносить Азеф, что значение последнего в глазах Герасимова поднялось
на огромную высоту. Задача «бережения Азефа» стала в его глазах одной из
главнейших задач охранной политики, и он ни в коем случае не был склонен
толкать Азефа на рискованные шаги, а скорее был даже готов давать ему советы
не размениваться на мелочи и беречь себя для особо важных дел, — для
предупреждения террористических актов центрального значения.
Тем более, что возможность возникновения таких «особо важных дел» с каждым
днем становилась все более и более вероятной.
Основное свое внимание в области партийной работы после возвращения в Россию
в феврале 1907 г. Азеф сосредоточил на общеорганизационных делах: руководил
издательской деятельностью, налаживал склады литературы, ставил транспорт ее
в провинцию.
{278} В конце концов, ни на какую другую работу он и не был способен: не
литератор, не оратор, без интереса к теоретическим вопросам, он не годился и
для роли организатора, имеющего дело с живыми людьми, так как за последние
годы в нем развились диктаторские замашки, которые отталкивали от него всех
мало-мальски самостоятельных людей и с которыми мирились, как с неизбежными
недостатками, только те, кто давно и хорошо его знал и высоко ценил за
прошлое. Не малую роль в выборе работы играли для Азефа и соображения
совершенно иного порядка: расходы на издательскую деятельность, которую Азеф
брал под свой контроль, были наиболее крупной статьей партийного бюджета, —
после расходов на боевую деятельность, — а Азеф всегда любил иметь дела с
крупными суммами партийных денег.
Любовь к таким крупным суммам заставила его в этот период заинтересоваться и
различными источниками пополнения партийной кассы; именно в это время им был
выдвинут план печатания для этой цели фальшивых денег, — план, который не
получил движения не из-за отсутствия у Азефа доброй на то воли (Переговоры
по этому вопросу Азеф вел с А. С. Турба (расстрелян в сентябре 1918 г.
большевиками в Вологде вместе с рядом других социалистов-революционеров),
который был хорошим специалистом типографского дела и в тот период руководил
легальными типографиями партии.).
Работе этого рода Азеф отдавался с большим усердием, — хотя и без большой
пользы для партии. Но для всех было ясно, что она — только временное для
него занятие и что на очереди стоит вопрос о возвращении его к его «главной
специальности», — к боевой деятельности.
Общее политическое положение с каждым днем становилось все более и более
безотрадным. Реакция праздновала свою полную победу. Все надежды на то, что
правительство пойдет на уступки хотя бы умеренно-либеральным слоям общества
были {279} окончательно изжиты. Вслед за делом о «заговоре на царя», — с тою
же целью подготовки разгона Госуд. Думы, — было создано дело о «заговоре
социал-демократической фракции» этой Думы, которую обвиняли в том, что она
якобы подготовляла вооруженное восстание. На этот раз основание для разгона
Думы было признано достаточным и 16-го июня 1907 года она была распущена.
Одновременно был изменен избирательный закон, — в направлении отстранения
демократических слоев населения от участия в выборах членов Государственных
Дум. Параллельно росли репрессии.
Гершуни, который немедленно же после своего возвращения в ряды партии начал
вести кампанию за необходимость основное внимание сосредоточить на
террористической борьбе, встречал все больше и больше сочувствия. Он
доказывал, что пришло время для нападения на «центр всех центров», т. е. на
самого царя, личная роль которого теперь уже ни для кого не представляла
тайны.
Принципиальный вопрос о необходимости отмены старого решения и о признании
допустимости выступления против царя в Центральном Комитете партии
социалистов-революционеров формально поставлен был немедленно же после
разгона второй Государственной Думы. Обсуждался он на собрании, которое
состоялось в Финляндии, — кажется, в Выборге. Это собрание не было
многолюдным. Наверняка на нем присутствовали Натансон, Гершуни, Чернов, Азеф,
— возможно, также и Ракитников с Авксентьевым. Заседание, как обычно тогда
бывало, вел Натансон. Он тоже считал, что вопрос о цареубийстве назрел и во
время предварительных разговоров на эту тему высказывался в положительном
смысле, — за то, что партия должна взяться за это дело. Но теперь, считая
необходимой крайнюю осторожность при решении ответственного вопроса, он взял
на себя функции противника цареубийства и пытался подыскивать аргументы,
которые могли бы говорить против такого выступления. Заседание превратилось
главным {280} образом в диалог между ним и Гершуни. Со щепетильной
осторожностью Натансон перебирал все те доводы, которые заставляли партию в
прошлом быть против цареубийства: вера крестьян в «царя-батюшку», настроение
колеблющихся элементов, настроения в армии, опасения дать выигрышный козырь
в руки реакции... Но в ответ на каждое его замечание Гершуни приводил целый
ряд фактов, которые свидетельствовали, что все эти доводы, столь веские еще
в недавнем прошлом, теперь потеряли всякое значение. и с запальчивой
страстностью доказывал, что после опыта восстаний 1905 г. и двух Дум есть
аргументы только за цареубийство, но нет ни одного против.
Чернов все время секундировал Гершуни, полностью поддерживая его. С ними
были и все остальные участники собрания, — если таковые имелись. Натансона
во всяком случае никто не поддерживал.
Азеф активного участия в прениях не принимал и только изредка бросал реплики
в поддержку Гершуни. Общее мнение его было известно: в это время он не
скрывал своего «глубокого убеждения, что только цареубийство может изменить
создавшееся политическое положение, неудержимо развивавшееся в сторону
реакции» (Н. И. Ракитников).
Его положение вообще было очень сложным. Он знал, что когда говорят о
«походе на царя», то все имеют в виду его, как бесспорного кандидата на
ведение этого предприятия. Об этом ему все время твердил Гершуни, который
даже усилившиеся подозрения против Азефа приводил в качестве довода в пользу
своего предложения: дело против царя, успешно проведенное Боевой
Организацией под руководством Азефа, заставит замолкнуть всех обвинителей и
с полной наглядностью покажет, как глубоко ошибочны, даже преступны были их
подозрения.
И в то же время Азеф, — в этом нет никакого сомнения, — ясно понимал всю
специальную опасность этого дела для него лично. Проектируемый поход против
царя в создавшейся обстановке не мог не быть последним в {281} его
многолетней двойной игре: если он допустит убийство царя, то его погубит
полиция; если покушение не удастся, тогда подозрения революционеров
превратятся в уверенность. Он стоял как на распутье: направо поедешь — коня
потеряешь, налево свернешь — самому не быть живу... И, тем не менее,
двигаться вперед было необходимо: с одной стороны, его тянул Гершуни; а с
другой, — в ту же сторону, хотя, конечно, и по совершенно иным мотивам, —
подталкивал Герасимов.
Последний, по его рассказам, был подробно информирован Азефом о положении
вопроса с царем. Специально совещался с ним Азеф и перед только что
описанным решающим заседанием Центрального Комитета. Общие инструкции,
которые Герасимов дал Азефу, сводились к следующему: Азеф должен был, — если
это не вредило его положению в партии, — пытаться мешать положительному
решению вопроса о цареубийстве (никаких попыток в этом направлении, — как
видно из уже сказанного, — Азеф делать и не пытался); в случае же, если
вопрос о цареубийстве будет решен в положительном смысле, Азеф должен был
взять это дело в свои руки, чтобы изнутри парализовать работу
восстанавливаемой Боевой Организации.
Заседание Центрального Комитета закончилось так, как оно и должно было при
создавшемся положении закончиться: единогласно было признано, что вопрос о
цареубийстве назрел и что партия должна взять на себя его организацию; для
этого, конечно, должна была быть восстановлена Боевая Организация. Так как
для этого последнего требовалось проведение предварительной работы, то
окончательное вынесение решения по этому вопросу было отложено на осень.
Вскоре после этого заседания, — уже в начале июля 1907 г., — Азеф и Гершуни
выехали заграницу.
Своим пребыванием там они воспользовались для {282} ряда переговоров по
вопросу о восстановлении Боевой Организации. Важнейшим этапом среди них были
переговоры с Савинковым, имевшие место в конце августа в Швейцарии.
Инициатива их принадлежала Азефу. Гершуни вообще очень невысоко ценил
Савинкова, которого он впервые увидел заграницей в самом начале 1907 г. «Я
не знаю, чем он был, — говорил он тогда же Чернову, — я видел лишь, чем он
стал. Мы можем считать, что его нет». Так оценивая Савинкова, Гершуни, —
естественно, — не мог быть горячим сторонником привлечения его к руководящей
работе в Боевой Организации. Мнение самого Азефа о Савинкове по существу
было немногим лучшее, чем мнение Гершуни. Его непригодность для руководящей
работы в терроре Азеф превосходно видел. «Павел Иванович (псевдоним
Савинкова), — говорил он в доверительных беседах, — чересчур импрессионист,
чересчур невыдержан для такого тонкого дела, как руководство террором». И,
тем не менее, именно Азеф настаивал на том, чтобы были сделаны все усилия
для привлечения Савинкова. У него были специальные причины для этого:
выступая в трудный поход, где опасности грозили ему со всех сторон, он хотел
иметь около себя человека, проницательности которого он мог не опасаться и
на преданность которого он мог полностью положиться.
Переговоры с Савинковым не были успешными и вообще носили очень своеобразный
характер: Савинков обеими ногами стоял на почве тех взглядов, которые ему за
год перед тем внушил Азеф. Он искренне принял за чистую монету все те
соображения о невозможности для террористов при старых методах работы
преодолеть полицейскую охрану, которые ему были внушены согласованными
усилиями Азефа и Герасимова, — и теперь только поражался
непоследовательности Азефа, так быстро изменившего свою точку зрения.
Положение Азефа в этом споре было не особенно завидным: Савинков все время
бил его его же собственными аргументами, — и не удивительно, {283} что от
деловых доводов по существу Азефу весьма быстро пришлось отступить на
заранее у него заготовленные позиции соображений «морального порядка». Не
имея возможности спорить против своих же собственных аргументов о том, что
террор при старом уровне боевой техники не может быть успешным, он с особой
силой настаивал на том, что «долг террориста при всяких обстоятельствах и
при всяких условиях работать в терроре»; что особенно повелительным этот
долг становится в периоды, подобные тому, который переживала Россия в тот
момент разгула реакции, когда даже неудавшееся покушение имело бы моральное
значение, показывая, что в стране еще не умер дух протеста. Именно поэтому
Азеф звал делать новые террористические попытки, — как бы ничтожны не были
шансы на практический успех.
Доводы эти, конечно, не могли убеждать. Савинков совершенно правильно
отвечал Азефу, что он, — наоборот, — считает себя морально не в праве звать
людей на борьбу, когда не имеет веры в возможность успеха, — когда есть все
основания ждать, что их гибель будет бесполезной. С соображениями о
необходимости дать какой-нибудь ответ реакции Савинков был согласен, — но
для этого он предлагал пойти совсем иным путем и перейти к системе открытых
нападений целых групп вооруженных террористов, совершающих свои набеги без
предварительной подготовки старого типа, а исключительно на основании
сведении, собираемых через посредство партийных организаций. Конечно, и для
такой работы необходимо восстановление Боевой Организации, — но эта
Организация должна быть совсем иного типа, чем старая: в нее должно входить
несколько десятков человек, для чего должны быть мобилизованы все боевые
силы партии.
Азеф и Гершуни с этими предложениями не согласились. Они стояли за старый
тип построения Боевой Организации и за старый тип ее работы. В такой Боевой
Организации Савинков участвовать отказался: {284} он неправильно понимал
причины неудач своей боевой работы последних лет, — но он верно чувствовал,
что все это время бился головой о стену, — и не был склонен продолжать эту
безнадежную игру.
Обратно в Россию Азеф вернулся уже осенью, — в самом конце сентября или даже
в начале октября. Штаб-квартира Центрального Комитета помещалась в
Финляндии, — в Выборге. Вопросу о Боевой Организации было посвящено
специальное заседание. На него приехал и Савинков, — для того, чтобы
защищать свой план организации боевой работы партии. После столкновений зимы
1906—07 гг. его сильно не любили в Центральном Комитете и встретили больше,
чем холодно. Азеф и Гершуни молчали, не снисходя до спора. Подавляющим
большинством все предложения Савинкова были отвергнуты. Было решено
восстановить Боевую Организацию в ее старом виде. Для руководства ею свои
силы предложили Азеф и Гершуни. Так как многие не хотели отпускать Гершуни
от участия в общепартийной организационной работе, то было решено, что на
первое время во главе Организации будет стоять один Азеф. Но всем было ясно,
— как пишет один из участников этого заседания, Н. И. Ракитников, — что «как
только ход подготовительных работ начатых Азефом, того потребует, Гершуни
отдастся вполне террористической работе». Не официально же Гершуни и теперь
стал ближайшим обязательным советником Азефа относительно всего, что
касалось боевой работы партии. Он не принимал участия в технике этой работы,
не входил в непосредственные сношения с вербуемыми людьми. Но каждый свой
шаг Азеф предпринимал только после совещания с Гершуни и только с его
одобрения. Они вдвоем с этого момента и до отъезда Гершуни за границу
(вызванного его болезнью) становятся главными руководителями всей
центральной боевой работы партии.
В качестве основной, — едва ли даже не единственной, — задачи перед
восстановленной Боевой {285} Организацией Центральный Комитет поставил дело
царя. Строго законспирированная, она должна была вести только одно это дело,
— не отвлекаясь в стороны других, относительно более мелких предприятий. Это
не означало отказа от таковых. Наоборот, общая оценка положения, даваемая
Центральным Комитетом, была такова, что заставляла его считать настоятельно
необходимым всемерное развитие террористической борьбы, — и в
соответствующем духе он давал свои инструкции. Но ведение всех этих
остальных террористических предприятий центрального значения решено было
сосредоточить в ведении Летучего Боевого Отряда «Карла», который с этого
момента и формально перешел в ведение Центрального Комитета. Руководство
этим отрядом со стороны Центрального Комитета было поручено Азефу и Гершуни.
{286}
Вернуться к оглавлению
Электронная версия книги воспроизводится с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru/
OCR Nina & Leon Dotan (02.2003)
ldnleon@yandex.ru {00} - № страниц.
Здесь читайте:
Азеф Евно
Фишелевич (биографические материалы).
Лев Троцкий. Евно
Азеф
М.А. Алданов. Азеф.
Евграфов Геннадий. -
Игрок, провокатор, авантюрист.
Евграфов Геннадий. -
Бомба для министра внутренних дел (Как это было. Исторический
очерк).
Документы:
Саратовское
письмо (документ, изобличающий
предательство Азефа)
Сообщение
секретного сотрудника Виноградова (Е.Ф.Азефа) из Берна в департамент полиции
Сообщение
секретного сотрудника Виноградова (Е.Ф.Азефа) из Берлина в департамент
полиции
Сообщение
секретного сотрудника Виноградова (Е.Ф.Азефа) из Берлина в департамент
полиции
Письмо Е.Ф.
Азефа заведующему заграничной агентурой департамента полиции в Париже Л.А.
Ратаеву
Письмо Е.Ф.Азефа заведывающему заграничной агентурой департамента полиции
Л.А. Ратаеву
Циркуляр департамента полиции
начальникам районных охранных отделений, губернских жандармских управлений
и охранных отделений о мерах по сохранению секретной агентуры в связи
с разоблачением Е. Азефа
|
