|
|
Николаевский Б.И.
История одного предателя
Террористы и политическая полиция
Фото Е.Азефа из секретного архива Департамента полиции.
ГЛАВА VIII
Два предателя
Но если не для революции вообще, то для Боевой Организации партии
социалистов-революционеров аресты 29—30 марта действительно явились тяжелым,
непоправимым разгромом, — настоящим «Мукденом» ее главной армии: большой
поход, организованный ею с таким колоссальным напряжением всех сил, — поход,
на котором она и политически сконцентрировала свои основные надежды, —
закончился полным поражением. Это был не только материальный, не только
организационный удар. Это был удар политический. «Впоследствии Боевая
Организация, — рассказывает летописец последней, Савинков, — никогда уже не
достигала такой силы и такого значения, каким она пользовалась» в период
между убийством Плеве и петербургскими арестами. Важна была не столько
гибель всего старого личного состава Организации, который уже побывал под
огнем и имел известный навык в боевой работе. Гораздо большее значение имел
тот факт, что Боевая Организация в результате этих арестов оказалась
отсутствующей на арене политической борьбы в момент, когда ее присутствие
там с точки зрения ее идеологов должно было казаться наиболее необходимым.
В дни упоения успехом в деле Плеве сложилась концепция о ведущей роли Боевой
Организации: она {125} с ее террором должна была идти впереди всего
революционного движения в стране, концентрируя на себе общее внимание,
привлекая общие симпатии. Массовое движение мыслилось как фон, на котором
развертывается героическая борьба одиночек из Боевой Организации. К
выступлениям этой последней должны приурочиваться всевозможные массовые
демонстрации и политические заявления. Эта концепция вождей Боевой
Организации пользовалась большим влиянием не только внутри партии
социалистов-революционеров. К ней склонны были тяготеть многие представители
и других политических группировок.
Вопрос о политических демонстрациях, развертываемых вокруг террористических
актов, был одним из главных пунктов конкретной программы политического
действия, намеченной на упомянутой выше парижской конференции представителей
оппозиционных и революционных партий в октябре 1904 г. Даже наиболее
осторожные участники последней, — представители русских либералов и польских
национал-демократов, — соглашались приурочивать организуемые ими кампании
(подача петиций, выступления на земских собраниях и т. д.) к моментам
совершения террористических покушений. Обстановка, которая существовала в
России в дни Плеве, создала иллюзию реальности подобного рода концепций:
этот удар действительно был нанесен одиночкою в момент, когда страна
молчала.
И вот теперь положение в корне менялось. Массовое движение развернулось с
небывалою силой. Волна стачек, демонстраций, крестьянских волнений,
различных восстаний, — короче: волна массового движения во всех его формах,
— шла прогрессивно нарастая. Оружие же центрального террора отказалось
служить. В наиболее нужный момент героическая одиночка, которая должна была
вести за собою массы, сама оказалась в нетях...
Это было похоронами тех заговорщищески-террористических иллюзий, которые
ярким пламенем {126} вспыхнули в дни Плеве. Героический период Боевой
Организации кончался. Начинались ее будни.
Известия о событиях в Петербурге, конечно, не могли не произвести огромного
впечатления на находившихся в это время заграницей членов руководящего
коллектива Боевой Организации, — на Азефа и Савинкова. Уже после телеграммы
о гибели Швейцера было ясно, что им необходимо спешить в Петербург: среди
оставшихся там членов отряда не было людей, достаточно квалифицированных для
самостоятельного ведения столь сложного предприятия. По рассказу Савинкова,
он тогда же предложил Азефу немедленно вместе выехать в Петербург.
После сказанного выше о тогдашних настроениях Азефа, ясно, что Азефу эта
поездка менее всего могла казаться заманчивой. Не отказываясь прямо, — такой
отказ теперь дискредитировал бы его, — Азеф стал затягивать свой отъезд,
ссылаясь на необходимость предварительно урегулировать лежавшие на нем
общепартийные обязанности: это была его обычная система отговорок. Савинков
мог поехать один, — тем более, что это было им обещано петербуржцам и они
его там ждали. Но он решил дожидаться Азефа, — хотя ему не могло не быть
ясно, что в создавшейся обстановке дорог каждый день, быть может, даже
каждый час. И действительно умелый руководитель еще мог бы многое спасти:
документы показывают, что большинство членов отряда было прослежено полицией
уже после гибели Швейцера...
Но такой руководитель из-за границы не приехал. Петербургский отряд
фактически был брошен на произвол судьбы, — и вскоре Азеф с Савинковым имели
возможность читать обширные телеграммы иностранных газет с подробными
отчетами о петербургских арестах.
Ехать в Петербург теперь уже не было необходимости: спасать было некого.
Боевая Организация фактически на время перестала существовать, — ее нужно
было строить наново.
{127} Точных сведений о причинах петербургских арестов не имелось. В их
обстановке был целый ряд подозрительных моментов, но собрать сведения о них
и произвести нужные сопоставления удалось только значительно позднее. О том,
что виновником арестов является предатель, в начале не подозревали. А между
тем такой предатель существовал.
Им был Ник. Юр. Татаров. Он был не новичком в революционном движении:
впервые он понес кару еще в 1892 г. за участие в одной студенческой истории.
Позднее он был три раза арестован по различным политическим делам и в конце
1901 г. выслан в Восточную Сибирь. Ссылку он отбывал в Иркутске, — столице
Восточной Сибири, — и здесь близко сошелся с рядом старых ссыльных, бывших
деятелей партии «Народной Воли». Под их влиянием он примкнул к молодой
партии социалистов-революционеров и быстро занял видное место в сибирских
организациях последней. Им была организована иркутская тайная типография
этой партии, в которой было напечатано несколько брошюр и прокламаций.
Типография эта осталась нераскрытой полицией, и рассказы о ней не мало
способствовали закреплению репутации Татарова, как опытного конспиратора и
убежденного революционера.
Это последнее далеко не соответствовало действительности. Позер и любитель
хорошо пожить, в революционное движение Татаров пошел только потому, что это
давало возможность играть видную роль в той студенческой среде, в которой он
вращался. Ни глубоких убеждений, ни стойкости у него не имелось.
Пребывание в ссылке «излечило» его от увлечения революцией, а родственные
связи и знакомства позволили ему нащупать пути к заманчивой карьере, которая
обещала дать много денег и возможностей хорошо пожить. Его отец был
протоиереем кафедрального собора в Варшаве и имел обширные связи среди {128}
высших чинов администрации и полиции. Он был знаком и с гр. Кутайсовым, —
ген.-губ. Восточной Сибири, — который в прежние годы служил в Варшаве в
качестве начальника варшавского жандармского округа. Один из сыновей
Кутайсова был сверстником и едва ли не школьным товарищем Татарова — сына. В
Иркутске знакомство было восстановлено, и политический ссыльный, организатор
революционной типографии, бывал в гостях в доме генерал-губернатора. Старик
Кутайсов вспомнил о своей былой жандармской практике и соблазнил Татарова
заманчивой карьерой провокатора. Он же служил и посредником на первых
стадиях переговоров Татарова с Департаментом Полиции. Последний с радостью
ухватился за предложение: время было тревожное, центральной агентуры среди
социалистов-революционеров Департамент не имел, — кроме Азефа, который жил
за границей и сведения которого далеко не удовлетворяли Департамент. Новый
агент, имеющий обширные связи в центрах партии, был как нельзя более
желателен для Департамента. 27-го января 1905г. Департамент по телеграфу дал
разрешение Татарову на выезд в Петербург: официальным предлогом досрочного
освобождения из ссылки была болезнь старика-отца; разрешение на заезд в
Петербург было мотивировано семейными обстоятельствами. 9-го февраля Татаров
выехал из Иркутска и около 20-го прибыл в Петербург.
Здесь он нашел целый ряд своих знакомых по Иркутской организации
социалистов-революционеров, занимавших видные посты в партии
социалистов-революционеров: Фриденсона, Тютчева и др. Как хорошо известного
им партийного товарища, они осведомили Татарова о партийных новостях. Из
этих рассказов ему стало известно, что в Петербурге находится отряд членов
Боевой Организации и что в его состав входит, между прочим, и Ивановская,
которую Татаров знал по Сибири. Последняя жила нелегально, но кто-то был так
неосторожен, что сообщил Татарову {129} и ее адрес. Это была исходная точка,
опираясь на которую полиция начала свое наблюдение.
Во время арестов 29—30 марта Тютчева не тронули, дав ему возможность
скрыться: как видно из документов Департамента, сделано это было «в видах
охранения агентурного источника», т. е. для того, чтобы Татаров и в будущем
имел возможность использовать свои хорошие отношения с Тютчевым в целях
получения нужной информации. Этот расчет был правилен: Тютчев помог Татарову
стать сначала разъездным агентом Центрального Комитета, а затем и членом
последнего. Правда, степень доверия к нему была совершенно иной, чем к Азефу;
в частности к делам Боевой Организации его совершенно не подпускали. Но во
всяком случае возможность узнавать очень многое Татаров приобрел. Отныне
внутри Центрального Комитета полиция имела уже не одного, как было раньше, а
двух агентов. Монополии Азефа в деле осведомления Департамента о внутренней
жизни центров партии социалистов-революционеров пришел конец.
Трудно сказать, когда именно Азеф узнал об этой перемене в своем положении.
Вернее всего, что первые подозрения у него возникли уже после петербургских
арестов 29—30 марта. Ему самому слишком часто приходилось вместе с Зубатовым
и Ратаевым разрабатывать такие планы арестов, при которых действительный
предатель оставался в тени, чтобы он не мог не понять общего значения того
ребуса, который представляла картина петербургских арестов. Кроме того, кое
о чем он должен был догадываться по тем запросам, которые приходили из
Департамента и становились ему известными от Ратаева. Но с другой стороны,
все эти источники показывали, что информация, которою располагал
Департамент, не отличалась в отношении Боевой Организации ни точностью, ни
полнотою. Татаров сам многого не знал, путался в своих догадках и путал
Департамент. Так в первых сообщениях об арестах говорилось, что в {130}
числе арестованных находится Савинков, и Департамент долго держался за это
предположение, путая Моисеенко с Савинковым. Далее Департаменту так и не
удалось раскрыть настоящее имя Швейцера. По-прежнему совершенно не
разъясненными для Департамента оставались дела об убийствах Плеве и вел. кн.
Сергея. Все это свидетельствовало, что источник информации, которою
располагал Департамент, сам о многом не был осведомлен, а следовательно не
принадлежал к числу центральных деятелей партии и во всяком случае не
принадлежал к Боевой Организации. Вернее всего, что именно таков был вывод,
который делал Азеф в течение первых месяцев после петербургских арестов. В
полном соответствии с этим стояло и его поведение: он заметно увеличил свою
осторожность в донесениях Ратаеву, стал еще более подозрителен при приеме
новых членов, — но общей линии своего поведения все еще не менял.
В партийных кругах тем временем создалась совершенно новая обстановка.
Влияние чисто террористического крыла, под влиянием роста массового движения
в стране, становилось все меньшим. Велась работа по доставке в Россию
огромных партий оружия и по подготовке на лето массовых крестьянских
восстаний. Азеф был решительным противником этих планов, и «презрительно
пофыркивал», — как выражается один мемуарист, — когда в его присутствии
заходила речь о массовом движении. По его мнению, самым целесообразным было
все имеющиеся у партии средства направить главным образом на развитие
центрального террора. Но ореол последнего теперь был уже далеко не тот, что
в первые месяцы после убийства Плеве. В выдаче средств для Боевой
Организации Центральный Комитет, конечно, не отказывал, — но ассигновки эти
далеко не соответствовали аппетитам Азефа. Тем более неотложным казалось
дело фактического восстановления Боевой Организации, — за которое и взялись
Азеф с Савинковым.
{131} Эта задача оказалась теперь много более сложной, чем можно было
думать. Все наиболее активные люди теперь рвались на массовую работу, а
потому, несмотря на общий революционный подъем.
Боевая Организация, — небывалая в ее истории вещь, — испытывала недостаток в
добровольцах, желавших войти в ее состав. Наличных сил было так мало, что о
постановке большого террористического предприятия не приходилось и думать.
После совещаний, был намечен следующий план работы; Савинков с наличными
силами Боевой Организации выехал вперед в Киев для организации покушения на
Клейгельса. Это дело продолжали считать относительно легким, а успешное
проведение его, — полагали, — явится доказательством того, что петербургские
аресты не уничтожили Боевую Организацию. Азеф же должен был выехать
несколько позднее в объезд по России со специальною целью вербовки новых
кандидатов для Боевой Организации.
Нетрудно понять, что и теперь в Россию он ехал не с легким сердцем. Но риск
такой поездки для него теперь был много меньшим, чем в дни «большого похода»
Боевой Организации, так как больших террористических предприятий теперь на
очереди не стояло. Восстановить же Боевую Организацию — навербовать для нее
новые силы, — можно было только в России. Именно поэтому Азеф теперь пошел
на риск поездки.
Эту поездку Азеф, конечно, подготовил и со стороны своего полицейского
начальства. Недовольный ростом влияния в партии сторонников ориентации на
массовые восстания, он принимал против них свои специфические меры; его
письма к Ратаеву от этих месяцев полны доносов именно на них. Некоторых из
них, — напр., М. А. Веденяпина, В. П. Троицкого и др., — он выдает за
террористов, которые едут в Россию для организации террористических
предприятий. Внимание полиции он все время направляет по этому руслу. Этими
же сообщениями он доказывает {132} и необходимость своей поездки в Россию,
на которую Ратаев, хотя и с большой неохотой, в конце концов дал согласие.
Несмотря на все старания Савинкова, покушение на Клейгельса и на этот раз не
удалось: исполнители, привлеченные для этого дела, в последнюю минуту
заколебались и не выполнили взятых на себя обязательств. Их пришлось
устранить из состава Боевой Организации. Но зато поездка Азефа дала хорошие
результаты. Добровольцев, предложивших себя на роль непосредственных
исполнителей и вполне удовлетворявших строгим требованиям Азефа, нашлось 5.
Имелось достаточно людей и для всех остальных функций. С такими силами можно
было браться и за предприятия центрального значения. Общее совещание всех
членов Боевой Организации вместе с Азефом и Савинковым было назначено в
Нижнем, на начало августа. Уже вполне конкретно очерчивалась и программа
ближайшей деятельности: на первую очередь должно было быть поставлено
покушение против Трепова.
Обстановка, казалось, складывалась очень благоприятно, — но не только
довести до конца, даже начать это дело Боевой Организации не удалось.
Съехавшиеся участники совещания поджидали приезда еще одного кандидата в
работники Боевой Организации, — А. В. Якимовой: видный деятель партии
«Народной Воли» 1879—81 гг., хозяйка той «сырной лавки на Садовой», из
которой был проведен подкоп под улицу для взрыва во время ожидавшегося
проезда царя, — она отбыла 20-ти летнюю каторгу и теперь бежала из Сибири
для того, чтобы вновь занять место в рядах террористической организации. Она
несколько запоздала, и Азеф выехал по общепартийным делам в Москву.
Первые слова, с которыми он обратился к Савинкову по возвращении, были:
— За нами следят!
Из его рассказа Савинков узнал, что в Москве Азеф встретился с Якимовой и
после этого заметил {133} за собой филеров. Для Азефа было несомненно, что
за Якимовой следили и что теперь слежка завезена в Нижний, а потому они
настаивал на необходимости немедленно покинуть этот город. Савинков и другие
члены Организации в начале сомневались в правильности опасений Азефа, но
через день-два и для них стало ясным, что полицейская слежка за ними
действительно ведется. Тогда по разработанному Азефом плану все участники
нижегородского съезда разъехались разными путями. Встреча была назначена в
Петербурге. Все обошлось благополучно, никто не был арестован, — только
Якимова недели через три была взята с поезда во Владимире.
На основании материалов, ставших известными позднее, закулисная сторона этой
нижегородской эпопеи представляется в следующем виде: незадолго до своей
поездки в Нижний Якимова виделась в Минске с Татаровым, которому, как члену
Центрального Комитета, она сообщила, что вскоре поедет в Нижний на совещание
членов Боевой Организации и увидится там с руководителями последней, —
«Валентином» (Азефом) и «Павлом Ивановичем» (Савинковым). Об этом Татаров
немедленно же сообщил своему полицейскому руководителю, и с этого момента за
Якимовой началась настоящая гонка: к ней были приставлены лучшие филеры из
Департамента, которые ни на минуту не упускали ее из глаз. Все встречи ее
регистрировались. Несомненно, что именно этих филеров заметил Азеф во время
свидания с Якимовой в Москве; несомненно, также, что их привезла за собою
Якимова и в Нижний.
Все это создавало для Азефа совершенно новую обстановку: достаточно опытный
в деле полицейского сыска, по поведению филеров он не мог не понять, что
слежка носит не случайный характер. Вполне возможно, что он даже узнал
некоторых из них и установил, что имеет дело с филерами не местными, а от
Департамента (с ними ему за годы своей деятельности сталкиваться приходилось
довольно часто и {134} при его памяти на лица он не мог не знать многих из
них). Если так, то ему должно было стать ясным, что слежка является
результатом провокации, — и при том провокации центральной, которая
осведомлена о задачах поездки Якимовой.
В этих условиях перед Азефом неизбежно должна была встать двойная задача:
все предыдущее поведение обязывало его к заботе о сохранении с таким трудом
сколоченного нового остова Боевой Организации, — и наряду с этим он должен
был отвести подозрения полиции от себя лично. Тот факт, что он не сообщил
своевременно о предстоящем съезде боевиков, ставил его самого под опасность
разоблачения полицией его двойной игры. И он торопится принять участие в
выдаче полиции нижегородского съезда, сообщает одновременно о
подготовлявшемся в Нижнем покушении на местного губернатора, — но делает все
это таким образом, чтобы иметь возможность другой рукой спасти весь личный
состав Организации. Гибнет только одна Якимова, относительно которой Азефу
ясно, что она уже раньше предана кем-то другим, и которая в глазах Азефа
поэтому стала со всех точек зрения опасной. Вся игра разыграна Азефом с
большой тонкостью и предусмотрительностью.
Он имел полное основание полагать, что теперь и «волки» будут сыты, и «овцы»
останутся целыми, — и его фонды поднимутся в обоих лагерях. Не его вина,
если на деле вышло совсем иное, — и он сам оказался поставленным под удар с
обеих сторон.
В Департаменте Полиции за последние перед тем месяцы произошла настоящая
революция в области личного состава. Лопухин, который в течение почти трех
лет занимал пост директора Департамента, вышел в отставку. Он не мог не
уйти. Трепов, — генерал-губернатор Петербурга и любимец царя, — после
получения телеграммы из Москвы об убийстве вел. кн. Сергея заявился в
Департамент, молча прошел в кабинет Лопухина и бросив всего только одно
слово: »убийца!», ушел, с шумом захлопнув за собой {135} дверь. Лопухин
пытался реабилитировать себя и лично отправился в Москву для производства
расследования. Он хотел найти наличие небрежности в деятельности московского
Охранного Отделения, которое якобы имело данные о подготовке покушения на
Сергея, но не использовало их и к тому же скрыло от Департамента. Это было
ошибкой: на самом деле след, который был в распоряжении московского
Охранного Отделения, вел не к той группе, которая совершила убийство Сергея,
а к покушению, которое одно время готовилось местным московским комитетом
социалистов-революционеров (группа А. Р. Гоца, Вноровского и др.), но было
отменено по требованию Савинкова. Никаких следов, ведущих к группе
Савинкова-Каляева московское Охранное Отделение в действительности не имело.
Во всяком случае, Лопухину поездка в Москву не помогла. Во время одного из
ближайших докладов министра внутренних дел царь выразил свое неудовольствие
работой Департамента Полиции, и Лопухину осталось только покинуть свой пост.
В начале марта он вышел в отставку, — и быть может наиболее обидным для него
было то обстоятельство, что на смену ему шел его злейший враг Петр Иванович
Рачковский.
Начало полицейской карьеры последнего, — говоря высоким стилем, — теряется
во мраке истории. Не обладая никаким образованием, он еще с конца 1860-х г.
г. начал службу в качестве мелкого чиновника различных губернаторских
канцелярий, — в Киеве, Одессе, Варшаве и т. д. Есть указания, что он и тогда
уже промышлял по мелочам в области полицейского сыска. Официально на этот
путь он вступил в 1879 г., когда стал секретным агентом знаменитого в те
времена 3-го Отделения собственной его величества канцелярии. Вскоре он был
разоблачен революционерами и открыто перешел на полицейскую службу, явившись
одним из пионеров насаждения в России системы провокации.
Быстро выдвинувшийся, он с 1884 г. занимал пост руководителя русской полиции
заграницей. На {136} нем он развил весьма энергичную деятельность, заводя
целый ряд своих агентов среди эмиграции. Простой сыск его не удовлетворял, —
он стремился оказывать влияние и на общую политику. По своему положению он
смог завести близкие связи с руководителями французской полиции, а через них
с рядом виднейших представителей прессы и политических деятелей Франции,
стремившихся тогда к заключению союза с Россией. Путем игры на бирже он
создал себе солидное состояние, которое дало ему возможность вести широкий
образ жизни. Это, конечно, содействовало укреплению его связей. Он был
хорошо знаком с Флурансом, Констаном, Делькассэ, даже с самим президентом
Лубэ. С Делькассэ он снимался на одной карточке. Одновременно он завел
личные связи и со многими крупными мира сего в России: им он помогал в игре
на парижской бирже, от них узнавал полезные новости, их использовывал для
влияния на политику. Особенно сблизился он с ген. Гессе, — дворцовым
комендантом, человеком, весьма близким к царю и через него втянулся в самую
гущу придворных интриг. В деле подготовки франко-русского союза Рачковский
несомненно сыграл заметную роль.
Он процвел, но жизненный путь его был далек от безупречности. Его финансовые
операции часто переходили грань уголовно-наказуемого. В деле полицейского
сыска он с самого начала усвоил новейшую «французскую» систему провокации,
которая не останавливалась перед бросанием бомб и подкладыванием адских
машин, когда это казалось полезным в интересах запугивания среднего
обывателя и создания таким путем необходимого «общественного мнения». На его
деньги и по подстрекательству его агентов были изготовлены «русские бомбы»,
обнаруженные в Париже в 1890 г. Его агент Яголковский подстроил ряд
«анархистских» покушений в Бельгии, — в том числе взрыв собора в Льеже. Эти
факты не представляют исключения, — и указанные агенты во всех этих случаях
действовали {137} по инструкциям Рачковского и при его содействии избежали
наказаний.
Это все было еще полбедою: русское правительство на все смотрело сквозь
пальцы, а за особо удачные провокаторские проделки даже сами цари, —
Александр III и Николай II, — посылали Рачковскому свое «монаршье спасибо».
Хуже было то, что Рачковский в своем сыскном усердии зарывался и временами
затрагивал вопросы, непосредственно относившиеся к внутренней жизни царской
семьи. Так еще в середине 1880-х г. г. он удостоил своим вниманием личную
жизнь поселившейся во Франции вдовы Александра II, княгини Юрьевской, и
писал грязнейшие доносы, как про нее, так и про ее детей.
Это взорвало Александра III: как никак, речь шла об его единокровных братьях
и сестрах, формально признанных его отцом. Рачковский получил жесточайший
нагоняй и при жизни Александра III не рисковал больше соваться в эту
область.
При Николае II, которому он был лично представлен, и который к нему очень
благоволил, Рачковский вновь осмелел и рискнул вмешаться в дворцовые
интриги, дав очень нелестный отзыв об известном авантюристе-«магнитезере»
Филипсе, который был приглашен к царскому двору, для того, чтобы заглянуть в
будущее и предсказать время появления давно желанного наследника престола.
На этом Рачковский сломал себе шею. Плеве давно его недолюбливал и теперь
воспользовался случаем, чтобы его окончательно похоронить. Лопухиным были
собраны точные данные обо всех подвигах Рачковского, Плеве лично составил
доклад царю (Рачковский был в это время настолько влиятелен, что вопрос о
нем не мог быть решен без резолюции царя), и согласие на устранение было
получено. Лопухин и еще раз приложил к этому свою руку, так средактировав
извещение об увольнении, чтобы оно звучало по возможности более
оскорбительно, и так переслав его, чтобы с содержанием его ознакомился
возможно более широкий круг лиц из чиновного мира. Этой обиды {138}
Рачковский Лопухину не простил. Теперь приходило время ему брать реванш.
Назначенный петербургским генерал-губернатором и снабженный диктаторскими
полномочиями Трепов с первого момента своего прибытия в Петербург стал
искать человека, которому он смог бы вручить верховное руководство полицией.
Выбор его пал на Рачковского. Департамент Полиции и Министерство Внутренних
Дел пытались оказать противодействие. Дурново, — товарищ министра внутренних
дел, заведовавший в это время полицией, — с помощью Лопухина извлек из
архива и вновь представил царю старый доклад Плеве о Рачковском, на котором
«собственною его величества рукою» была начертана резкая резолюция о
Рачковском. Ничто не помогло. Трепов победил, и 18 февраля 1905 г., т. е. на
следующий день после убийства Сергея, Рачковский был назначен чиновником
особых поручений при министерстве внутренних дел с возложением на него
особой миссии по верховному руководству деятельностью петербургского
Охранного Отделения. Он взял в свои руки центральную секретную агентуру по
партии социалистов-революционеров и лично сносился с Татаровым, руководя
всеми арестами, производимыми по сообщениям последнего. В июле Трепов
получил повышение, — был назначен товарищем министра внутренних дел.
Рачковского он продвинул за собою: 9-го августа последовало секретное (т. е.
оставленное без официального распубликования) распоряжение о назначении
Рачковского вице-директором Департамента Полиции с возложением на него
функции руководства всею политическою частью работ Департамента. Звезда
Рачковского взошла на небывалую высоту, и он первым делом начал сводить
счеты со всеми теми служащими Департамента, которые были ставленниками
Лопухина и Зубатова, — главных виновников того позора и поношения, которое
они навлекли на голову Рачковского. Понижения, перемещения и отставки {139}
следовали одна за другой. Одной из первых жертв пал Ратаев, — преемник
Рачковского на посту руководителя политическим сыском заграницей. Рачковский
немедленно после своего вступления в новую должность, вызвал Ратаева в
Петербург, потребовал сдачи имеющейся у него агентуры и совершенно
недвусмысленно указал, что в услугах его больше не нуждается.
Это был чувствительный удар и по Азефу. Ратаеву, конечно, ничего не
оставалось, как подчиниться. Он вызвал Азефа, только что покинувшего Нижний
Новгород, в Петербург, и здесь 21-го августа передал его Рачковскому. Это
была их первая встреча (В литературе широко распространены утверждения о
тесной связи, существовавшей между Рачковским и Азефом в более ранние
периоды полицейской службы этого последнего. На этом основании построены все
догадки о роли Рачковского в убийстве Плеве и в других террористических
актах Боевой Организации, совершенных под руководством Азефа. Все эти
утверждения не находят никакого подтверждения ни в свидетельствах
осведомленных лиц, ни в документах. И сам Азеф (в беседах с Бурцевым после
своего разоблачения), и Рачковский с Ратаевым, — т. е. все те лица, которые
наиболее близко осведомлены о деле, — категорически отрицали существование
между ними сношений. Единственный свидетель, утверждающий факт таких
сношений, — Лопухин, в рассказах которого вообще имеется немало ошибок
памяти. Совершенно определенно можно утверждать, что именно такой ошибкой
памяти и вызван рассказ Лопухина о пересылке им через Рачковского 500 руб.
Азефу для внесения в кассу Боевой Организации: из документов видно, что всю
переписку об этих деньгах Азеф вел непосредственно с Департаментом в лице
Ратаева и деньги ему Департаментом высланы 23 июня 1902 г. тем же самым
способом, каким ему высылались все остальные суммы. Документы
свидетельствуют, что в тот период Рачковский вообще не догадывался о
действительной роли Азефа и в своих докладах от весны и лета 1902 г. писал о
нем, как об активном социалисте- революционере.).
На положении Азефа она отразилась самым тяжелым образом: отныне он принужден
иметь дело не с Ратаевым, которого он знал в течении ряда лет и все слабые
стороны которого он успел изучить, а с человеком совсем для него новым, — и
к тому же {140} значительно более опытным в деле полицейского сыска,
значительно более искушенным в области распознавания людей. Положение
осложнялось и тем, что у Рачковского имелось много больше, чем у Ратаева,
возможностей контроля сообщений Азефа: к нему поступали все сводки по
наружному наблюдению, в которых регистрировались все встречи Азефа,
свидетельствовавшие, что последний стоял в самом центре партии. Далее о роли
Азефа Рачковскому теперь сообщал и Татаров, который хотя и далеко не во все
был посвящен, но все же знал уже очень многое из внутрипартийных дел. Азеф
почувствовал это изменение своего положения. Он понял, что теперь он должен
выдавать, — и выдавать очень многое, — чтобы самому не быть проваленным
перед полицией. На этот путь он и встал.
21-ое августа 1905 г. было важной датой в его биографии: в этот день он
выдал Савинкова, обязался выдать Брешковскую, совершил целый ряд других
предательств, — и в этот же день он получил прибавку к жалованью (правда,
совсем небольшую: 600 руб. вместо прежних 500) и обещание щедро оплатить все
расходы по поездкам. Договор был заключен. На следующий день Азеф получил
жалованье сразу за несколько месяцев и 1300 руб. за разъезды, а под вечер, в
купе первого класса курьерского поезда, выехал в Саратов, ловить «бабушку» —
Брешковскую. Его сопровождал сам начальник наружного наблюдения
Департамента, старый знакомый Азефа, — Е. П. Медников. Другим поездом выехал
другой отряд филеров; он должен проследить и поймать Савинкова, который
отдыхал в имении у знакомого товарища, адрес которого ему был
предупредительно дан Азефом.
Обе эти задачи оказались не выполненными: и Брешковской, и Савинкову удалось
ускользнуть от ареста. В результате, конечный итог этой партии выдач Азефа
был относительно совсем не велик: динамитная мастерская Горохова в Саратове,
такая же {141} мастерская Коноплянниковой в Москве, ряд более мелких
арестов... Но из центральных деятелей партии никто не погиб. Целиком был
спасен и весь личный состав Боевой Организации: его Азеф легко мог предать,
так как знал, где можно найти людей, динамит и пр., — но сделать это он счел
невыгодным и ограничился предательством одного только Савинкова. Он,
конечно, предал бы и всех остальных, если б Рачковский нажал на него более
сильно ...
Судьба избавила его от этого испытания, — так как готовила иное, горшее.
Если член Центрального Комитета партии социалистов-революционеров раскрыл
перед Рачковским действительную роль Азефа в революционном движении, то
теперь в свою очередь один из наиболее доверенных чиновников Департамента,
Л. П. Меньщиков, сообщил Центральному Комитету про полицейские заслуги Азефа.
В добавление к опасности быть обвиненным в двойной игре Рачковским, Азеф
оказался поставленным вплотную перед угрозой такого же обвинения со стороны
революционеров.
Л. П. Меньщиков был старым, испытанным служащим ведомства политической
полиции. В 1887 г. он был арестован в Москве по делу одного из маленьких
революционных кружков и вскоре убедился, что со всех сторон опутан сетями
предательства и провокации. По его рассказам, у него тогда же возникла мысль
«клин выбить клином», — т. е. поступить на службу в полицию для того, чтобы
разоблачить революционерам ее тайны. Намерения эти завели Меньщикова очень
далеко. Он поступил на службу в московское Охранное Отделение и быстро
выдвинулся своим умением составлять точные и ясные доклады. Угрюмый,
молчаливый, всегда холодно вежливый, — как рассказывает о нем один его
сослуживец, — он держался несколько особняком среди этих последних, но был
ценим начальством, и дослужился до ответственного места в Департаменте
Полиции. На этом посту он пребывал уже больше двух лет, когда {142}
«чистка», начатая Рачковским, поставила его дальнейшую службу под угрозу:
Меньщиков был одним из «птенцов гнезда» Зубатова, которых теперь изгоняли из
Департамента. К этому времени у него накопился обширный материал
относительно различных полицейских тайн — и он решил вступить на путь
разоблачения секретных агентов полиции.
8-го сентября 1905 г. к одному из членов петербургского комитета партии
социалистов-революционеров Е. П. Ростковскому на место его службы явилась
неизвестная дама под густой вуалью и, передав запечатанный конверт, быстро
удалилась. В конверте было письмо с предупреждением, что партию
социалистов-революционеров предают два серьезных шпиона: «бывший ссыльный,
некий Т.», и «инженер Азиев, еврей», недавно приехавший из-за границы. В
письме приводились и точные указания о том, какие именно выдачи этими лицами
были совершены.
Азефу это письмо стало известным в тот же день: он случайно зашел по делам к
Ростковскому, который знал его, как одного из наиболее влиятельных членов
Центрального Комитета. Растерянный и ошеломленный той тайной, которую
вскрывало перед ним только что полученное письмо, Ростковский показал его
Азефу. Азеф побледнел, но самообладания не потерял и на вопрос, о ком идет
речь, коротко ответил: «Т. это — Татаров, а инженер Азиев, это — я. Моя
фамилия — Азеф». Затем он бросил окурок и ушел, — оставив Ростовского,
конечно, еще более растерянным, чем он был до этого разговора.
В результате дальнейшее развитие событий пошло совсем иным путем, чем того
хотел автор письма.
В тот же день вечером Азеф виделся с Рачковским и подробно ему обо всем
рассказал. Рачковский был в восторге от самообладания, проявленного Азефом,
— но Азеф далеко не был в восторге от проявленного Департаментом неумения
хранить доверенные ему тайны. Вслед за этим Азеф выехал в Москву, где {143}
рассказал о письме члену Центрального Комитета Потапову, и потом в Женеву.
Впечатление, произведенное письмом, было огромным, — и в Москве, и
заграницей. Все фактические указания, касавшиеся дел организаций, были
верны. «Я только два раза прослушал текст письма, — вспоминает Ракитников,
входивший тогда в состав московского бюро Центрального Комитета, — с тех пор
прошло четыре года, а я и теперь помню его почти дословно. Точно каждое
слово его выжжено в мозгу каленым железом. Общее впечатление было: сидим,
опутанные со всех сторон полицейской паутиной; каждое движение, чуть не
каждая мысль наша известны Департаменту Полиции до тонкости, — и он в
сознании того, что мы в его власти, еще издевается над нами, ведет с нами
какую то непонятную игру».
Для всех деятелей Центрального Комитета было ясно, что предательство в
центре партии действительно имеется, но обвинение против Азефа было почти
без колебаний отвергнуто.
Мысль о возможности заподозрить в предательстве главного руководителя
убийства Плеве казалась нелепой даже оскорбительной. В итоге обвинение
против Азефа по существу даже не разбирали.
Никакого расследования о нем не было произведено. Кроме самого узкого круга
центральных деятелей партии о письме никто не узнал. От партийных дел Азеф
ни на минуту не был отстранен. По-прежнему его держали в курсе всех, даже
наиболее секретных предприятий партии, — в том числе и дела Татарова,
которое приняло совсем другой характер, чем дело Азефа.
Обвинения, выдвинутые в письме против этого последнего, с самого начала
далеко не казались столь же необоснованными, как обвинения против Азефа. Гоц,
который горячо защищал Азефа, первым заявил о необходимости внимательного
расследования дела Татарова. Этот последний в начале августа приехал
заграницу и уже успел навлечь на себя подозрения товарищей и широкими
тратами, и {144} неконспиративными планами. Произведенное предварительное
расследование быстро обнаружило ряд крайне подозрительных моментов в его
поведении; он был уличен в том, что говорил товарищам заведомую неправду.
Тогда Центральный Комитет уже официально избрал комиссию для расследования
дела Татарова в составе Баха, Савинкова, Тютчева и Чернова.
Вопросы этой комиссии застигли Татарова врасплох: он ничего не подозревал о
возникших против него подозрениях. Рачковский предал его и ничего ему не
сообщил про письмо Меньщикова, о котором знал от Азефа. По ряду пунктов
ответы Татарова были неправдивы. Его уличали во лжи. Он брал свои показания
обратно, менял их, выкручивался. Человек, который так ведет себя, находясь
под обвинением в предательстве, конечно, только усиливает самые худшие
против себя подозрения. Было установлено, что он мог совершить все те
выдачи, которые ему были приписаны в письме Меньщикова, но точной
уверенности в том, что он их в действительности совершил, все же еще не
было.
Взвесив весь собранный материал, комиссия единогласно пришла к выводу, что
Татаров состоял в каких то сношениях с полицией, но характер этих сношений
комисии был неясен. Поэтому мысль об убийстве Татарова была отклонена;
решено было ограничиться отстранением его от всех партийных дел, а
расследование его дела — продолжить. Ему разрешено было уехать на родину, но
с него взяли обязательство извещать Центральный Комитет обо всех своих
передвижениях.
Азефа в дни вынесения этого решения не было в Женеве, — он уезжал на
некоторое время в горы, чтобы отдохнуть и «привести в порядок свои нервы».
Когда он вернулся, Татарова уже не было в Женеве. Азеф был возмущен. Когда
ему сообщили о состоявшемся решении комиссии, он, — по рассказу Аргунова, —
«стал горячиться, ругал всех «мягкотелыми», «воронами» и т. п., доказывая,
что Татарова нужно {145} было тут же убить, что престиж партии этим подорван
и многое другое». «Какие еще доказательства вам нужны, — возмущенно заявлял
Азеф. — Разве в таких делах бывают более точные доказательства?» Все
свидетели сходятся на том, что если бы Азеф во время вынесения приговора
комиссии был в Женеве, то Татаров не остался бы в живых.
Впрочем, жить ему и так оставалось не много. В октябре открылись двери
тюрем, и на свободе очутилась большая часть из арестованных 29-30 марта. Их
рассказы не оставляли никакого сомнения в предательстве Татарова: он был
настолько неосторожен, что даже ходил в Охранку опознавать некоторых из
арестованных и был в свою очередь узнан ими. К нему в Киев приехал его
хороший знакомый по Иркутску, Фриденсон, чтобы сделать еще одну попытку
получить объяснения. Татаров продолжал отрицать выдвинутое обвинение; при
этом он заявил, что в процессе собирания материалов для своей реабилитации
он смог через одного своего родственника, полицейского пристава в
Петербурге, получить вполне достоверное сообщение: предатель в партии
действительно имеется, — им является Азеф. Никаких данных Татаров не привел.
Это его заявление в создавшейся обстановке было воспринято, как попытка
спасти себя ценою клеветы на того, погубить кого полиция давно стремилась
всеми силами. Особенно возмущены были «боевики», — и нет сомнения, что
именно этот ответ Татарова сыграл роль той последней капли, которая
переполнила давно уже полную чашу. Татарова решено было убить.
Азефа старались держать в стороне от этого дела: полагали, что все к нему
относящееся, должно задевать больную рану. «Нам казалось необходимым, —
вспоминает Савинков, — избавить Азефа от тяжелых забот по убийству
оклеветавшего его провокатора». Азефу было не до таких «сентиментальностей».
Он очень интересовался ходом дела, узнавал о нем подробности, а в решающий
момент, когда шло совещание, {146} разрабатывавшее техническую сторону
поездки для убийства, Азеф непозванным вошел в комнату, где происходило это
совещание «боевиков», уселся и стал вставлять свои замечания. «Меня, —
прибавлял Савинков, рассказавший об этом эпизоде в своих показаниях перед
«судебно-следственной комиссией по делу Азефа», — это тогда несколько
покоробило, не с точки зрения каких бы то ни было подозрений, а просто я
подумал, что я бы (на его месте) не вошел».
В других условиях Азеф, наверное, тоже нашел бы в себе достаточно такта для
того, чтобы не придти на подобное совещание, но тогда, даже сознавая все
неудобства своего поступка, Азеф вести себя иначе не мог: Савинков и не
подозревал, какие большие и разносторонние неприятности причинил Азефу
Татаров. С точки зрения Азефа последний должен был быть убит, — хотя бы для
этого пришлось совершить и нечто большее, чем бестактности.
В Варшаву, где тогда жил Татаров, выехал целый отряд членов Боевой
Организации во главе с Савинковым. Было разработано несколько планов, но все
они не могли быть проведены в жизнь: Татаров явно боялся за свою жизнь и
почти не выходил из дома своего отца, в котором он жил. Пришлось пойти
напролом: 4-го апреля 1906 г. член Организации, нижегородский рабочий
Назаров, вошел в квартиру Татарова-отца и попросил свидания с сыном. Отец и
мать не хотели его впустить: они явно знали об опасениях сына. На шум в
переднюю вышел Татаров. Назаров выхватил револьвер и стал стрелять.
Старик-отец толкнул руку, и пули пошли вверх. Все трое бросились на
Назарова. Тот выхватил кинжал, поцарапав в борьбе старуху-мать, и нанес
Татарову-сыну удар в левый бок. Татаров сделал два шага и упал. Он был убит.
Назарову удалось скрыться.
В сухой пыли полицейских архивов, открытых после революции, найдены
документы, которые устанавливают «цену крови»: за всю свою полицейскую {147}
«работу» с марта 1905 г. и по день смерти Татаров получил в общей сложности
16.100 руб. Это было очень много, если принять во внимание, что «работать»
Татарову пришлось в течении каких-нибудь 7—8 месяцев. Но это выйдет совсем
дешево, если мы вспомним, что за свое предательство он заплатил ценою
жизни...
{148}
Вернуться к оглавлению
Электронная версия книги воспроизводится с сайта
http://ldn-knigi.narod.ru/
OCR Nina & Leon Dotan (02.2003)
ldnleon@yandex.ru {00} - № страниц.
Здесь читайте:
Азеф Евно
Фишелевич (биографические материалы).
Лев Троцкий. Евно
Азеф
М.А. Алданов. Азеф.
Евграфов Геннадий. -
Игрок, провокатор, авантюрист.
Евграфов Геннадий. -
Бомба для министра внутренних дел (Как это было. Исторический
очерк).
Документы:
Саратовское
письмо (документ, изобличающий
предательство Азефа)
Сообщение
секретного сотрудника Виноградова (Е.Ф.Азефа) из Берна в департамент полиции
Сообщение
секретного сотрудника Виноградова (Е.Ф.Азефа) из Берлина в департамент
полиции
Сообщение
секретного сотрудника Виноградова (Е.Ф.Азефа) из Берлина в департамент
полиции
Письмо Е.Ф.
Азефа заведующему заграничной агентурой департамента полиции в Париже Л.А.
Ратаеву
Письмо Е.Ф.Азефа заведывающему заграничной агентурой департамента полиции
Л.А. Ратаеву
Циркуляр департамента полиции
начальникам районных охранных отделений, губернских жандармских управлений
и охранных отделений о мерах по сохранению секретной агентуры в связи
с разоблачением Е. Азефа
|
