|
|
Александр КУПРИН
БЛИЖЕ К СЕРДЦУ
Максим Горький.
Лет пятнадцать тому назад Париж посетил русский писатель
Максим Горький. Не знаю, когда
это случилось в хронологическом порядке: до того ли, когда он уже успел плюнуть
в лицо Городу Желтого Дьявола — Нью-Йорку, или после. Но некоторый успех он все
же имел в Париже, в этом городе, который так же быстро кидается на экзотические
новинки, как еще быстрее к ним охладевает. Надо сказать правду: от его визита
осталось в Новом Вавилоне больше памяти, чем о принцессе сенегальской и казаке
Ашинове. До сих пор еще кое-где в магазинах обуви на витринах-выставках висят
плакаты: La semelle pour les pieds «Gorky» 1). Текст рекламы
показывает, что успех Горького носил характер истинно демократический.
Тогда в Париже другой писатель —
Амфитеатров — издавал
журнал «Красное знамя». Журнал настолько же шумный, насколько и безвредный. В
этом журнале Горький и напечатал свое вымышленное quasi-сатирическое интервью с
царем Николаем II, замечательное как образец низкой бестактности. Задача была:
кровавый тиран — и смелый певец из народа. Вышло: отсутствующий помещик — и
беглый дворовый раб, заочный ругатель.
Вслед за тем и в том же «Красном знамени» Горький обнародовал свой манифест к
Франции. Смысл его был таков: «Добрые французы, не давайте русскому царю взаймы
денег, он ими погасит разгорающуюся русскую революцию, а вы ведь первые
революционеры на свете».
Очевидно, как иногда молодым матерям кидается обильное молоко в голову, так и
Горькому залила мозги секундная хмельная слава. Иначе он такой глупости не
сделал бы. Он, вообще, человек совсем не глупый; наоборот, даже с дальновидной
хитрецой.
Корректура этого манифеста случайно попалась на глаза хозяину типографии,
многоопытному, проницательному и не лишенному юмора еврею.
Он принес Амфитеатрову гранки и спросил:
— Это писал ваш знаменитый Горький?
— Да. А что?
— Ну, конечно, великим людям простительны маленькие промахи. Но нужно быть
абсолютным дураком, чтобы таким образом обращаться к французскому мнению.
— А, по-вашему, как же?
— Пусть бы он сказал и доказал, что царь не заплатит долга с процентами. Весьма
вероятно, что его голос был бы услышан. Но... революция в России. Это для
французов так же все равно, как государственный переворот в Гонолулу или
народное восстание на Марсе.
И правда. Истерический выкрик русского писателя не произвел никакого
впечатления.
Зная и чувствуя это, Горький разрешился новым плевком. «Плюю тебе в лицо,
прекрасная Франция, плевком, полным желчи и крови...» и т.д.
Здесь дело не в Горьком и не в его верблюжьей склонности плеваться. Ни
Вандомская колонна, ни статуя Свободы в Нью-Йорке не обратили особенно большого
внимания на это оскорбление действием. Когда английского короля вели на плаху,
какой-то негодяй из толпы плюнул ему в лицо. «Наверное, ты плюнул бы и в глаза
своей матери», — сказал король-мученик.
Своевременно Горький сделал и это, признавшись публично в своей ненависти и в
своем презрении к «так называемой родине». Малограмотный — он сослался при этом
на печальные слова Пушкина. «Черт меня догадал родиться в России с умом и
талантом». Кто же еще так страстно и нежно любил Россию, как не Пушкин? И
значит: о Горьком все. Извиняюсь, что отвлекся в сторону.
Суть анекдота в метком замечании умного типографщика, и оно сейчас одинаково
относится ко всем русским зарубежным писателям, политикам и общественным
деятелям, хлопочущим о судьбах нашей родины перед общественным мнением Европы, а
в частности Франции.
Все они стараются разжалобить слезой, тронуть сердца и воображение ежедневными
описаниями неслыханных мук, претерпеваемых Россией от большевистского зверства.
Путь избитый и неверный.
Воображение чрезвычайно быстро утомляется, а сердце тупеет. Помните, как в
начале войны, при известиях о первых убитых и раненых, мы проклинали и плакали?
Боже! Двадцать молодых жизней! Сто калек!
Через полгода, откладывая в сторону газетный лист, мы говорили: «Ого! Потери в
десять тысяч человек. Однако...»
А ведь для большинства иностранцев — надо говорить правду — большевистские ужасы
— совсем чужие ужасы. Болит зуб у соседа — как не пожалеть, хотя бы для
видимости? Но зуб у него болит и завтра, и послезавтра, и целый месяц, и
ежедневно сосед приходит жаловаться. «Даша! Когда придет этот, с подвязанной
щекой, скажи, что меня нет дома. Надоел, черт бы его побрал совсем!»
Вот в том-то и дело, что русские эмигранты, хотя бы для того, чтобы оправдать
свое бездеятельное существование, — все они, умеющие мыслить, писать и говорить,
должны не скулить, а доказывать всему цивилизованному миру, что перед ним не
чужая зубная боль, а опасность всеобщей заразы, не похожей ни на холеру, ни на
чуму, от которых можно отгородиться карантинами, что ему угрожает чудовищная,
истребительная эпидемия, растущая по мере увеличения ее окружности, центр
которой в Москве, что теперь уже поздно ограничиваться домашними
профилактическими средствами.
Надо немедленно, сегодня, сейчас же уничтожить главный источник, погасить
свирепый очаг северной болезни самыми решительными действиями, не считаясь с
жертвами. Вопрос идет здесь не о помощи России, а о взаимной самопомощи
государств всего света.
И говорить так — гораздо убедительнее и понятнее, чем причитать и плакать. И
даже не говорить, а кричать на площадях и перекрестках.
Примечания:
1) Стельки для ног «Горький» (фр.).
Печатается по кн.: Александр Куприн. Хроника событий. Глазами
белого офицера, писателя, журналиста. 1919-1934. М., 2006. сс. 250-252.
Далее читайте:
Куприн Александр Иванович (биографические материалы).
Горький Максим
(Пешков Алексей Максимович) (1868 - 1936),
писатель.
|
