|
|
Н.К.Крупская
Что нравилось Ильичу из художественной литературы
Товарищ, познакомивший меня впервые с Владимиром Ильичем, сказал мне, что
Ильич человек ученый, читает исключительно ученые книжки, не прочитал в
жизни ни одного романа, никогда стихов не читал. Подивилась я. Сама я в
молодости перечитала всех классиков, знала наизусть чуть ли не всего
Лермонтова и т. п., такие писатели, как Чернышевский, Л. Толстой, Успенский,
вошли в мою жизнь, как что-то значащее. Чудно мне показалось, что вот
человек, которому все это не интересно нисколько.
Потом на работе я близко узнала Ильича, узнала его оценки людей, наблюдала
его пристальное вглядывание в жизнь, в людей - и живой Ильич вытеснил образ
человека, никогда не бравшего в руки книг, говоривших о том, чем живы люди.
Но жизнь тогда сложилась так, что не удосужились мы как-то поговорить на эту
тему. Потом уж, в Сибири, знала я, что Ильич не меньше моего читал
классиков, не только читал, но и перечитывал не раз Тургенева, например. Я
привезла с собою в Сибирь Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Владимир Ильич
положил их около своей кровати, рядом с Гегелем и перечитывал их по вечерам
вновь и вновь. Больше всего он любил Пушкина. Но не только форму ценил он.
Например, он любил роман Чернышевского "Что делать?", несмотря на мало
художественную наивную форму его. Я была удивлена, как внимательно читал он
этот роман и какие тончайшие штрихи, которые есть в этом романе, он отметил.
Впрочем, он любил весь облик Чернышевского, и в его сибирском альбоме были
две карточки этого писателя, одна, надписанная рукой Ильича, - год рождения
и смерти. В альбоме Ильича были еще карточки Эмиля Золя, а из русских -
Герцена и Писарева. Писарева Владимир Ильич в свое время много читал и
любил. Помнится, в Сибири был также Фауст Гете на немецком языке и томик
стихов Гейне.
Возвращаясь из Сибири, в Москве Владимир Ильич ходил раз в театр - смотрел
"Извозчик Геншель", потом говорил, что ему очень понравилось.
В Мюнхене из книг, нравившихся Ильичу, помню роман Гергардта "Bei Mama" ("У
мамы") и "Buttnerbauer" ("Крестьянин") Поленца.
Потом позже, во вторую эмиграцию, в Париже, Ильич охотно читал стихи Виктора
Гюго "Chatiments", посвященные революции 48 года, которые в свое время
писались Гюго в изгнании и тайно ввозились во Францию. В этих стихах много
какой-то наивной напыщенности, но чувствуется в них все же веяние революции.
Охотно ходил Ильич в разные кафе и пригородные театры слушать революционных
шансонеточников, певших в рабочих кварталах обо всем, - и о том как
подвыпившие крестьяне выбирают в палату депутатов проезжего агитатора, и о
воспитании детей, и о безработице и т. п. Особенно нравился Ильичу Монтегюз.
Сын коммунара - Монтегюз был любимцем рабочих окраин. Правда, в его
импровизированных песнях - всегда с яркой бытовой окраской - не было
определенной какой-нибудь идеологии, но было много искреннего увлечения.
Ильич часто напевал его привет 17 полку, отказавшемуся стрелять в
стачечников: "Salut, salut a vous, soldats de 17-me" ("Привет, привет вам,
солдаты 17 полка"). Однажды на русской вечеринке Ильич разговорился с
Монтегюзом, и, странно, эти столь разные люди - Монтегюз, когда потом
разразилась война, ушел в лагерь шовинистов - размечтались о мировой
революции. Так бывает иногда - встретятся в вагоне мало знакомые люди и под
стук колес вагона разговорятся о самом заветном, о том, чего бы не сказали
никогда в другое время, потом разойдутся и никогда больше в жизни не
встретятся. Так и тут было. К тому же разговор шел на французском языке, -
на чужом языке мечтать вслух легче, чем на родном. К нам приходила на пару
часов француженка-уборщица. Ильич услышал однажды, как она напевала песни.
Это - националистическая эльзасская песня. Ильич попросил уборщицу пропеть
ее и сказать слова, и потом нередко сам пел ее. Кончалась она словами:
Vous avez pris Elsass et Latoraine,
Mais molgres vous nous resterons francais,
Vous avez pu germaniser nos plaines.
Mais notre coeur, vous ne l'aurez jamais
("Вы взяли Эльзасс и Лотарингию, но вопреки вам мы остаемся французами, вы
могли онемечить наши поля. Но наше сердце, - вы никогда не будете его
иметь"). Был это 1909 год - время реакции, партия была разгромлена, но
революционный дух ее не был сломлен. И созвучна была эта песня с настроением
Ильича. Надо было слышать, как победно звучали в его устах слова песни: "Mais,
notre coeur, vous ne laurez jamais!!"
В эти самые тяжелые годы эмиграции, о которых Ильич всегда говорил с
какой-то досадой, уже вернувшись в Россию, он как-то еще раз повторил, что
не раз говорил раньше: "и зачем мы только уехали тогда из Женевы в Париж!" В
эти тяжелые годы он упорнее всего мечтал - вместе с Монтегюзом, победно
распевая эльзасскую песню, в бессонные ночи зачитываясь Верхарном.
Потом, позже, во время войны, Владимир Ильич увлекался книжкой Барбюсса "Le
feu", ("Огонь"), - придавал ей громадное значение. Эта книжка была так
созвучна с его тогдашним настроением.
Мы редко ходили в театр. Пойдем, бывало, но ничтожность пьесы или фальшь
игры всегда резко били по нервам Владимира Ильича. Обычно, пойдем в театр и
после первого действия уходим. Над нами смеялись товарищи, - зря деньги
переводим.
Но раз Ильич досидел до конца; это было, кажется, в конце 1915 года в Берне,
- ставили пьесу Л. Толстого "Живой труп". Хоть шла она по-немецки, но актер,
игравший князя, был русский, он сумел передать замысел Л. Толстого. Ильич
напряженно и взволнованно следил за игрой.
И, наконец, в России. Новое искусство казалось Ильичу чужим, непонятным.
Однажды нас позвали в Кремль на концерт, устроенный для красноармейцев.
Ильича провели в первые ряды. Артистка Грозовская декламировала Маяковского
"наш бог - бег, сердце - наш барабан" и наступала прямо на Ильича, а он
сидел, немного растерянный от неожиданности, недоумевающий, и облегченно
вздохнул, когда Грозовскую сменил какой-то артист, читавший "Злоумышленника"
Чехова.
Раз вечером захотелось Ильичу посмотреть, как живет коммуной молодежь.
Решили нанести визит нашей вхутемасовке - Варе Арманд. Было это, кажется, в
день похорон Кропоткина, в 1921 г. Был это голодный год, но было много
энтузиазма у молодежи. Спали они в коммуне чуть ли не на голых досках, хлеба
у них не было, "зато у нас есть крупа!" с сияющим лицом заявил дежурный член
коммуны - вхутемасец. Для Ильича сварили они из этой крупы важнецкую кашу,
хоть и была она без соли. Ильич смотрел на молодежь, на сияющие лица
обступивших его молодых художников и художниц - их радость отражалась и у
него на лице. Они показывали ему свои наивные рисунки, объясняли их смысл,
засыпали его вопросами. А он смеялся, уклонялся от ответов, на вопросы
отвечал вопросами. Что вы читаете? - Пушкина читаете? - О, нет! - выпалил
кто-то, - он был, ведь, буржуй! Мы - Маяковского! Ильич улыбнулся: -
по-моему, Пушкин лучше. После этого Ильич немного подобрел к Маяковскому.
При этом имени ему вспоминалась вхутемасовская молодежь, полная жизни и
радости, готовая умереть за советскую власть, не находящая слов на
современном языке, чтобы выразить себя и ищущая этого выражения в
малопонятных стихах Маяковского. Позже Ильич похвалил однажды Маяковского за
стихи, высмеивающие советский бюрократизм.
Из современных вещей, помню, Ильичу понравился, роман Эренбурга, описывающий
войну. - Это, знаешь, - Илья Лохматый! (былая кличка Эренбурга) -
торжествующе рассказывал он. - Хорошо у него вышло!
Ходили мы несколько раз в Художественный театр. Раз ходили смотреть "Потоп".
Ильичу ужасно понравилось. Захотел идти на другой же день опять в театр. Шло
Горького "На дне". Алексея Максимовича Ильич любил, как человека, к которому
почувствовал близость на Лондонском съезде, любил, как художника, считал,
что, как художник, Горький многое может понять с полуслова. С Горьким
говорил особенно откровенно. Поэтому, само собой, к игре вещи Горького Ильич
был особенно требователен. Излишняя театральность постановки раздражала
Ильича; после "На дне" он надолго бросил ходить в театр. Ходили мы еще с ним
как-то на "Дядю Ваню" Чехова. Ему понравилось. И, наконец, в последний раз
ходил в театр уже в 1922 г. смотреть "Сверчка на печи" Диккенса. Уже после
первого действия Ильич заскучал, стала бить по нервам мещанская
сентиментальность Диккенса, а когда начался разговор старого игрушечника с
его слепой дочерью, - не выдержал Ильич, ушел с середины действия.
Последние месяцы жизни Ильича. По его указанию я читала ему беллетристику, к
вечеру обычно. Читала Щедрина, читала "Мои университеты" Горького. Кроме
того, любил он слушать стихи, особенно Демьяна Бедного. Но нравились ему
больше не сатирические стихи Демьяна, а пафосные.
Читаешь ему, бывало, стихи, а он смотрит задумчиво в окно на заходящее
солнце. Помню стихи кончающиеся словами: "Никогда, никогда коммунары не
станут рабами!".
Читаешь, - точно клятву Ильичу повторяешь - никогда, никогда не отдадим ни
одного завоевания революции...
Крупская «Биография В.И.Ленина»
Институт Марксизма-Ленинизма, 1935.
Здесь читайте:
Ленин Владимир Ильич
(биографические материалы)
Крупская Надежда
Константиновна (биографические материалы)
|
