ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
ОПЫТ О НЕРАВЕНСТВЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ РАС
Фото с сайта
http://www.xpomo.com/
КНИГА ПЯТАЯ
Семитизированная европейская цивилизация
ГЛАВА VII
Семитский Рим
Начиная с покорения Сицилии до христианских
времен, Италия не переставала принимать мощные
потоки семитского элемента; весь юг оказался
эллинизирован, а движение азиатских рас на север
прекратилось только во время германского
вторжения 1). Но линия, на которой остановилось
нашествие с юга, оказалась севернее Рима. Этот
город непрестанно утрачивал свой прежний
характер. Конечно, деградация происходила
постепенно, но неотвратимо. Семитский дух
подавлял своего соперника, не оставляя ему
никаких шансов. Римский гений стал чужим для
италийских инстинктов, получив поддержку в лице
азиатского элемента.
В числе значительных проявлений этого
заимствованного извне духа можно назвать
рождение литературы, отмеченной особой печатью,
которая лгала италийскому инстинкту самим
фактом своего существования.
Ни этруски, как я уже отмечал, ни какое другое
племя полуострова, ни, тем более, галлы не имели
настоящей литературы, потому что нельзя назвать
этим словом ритуалы, прорицания, небольшое
количество эпических песен, хранивших
исторические воспоминания, собрания фактов,
сатиры, тривиальные фарсы. Эти прагматичные
народы, способные понять ценность поэзии с
политической и со-циальной точек зрения, не имели
к ней врожденной склонности, и пока они не
претерпели больших изменений в результате
семитских примесей, им недоставало необходимых
для этого качеств. Таким образом, только когда в
жидах латинян возобладала эллинистическая
кровь, самые низшие плебеи или буржуа, особенно
подверженные семитезированным притокам,
породили великих гениев, которые составили славу
Рима. Конечно, Муций Сцевола вряд ли стал бы
уважать раба Плавта, мантуанца Вергилия и
Горация из Венеции, который бросил свой щит во
время битвы и рассказывал анекдоты, чтобы
посмешить Помпея Вара. Это были большие
мыслители, но они не были римлянами. :
Как бы то ни было, литература родилась, а вместе
с ней добрая часть национальной славы. В самом
деле, нельзя не признать, что семитизированная
масса, из который вышли латинские поэты и
историки, была обязана своим талантам только
примесям в своей крови, и именно ученые
высказывания метисов-вольноотпущенников
заставляют нас восхищаться трудами предков,
которые., загляни они в свою генеалогию,
поспешили бы отречься от столь уважаемых
потомков 2).
Вместе с книгами появился вкус к роскоши и
изящному, который свидетельствовал об
изменениях внутри расы. Катон презирал их, но не
отвергал. Не в обиду будь сказано для этого
мудреца, так называемые римские добродетели,
которыми он хвастался, были в большей мере
присущи древним патрициям, хотя те были более
скромными. В их время небыло нужды выставлять
добродетели напоказ: все были мудры по-своему.
Напротив, приняв кровь достойных матерей и
греческих или сирийских выскочек, торговец,
ставший благородным и богатым, ничего не смыслил
в достоинствах древней суровости. Он хотел
наслаждаться в Италии тем, что создали у себя его
южные предки. Он окружил себя роскошью. Как и
сатрапам Дария, ему нужны были серебряные и
золотые вазы для тонких вин, предназначенных для
его утробы, и хрустальные блюда для
фаршированных кабанов и редких экзотических
птиц, служивших его изысканному гурманству. Он
уже не довольствовался зданиями, которые предки
находили вполне комфортабельными для своих
богов, ему требовались огромные дворцы с
мраморными, гранитными, порфировыми колоннами,
статуями, обелисками, садами, тенистыми
двориками, бассейнами. Среди всей этой роскоши
Лукулл жил в окружении толпы бесправных рабов,
вольноотпущенников и паразитов, чья корыстная
сервильность не имела ничего общего с
преданностью и зависимостью слуг другой эпохи.
Но посреди этого роскошного хаоса существовало
одно самое темное пятно, которое даже на взгляд
современников невероятно уродовало все
остальное: слава и власть, богатство и стремление
пользоваться им безгранично большей частью
относились к людям, до сих пор безвестным. Никто
не знал, откуда они взялись, ив глазах
общественного мнения Тримальсион Петрония
представал либо человеком почтенным, либо
низким, в зависимости от того, кто выражал это
мнение. Кроме того, все это блестящее общество
было скопищем невежд и подражателей. В сущности
оно ничего не создавало и черпало знания в
эллинских провинциях. Люди одевались на
греческий или фригийский манер, носили прически
в виде персидской митры и к великому
неудовольствию хвалителей прошлых веков даже
носили азиатские кальсоны под легкой тогой. Все
было заимствовано из эллинизма. Не появилось
даже новых богов: в Римских храмах прижились
Исида, Серапис, Астарта, позже Митра и Элегабал.
Со всех сторон Рим пропитывался духом пришлого
азиатского населения, которое принесло в страну
свои обычаи, идеи, предрассудки, мнения,
стремления, суеверия, мебель, посуду, одежды,
прически, драгоценности, пищу, напитки, книги,
картины, статуи.
Италийские расы слились с этой массой,
занесенной на полуостров, и им было суждено либо
раствориться в ней, либо оказаться в положении
благородных сабинян, которые опустились на самое
дно и умирали с голода на улицах города,
прославленного их предками. Возможно, и потомки
Гракхов разделили их судьбу и зарабатывали хлеб
насущный в качестве наездников в цирке.
Император издал закон, согласно которому матроны
из древних семейств не имели права заниматься
проституцией. К тому времени сельское хозяйство
пришло в упадок, земля не давала хлеба. Она
превратилась в сад с домами-усадьбами и дворцами
для увеселений. Приближался день, когда
италийцам было запрещено иметь оружие 3). Однако
не будем торопить события.
Когда, наконец, азиаты, представлявшие
большинство населения великого города, пришли к
необходимости единоличной власти. Цезарь
отправился покорять Галлию. И успех его кампании
имел этнические последствия, противоположные
результатам других войн Рима. Вместо того, чтобы
привести галлов в Италию, завоеватели отправили
азиатов по другую сторону Альп, и хотя некоторые
семейства кельтской расы внесли свой вклад в
беспорядочный и массовый процесс смешения,
происходивший в метрополии, этот миграционный
ручеек не шел ни в какое сравнение с семитской
колонизацией трансальпийских провинций.
Галлия, будущая добыча Цезаря, была значительно
меньше нынешней Франции, а юго-восток или
«Провинция», как называли эту территорию
римляне, долгое время находился под игом
республики и не являлся частью Галляи.
После победы Мария над кимбрами и их союзниками
Провинция и Лангедок превратились в форпосты
Италии против агрессии с севера. Сенат
предпринял этот шаг в первую очередь потому, что
массалиоты вместе с их колониями — Тулоном,
Антибом, Ниццей — подтвердили такую
необходимость. Тем самым они надеялись на
передышку, нужную для их торговли.
Не приходится сомневаться и в том, что
население, изначально фосенийское, но сильно
семитизированное, жившее в устье Роны и в его
окрестностях, в конечном счете изменило галлов и
лигурийцев, своих непосредственных соседей. В
результате жители этих земель оказались
наименее активными представителями своей расы.
Римские государственные деятели надежно
присоединили эти территории к республике,
основав там колонии, поселив р них
ветеранов-легионеров, т. е. постарались
сформировать новое общество, максимально
похожее на римское. Впрочем, это был для них
лучший способ увековечить свое господство.
Но из каких же элементов создавались жители
Провинции или, как они сами себя называли,
«настоящие римляне»? За два столетия до этого их
можно было создать из италийской смеси. Но теперь
этот элемент почти полностью растворился в
семитизированных переселенцах, которые и
составили новое население. С ними перемешались
бывшие солдаты, рекрутированные в Азии или
Греции. Они пришли вместе с семьями, согнали
местных жителей с обжитых земель, отобрали у них
жилища и стали создавать будущую ветвь честных
граждан. Галльским городам они придали
максимально возможный римский облик, запретили
особенно жестокие друидские ритуалы, заставили
местное население верить в то, что их боги были не
чем иным, как богами римскими или греческими,
хотя и носили варварские имена, и стали женить
кельтских юношей на дочерях поселенцев и солдат;
таким образом, через некоторое время появилось
поколение, которое стыдилось носить имена
предков и находило латинские имена более
благозвучными.
Кроме семитизированных групп, переселенных в
Галлию по прямому указанию правительства, там
были и случайные группы, которые также вносили
свою лепту в кровь галлов. Военные и гражданские
переселенцы при-йесли с собой немудреные нравы и
во многом способствовали обновлению расы. С ними
пришли торговцы и другие предприимчивые люди,
они в основном торговали рабами, и это
обстоятельство ускорило моральное разложение
галлов, что мы наблюдаем сегодня на примере
американских аборигейов, столкнувшихся с чуждой
им цивилизацией.
Теперь господство перешло к римлянам или
римским метисам. Кельты либо ушли на поиски
близких сородичей в центральную часть Галлии,
либо оказались в самом низу социальной лестницы
— юридически они были свободными, но на деле вели
жизнь рабов. В течение нескольких лет Провинция
преобразилась и семитизировалась в такой же
степени, в какой офранцузился за 20 лет город
Алжир.
Сегодняшний галл — это уже не древний галл, а
всего лишь житель страны, которой когда-то
владели галлы: точно так же под нынешним
англичанином мы уже не подразумеваем прямого
потомка саксонов, рыжебородых покорителей
бретонских племен; это — человек, продукт
смешения бретонцев, фризов, англичан, датчан,
норманнов, т. е. в большей степени метис, чём
англичанин. Галл, живший в Провинции, представлял
собой семитизированного метиса, состоявшего из
самых разных элементов, он не был ни италийцем, ни
греком, ни азиатом, ни галлом — он был и тем, и
другим, и третьим, и четвертым понемногу, он
отличался многоликим характером, собранным из
разных выродившихся рас. Может быть, житель
Провинции был самым худшим образчиком из всех
метисов Римской империи и во многом уступал
населению испанского побережья. Те, по крайней
мере, были более однородными, иберийская основа
соединилась с мощным притоком семитской крови, в
котором присутствовал сильный мела-нийский
элемент. В глуши провинций, которые стали
кельтскими в результате предыдущих нашествий,
эллинизированная цивилизация воспринималась
слабо, зато на побережье этот процесс шел
быстрее. Римские колонии, населенные выходцами
из Азии и Греции, а возможно и из Африки, быстро
адаптировались в новой ситуации, и испанская
группа, сохранив свою самобытность благодаря
иберийско-кельтской смеси, поднялась на высокую
ступень в романо-семитской цивилизации. В
определенный период она даже опережала Италию в
области литературы, потому что этому
способствовало соседство с Африкой. Поэтому нет
ничего удивительного в том, что южная Испания
превосходила Провинцию и сохраняла это
превосходство до тех пор, пока семитизированная
цивилизация доминировала в западном мире.
Но по мере семитизации римской Галлии
кельтская кровь, вместо того, чтобы
компенсировать урон, нанесенный италийскому
полуострову азиатским «женским» прин-.ципом,
была принуждена отступить, и это отступление не
прекращалось. Кстати, в эту эпоху уже не было
независимых кельтских народов за Рейном.
Следовательно, кимрийская раса, будучи более или
менее свободной, занимала только часть Галлии
севернее Провинции, Гельвецию и Британские
острова. Эти районы были густо населены, но не
могли сравниться в этом отношении с Империей.
В 58 г. до н.э. в Риме было не менее двух миллионов
жителей, в Александрии 600 тысяч. В 58 г. до н.э.
Иерусалим потерял 1 миллион 100 тысяч человек, а 97
тысяч были взяты римлянами в плен. При Антонии
население Империи составляло 100 миллионов, а по
мнению Гиббона во всей Европе насчитывалось 107
миллионов. Поэтому можно представить себе, какое
сопротивление могли оказать галльские племена
превосходящим силам Рима.
Цезарь использовал в качестве плацдарма почти
полностью романизированную Провинцию и
предпринял увенчавшееся успехом завоевание
верхней Галлии 4). Тем временем кельты продолжали
находиться под пятой южной цивилизации. Все
многочисленные колонии превратились в настоящие
крепости с гарнизонами, которые усиленно
распространяли азиатскую кровь и культуру. В
таких галльских поселениях, где все, начиная с
официального языка до одежды и утвари, было
римским, где аборигенов считали варварами, на
улицах, застроенных домами в греческом и
латинском стиле, повсюду встречались легионеры,
родившиеся в Сирии или Египте, всадники из
Фессалии, легкая пехота из Нумидии и балеарские
пращники. Все эти чужеземные солдаты различных
оттенков кожи, вплоть до черного, постоянно
двигались от Рейна к Пиренеям и изменяли расовый
состав населения.
Говоря о бессилии кельтской крови и ее
пассивности в римском мире, нельзя не признать
влияние кимрийской цивилизации на инстинкты
метисов. Прагматизм галлов, пусть и не столь
выраженный, способствовал развитию сельского
хозяйства., торговли и промышленности. В этих
областях человеческой деятельности Галлия
постоянно добивалась все новых успехов.
Галльские ткани, металлы, колесницы пользовались
большим спросом. Употребляя свой интеллект на
материальные дела, кельты сохранили и даже
усовершенствовали свои прежние качества. Кроме
того, они были храбрыми солдатами, которые
служили в гарнизонах в Греции, Иудее, на берегах
Евфрата, где смешивались с местным населением. Но
приток галльской крови в бесчисленные массы,
жившие там, не мог изменить этнический хаос и
компенсировать воздействие меланийских
элементов.
Не следует забывать, что я веду здесь речь о
Галлии только для того, чтобы показать, что
галльская кровь не могла помешать семитизации
Рима и Италии: общий римский поток продолжал свое
движение. Чистых италийских рас уже не
существовало в Италии в эпоху Помпея, и страна
превратилась в потребительницу. Однако еще
некоторое время когда-то покоренные массы не
осмеливались претендовать на мировое господство
в лице своих представителей. Еще сохранял свое
влияние первый цивилизаторский импульс. Как
правило, государственное устройство зависит от
этнического состава населения. Италия стала
называться римской страной только после полного
завоевания Рима италийцами. Это произошло после
того, как беспорядок в великом городе и на всем
полуострове окончательно свел на нет роль звания
римского гражданина.
Тем не менее, прежде чем ситуация дошла до
такого состояния, закрепленного законом,
этнический беспорядок и исчезновение италийских
рас нашли свое выражение в важном политическом
акте — я имею в виду принцип выбора императоров.
Что касается общества, находящегося на той же
стадии, что ассирийская империя, персидское
царство и македонский деспотизм, которое
стремится только к покою и, по возможности, к
стабильности, удивительным кажется то, что с
первого дня империя не приняла систему
монархической наследственности. Конечно, это
нельзя объяснить слишком сильной любовью к
свободе. Причины следует искать в другом.
Ниневийские и вавилонские царства имели
династии, потому что находились под властью
чужеземных завоевателей, которые навязали
покоренным народам определенную форму
правления, т. е. конститутивный закон зиждился не
на согласии, а на силе. Это тем более верно, что
династии сменяли друг друга только по праву
победителя. В персидской монархии было точно так
же. Македонское общество, плод союза различных
народов Греции, с самого начала погрузившееся в
анархию азиатских идей, функционировало таким же
образом. Оно не могло создать ничего унитарного
или стабильного, и для того, чтобы выжить, ему
приходилось распылять свои жизненные силы. Тем
не менее его влияние на азиатов оставалось
достаточно сильным, чтобы быть основой
нескольких царств в Бактрии, у лагидов и
селевкидов. В нем были династии, пусть и не столь
организованные и упорядоченные в смысле
принципа наследования, но, по крайней мере,
устойчивые в наследовании трона и
пользовавшиеся уважением местного населения.
Это показывает, насколько признавалось
этническое превосходство победителей и их права.
Поэтому нет сомнений в том, что
македонско-арийский элемент сумел сохранить
свое влияние в Азии и несмотря на поражение по
многим позициям продолжал давать важные
практические результаты 5).
Римляне оказались в совершенно иной ситуации.
Поскольку на земле никогда до тех пор не было
римской или романской расы, в городе,
объединявшем целый мир, никогда не было
преобладающей расы. Этруски, смешанные с желтыми,
сабиняне, у которых кимрийский принцип уступал
арийской сущности эллинов, и, наконец, семитская
масса по очереди одерживали верх в городском
населении. Западные народы объединял латинский
язык, но чем был этот язык, который
распространился на Африку, Испанию, Галлию, север
Европы? Он не был ветвью греческого,
распространенного в Передней Азии до самой
Бактрии и даже Пенджаба; он был лишь тенью языка
Тацита или Плиния, гибким наречием, известным как
«lingua rustica», смешанным с оскским в одном месте,
близким к остаткам умбрийского в другом, еще
дальше он заимствовал у кельтского многие слова
и формы, а в устах людей, претендующих на
изысканность речи, он сближался с греческим.
Такой язык как нельзя лучше подходил обломкам
народов, вынужденных жить вместе и общаться.
Именно по этой причине латынь стала
универсальным языком Запада, так что трудно
решить, вытеснила ли она языки аборигенов, а если
это так, то насколько она потеряла или выиграла
от этого. Вопрос этот настолько неясен, что в
Италии бытовало мнение, между прочим
справедливое во многих отношениях, что
современный язык всегда существовал параллельно
языку Цицерона и Вергилия.
Таким образом, эта нация, это скопление народов,
объединенных общим названием, но не расой, не
имела и не могла иметь наследственной монархии, и
скорее только благодаря случайности, чем в
результате действия этнических принципов,
семейство Юлиев и их родственников учредило
подобие абсолютной династической власти.
Случайностью в последние годы республики было
то, что некий знатный человек италийского,
азиатского или африканского происхождения
получал особые права 6). Поэтому ни завоеватель
Галлии, ни Август, ни Тиберий, никто другой
никогда не думали о роли наследного монарха. На
всем пространстве империи, не считая Рима, не
было места, где пользовалась бы уважением
сабинянская раса. И наоборот, в Азии еще
признавали потомков македонцев и признавали за
ними права на власть.
Принципат не имел прошлых заслуг и мог
похвастаться только нынешним богатством, его
поддерживал такой же безродный консулат,
непомерные амбиции были у трибунов, жреческие,
судебные, цензорские и прочие функции находились
в руках массы людей, такой же разношерстной, как и
все население. Когда же к полезному захотели
добавить возвышенное, властителя превращали в
божество, однако было невозможно посадить на
трон его наследников. Когда речь шла о том, чтобы
увенчать его невиданными почестями, склониться
ниц у его ног, отдать в его руки все, что создали
политические науки, религиозная иерархия,
административная мудрость, военная дисциплина,
все были согласны, но эти почести и эта власть
предназначались одному человеку, а не его семье
или расе. В какой-то момент при первых Антониях
создалось впечатление, что формируется династия,
освященная своими благодеяниями. Однако
объявился Каракалла, и вновь у народа возникли
сомнения. Императорство осталось выборным. Это
была единственно возможная форма правления,
потому что такое общество без устойчивых
принципов и потребностей, а главное без кровной
однородности, могло существовать только при
условии, что будет открыта дверь для перемен, а не
застоя 7).
Ничто лучше не указывает на этническое
разнообразие Римской империи, чем перечень
императоров. Вначале, в силу случайности, которая
обычно ставит гения ниже любого
демократа-патриция, первые властители выходили
из сабинянской расы. Светоний хорошо описывает,
как существовала власть без реальной формы
наследования. Юлии, Клавдии, Нероны были калифами
на час, они быстро сходили со сцены, их место
заняло италийское семейство Флавиев, но и оно
быстро исчезло. Кто пришел ему на смену? Испанцы.
За ними пришли африканцы, героем которых был
Септимий Север, их сменили сирийцы, скоро
свергнутые новыми африканцами, а их, в свою
очередь, вытеснил араб, свергнутый паннонийцем.
Не будем продолжать список, только прибавим, что
после паннонийца очень многие побывали на
римском троне, за исключением выходцев из
городской семьи.
Стоит также вспомнить, каким образом римский
мир творил свои законы 8). Разве он обращался к
древнему инстинкту — я не говорю «римскому»,
поскольку никогда не было ничего римского,— но,
по крайней мере, этрусскому или италийскому?
Нисколько. Ему требовалось компромиссное
законодательство, и он искал его там, где, не
считая вечного города, жило в высшей степени
смешанное население: на сирийском побережье. Что
касается религии, в империи долго бытовал
широкий разброс взглядов 9). До того, как появился
римский пантеон, республиканский Рим искал для
себя богов во всех уголках земли. Кстати, Амадей
де Тьери высоко отзывается об Адриане за то, что
тот совершал путешествия по империи, изучая все
религии и вникая в их суть. Пришел день, когда в
силу эклектизма придумали не совсем понятное
слово «Провидение», которое часто употребляют
нации, мыслящие по-другому, но избегающие
раздоров. И Провидение сделалось официальным
божеством империи 10).
Таким образом, народы были избавлены от
необходимости заботиться о своих интересах,
верованиях, понятиях о законе. Создается
впечатление, что у них не было недостатка в
негативных принципах. Им дали религию, не
связанную ни с одним из них, дали чуждые им
законы, их правители подбирались случайной
правили короткий срок.
В последнюю эпоху существования республики
поклонение перед греческим языком и литературой,
перед славным прошлым Греции дошло до крайности.
Во время Суллы все стали считать латынь грубым
наречием. В домах знатных людей говорили на
греческом.
После создания империи эллинизм еще более
усилился с приходом Нерона. Древним героям
города предпочитали Александра Македонского и
прочих военачальников Эллады. Правда, позже
произошел Поворот к старым патрицианским
традициям и патриархальному образу жизни, но.
Скорее всею, это было лишь данью моде. А публика в
основном тяготела к греческому или семитскому.
Септимий Север, угождая таким вкусам, воздвиг
памятники в честь Ганнибала, а его сын Антоний
Каракалла поставил множество триумфальных
статуй победителя при Каннах. Я уже говорил о том,
что если бы Корнелий Сципион потерпел поражение
при Заме, это не изменило бы естественного хода
истории, а карфагеняне не стали бы
господствовать над италийскими расами. Точно так
же триумф римлян не помешал этим самим расам
раствориться в семитской массе, и несчастный
Карфаген, одна из волн этого океана,
дождался-таки своего часа во всеобщей победе над
старым Римом.
Возможно, в тот день, когда обветшалые образы
Фабиев и Сципионов с изумлением увидели рядом с
собой одноглазое нумидийское божество,
изваянное в мраморе, в империи не осталось ни
одного человека, оскорбленного в своих чувствах:
каждый гражданин мог свободно славословить
своих национальных героев. Гетул и Мавр
восхваляли Добродетели Масиниссы, испанец —
пепел Сагонты и Нуманса, галл выше небес
превозносил доблесть Версинжеторикса. Теперь
никто не боялся, что слава города подвергнется
оскорблению со стороны людей, называвших себя
гражданами, и самое интересное в том, что эти
граждане, римляне, метисы и незаконнорожденные в
глазах старых рас уже не имели права присваивать
заслуги героев-варваров или тревожить великие
тени патрициев Лациума.
Оставался открытым вопрос о главенствующем
положении Вечного города. По этому вопросу, как и
по всем остальным, покоренное население,
находящееся под крыльями имперского орла, не
имело никаких возражений.
Этруски, строители Рима, не питали иллюзий в
отношении высокого предназначения своей
колонии. Они выбрали это место не для того, чтобы
сделать его центром вселенной. Начиная с
царствования Тиберия стало ясно, что поскольку
императорская власть взяла на себя обязанность
соблюдать интересы собранных в империи народов,
резиденцию следовало разместить там, где было
больше активности. Таким центром не могла быть
Галлия, не имеющая влияния, ни Италия с ее редким
населением — это была Азия, где хиреющая, но еще
дышавшая цивилизация и средоточие огромного
населения требовали постоянного контроля.
Тиберий не хотел сразу порвать с древними
традициями и решил вначале обосноваться на
окраине полуострова. К тому времени уже более ста
лет судьба великих гражданских войн вершилась на
Востоке или, по крайней мере, в Греции.
Нерон, более решительный, чем Тиберий, очень
долго прожил в этой стране классики, столь милой
сердцу такого поклонника искусств. После него
тяготение властителей к Востоку стало сильнее.
Траян и Септимий Север провели жизнь в
постоянных переездах, другие, например
Гелиогабал, редко посещали Вечный город. Одно
время столицей мира была Антиохия. Когда
ситуация на севере приобрела особое значение,
резиденцией императоров стал Трир. Затем этот
титул перешел к Неаполю. А что же Рим? Рим
сохранял сенат и играл жалкую и пассивную роль в
имперских делах. Иногда к сенату обращались с
просьбой официально признать императора,
избранного по воле легионов. Законы запрещали
членам курии носить оружие и освобождали
италийцев от воинской службы, поэтому прилежные
сенаторы, у которых не было ничего общего с
законодателями прошлых эпох, не пользовались
никаким авторитетом в армии. Пожалуй, никто,
кроме них самих, не считал сенат важным органом.
Когда, по воле злой судьбы, какой-нибудь
властитель использовал сенат в своих интригах,
сенаторы всегда оставались в дураках. Эти
несчастные деятели, престарелые выскочки, любили
красоваться на своих скучных заседаниях и
блистать красноречием даже в самые критические
для империи периоды. Кроме того, у сенаторов была
еще одна слабость — литературные занятия. В Риме
вообще не было недостатка в людях амбициозных, но
он так и не стал очагом латинской литературы.
Из гениев, любимцев Муз, поэтов, прозаиков,
историков или философов, начиная со старика
Энния и Плавта, немногие родились в стенах города
или вышли из городских семейств. Это была печать
проклятия на городе, бывшем военном лагере,
который — надо признать это — всегда принимал
всех, кто мог способствовать его расцвету. Энний,
Ливии, Андроник, Пакувий, Плавт и Теренций не были
римлянами. Ими не были Вергилий, Гораций, Тит
Ливии, Овидий, Витрувий, Корнелий Непот, Катулл,
Валерий Флакк, Плиний. Еще в меньшей степени
можно назвать римской славную испанскую плеяду,
пришедшую в Рим вместе или после Портия Латро,
семейство Сенек — отца и трех сыновей, Силия
Италика, Квинтилиана, Марциала. Флора, Лукиана и
многих других.
Городским пуристам было чему поучить самых
талантливых писателей. Многие из последних
отличались местным, т. е. провинциальным,
колоритом. В большей мере это относится к
испанцам. Последних упрекали в том, что я называю
семитским характером: в цветистости, в
пристрастии ко всему грандиозному и
велеречивости. Впрочем, все это присуще гению
меланизированных народов, и мы говорим о
расцвете поэзии и литературы на иберийском
полуострове только там, где была сильна черная
кровь, — на южном побережье, а также в Африке.
Там, вокруг римского Карфагена, воображение
являлось обычной потребностью. В языческий
период славу Африке принесли такие фигуры, как
Септимий Север, Сальвий Юлиан. нумидиец Корнелий
Фронтон, предшественник Марка Аврелия, и,
наконец, Апулей, между тем как милигантская
Церковь обязана этой земле рождением таких
достославных апологетов, как Тергулиан, Минуций
Феликс, Киприан и Августин. К вышесказанному
остается добавить, что когда германцы массами
хлынули на западный мир, римская культура нашла
последнее прибежище там, где был силен семитский
элемент. Это была Африка, этобыл Карфаген под
властью царей-вандалов.
Таким образом, Рим никогда, ни при империи, ни
даже при республике, не был святилищем латинских
муз. Он чувствовал это и в своих стенах даже не
отдавал предпочтения своему родному языку. Для
просвещения населения город содержал как
латинских, так и греческих грамматиков. Кроме
того, в Рим приглашали эллинских писателей:
примерами служат Плутарх из Херонеи, Арриан из
Никомедии, Герод Аттик из Марафона, Павсаний из
Лидии, которые прославились у цодножия
Капитолия.
Чем дальше мы продвигаемся, тем больше находим
доказательств того, что у Рима не было ничего
своего: ни религии, ни законов, ни языка, ни
литературы. Канула в небытие патрицианская
античная свобода, которая, наряду с недостатками,
имела и хорошие стороны. Потеряли свою
самобытность национальности. Они заражали друг
друга вирусом хаоса, и каждая стремилась к тому,
чтобы помешать другим выбраться из пучины
всеобщего упадка.
С забвением рас, с угасанием славных семейств,
которые когда-то служили примером остальной
массе населения, с ростом синкретизма в теологии
появились не просто явные личные пороки, которые
существуют во все времена, а наступило всеобщее
падение морали, ослабление всех принципов,
искажение всех понятий об общественном благе,
скептицизм, то насмешливый, то мрачный,
направленный на все, что не представляет
повседневного интереса, наконец, страх и
отвращение перед будущим — вот главные бичи
общества. Что касается политической жизни, для
римской толпы не было ничего более
отвратительного. Никого не интересовало, кто
сидит на троне. Сегодня это был араб, завтра —
бывший паннонийский пастух. Римский гражданин
Галлии или Африки утешался мыслью, что политика
«не касается его, что любой правитель — самый
лучший, что лучшей политической системой
является та, при которой он сам или, в крайнем
случае, его сын может также стать императором».
Таким было всеобщее мышление в III в. и в течение
16-ти столетий, и все мыслящие люди — язычники и
христиане — не могли с ним примириться. Политики
и поэты, историки и моралисты клеймили
бесчестную толпу.
Но чем собственно они были недовольны? Хаосом в
вопросах религии? Но из него проистекала
всеобщая терпимость. Ослаблением официального
контроля за религией? Но в этом выражался атеизм,
разрешенный законом. С этой точки зрения упадок и
исчезновение знатных семейств и, следовательно,
национальных традиций, которые они хранили, с
радостью воспринимали средние классы.
Государство без знати — это мечта многих эпох.
Ничего страшного в том, что нация теряет устои,
свою нравственную историю, свою историческую
память — главное, чтобы польстить тщеславию
среднего человека. А что значит нация сама по
себе? Может быть, лучше, если исчезнут все границы
между различными группами людей? В этом
отношении империя была идеальным устройством.
Переходим к другим «достоинствам». Прежде
всего речь пойдет о постоянной и унитарной
системе власти. Если такое мнение справедливо,
тогда это действительно достоинство. Однако у
меня есть сомнения на сей счет. Я понимаю, что в
принципе все шло к императорской власти, что
самые мелкие гражданские и военные чиновники
мечтали о приказах с престола, и на всей
территории государства слово императора было
решающим. Но что несло это слово? Только одно:
деньги, и когда деньги поступали, власть больше
ничем не интересовалась, тем более
провинциальными городами и поселениями, которые
были организованы по старому муниципальному
принципу и управлялись курией, пропитанной
коррупцией.
Авторы-демократы высоко отзываются о звании
римского гражданина, которое на весь мир
прославил Антоний Каракалла. Яне разделяю такого
энтузиазма. При всем том, что все жители имели
право называться гражданами, что империей
управлял один человек, а города пользовались
автономией, чеканили свою монету, возводили по
своему усмотрению статуи, я не вижу от этого
пользы для кого бы то ни было.
Недостаточно сосредоточить все высшие
властные функции в одних руках, чтобы обеспечить
унитарность власти: нужно, чтобы деятельность
власти распространялась регулярным образом на
самые дальние уголки политического организма.
Когда каждая область управляется так, как ей
заблагорассудится, и подчиняется далекому
центру только в финансовом и военном отношении,
не может быть и речи о настоящем единстве. В
крайнем случае это можно назвать определенной
концентрацией политических сил.
Есть еще одно необходимое условие для единства
власти: высшая администрация должна находиться в
одном месте, откуда она осуществляет управление
всеми городами и провинциями. Только в этом
случае государственные институты — плохи -они
или хороши — работают как четко отлаженная
машина. Распоряжения циркулируют бесперебойно, и
время, этот великий и необходимый двигатель всех
процессов на свете, работает на благо
государственного организма.
Именно этого условия и недоставало империи.
Императоры переносили свою резиденцию то на
самую южную оконечность Италии, то в Азию, то на
север Галлии, а некоторые путешествовали в
продолжение всего царствования. Много времени
уходило на поиски властителя для решения того
или иного вопроса, и случалось, что гонец,
прибывая из Парижа в Антиохию за приказом,
узнавал, что император отправился в Александрию.
А если, например, император умирал в Азии, его
наследник объявлялся в Иллирии, Африке или на
Британских островах. Каждая провинция имела свой
маленький двор, который обладал верховной и
абсолютной властью на своей территории, толковал
законы и иногда даже конфисковывал собранные
налоги, не заботясь о государственной казне. Я
согласен с тем, что порой на голову наглеца
обрушивалась молния смертного бога, но это, как
правило, случалось после долгого терпения, что
порождало массу злоупотреблений. Нередко
провинившийся, отводя удар, провозглашал себя
императором. В заключение я хочу подчеркнуть, что
сам по себе режим, провозглашенный Августом, не
был ни хорошим, ни плохим — он был единственно
возможным в тех обстоятельствах. И слабость
государственной власти не его вина, а вина — или
беда — народов, собравшихся под крыльями
римского орла. Об этом точно сказал граф де Местр:
«Каждый народ имеет правительство, какого он
заслуживает». Долгие размышления и большой опыт,
доставшийся дорогой ценой, убедили меня в том,
что эта истина справедлива, как строгий
математический постулат. Любой закон бессилен и
даже вреден, если народ не достоин его и не создан
для него.
В этой связи еще раз напомним, что основные
составные элементы империи — ассирийский,
египетский, греческий, кельтский, карфагенский,
этрусский, не считая испанские, галльские и
иллирийские колонии — в свою очередь состояли из
невообразимой смеси рас и кровей. Если первый
союз черной и белой крови породил хамитский тип,
то самые древние семиты были продуктом
тройственного союза — черного, белого и снова
черного элементов, — откуда вышла особая раса,
которая впитала в себя новый приток черных, или
белых, или желтых элементов и сформировала новое
сочетание. Этот процесс был непрерывным, и
наступил момент, когда человеческий род уже
нельзя было разделить на определенные категории.
Отныне он представлял собой совокупность
индивидов, не объединенных никаким общим
чувством, которые могли двигаться в одном
направлении или даже сосуществовать только под
действием силы.
Я назвал императорский период Рима семитским.
Но это не означает конкретную разновидность
человечества, идентичную той, что появилась в
результате древнего союза халдеев и хамитов. Я
просто хотел указать, что основная часть
населения земель, завоеванных Цезарями,
содержала в себе значительную дозу черной крови,
и поэтому ее можно считать совокупностью, не
эквивалентной, но аналогичной семитской смеси.
Невозможно подобрать достаточное количество
слов, чтобы обозначить бесчисленные нюансы этой
грандиозной совокупности. Однако, поскольку
черный элемент присутствовал в большем
количестве в продуктах этого смешения, в
населении преобладали некоторые из характерных
качеств меланийской группы, а как нам уже
известно, если держать эти качества в
определенных рамках и добавить к ним свойства
белой расы, то они способствуют расцвету
искусств и интеллектуальному совершенствованию
общества, хотя мало пригодны для создания
устойчивой цивилизации.
Но смешение рас не только мешало созданию
постоянной системы правления за счет
уничтожения общих инстинктов и способностей,
которые определяют стабильность общественных
институтов, но и отрицательно влияло на здоровье
общественного организма, в результате чего
появилось множество активных людей,
разрушительно действующих на массу населения.
Общество не могло сохранять стабильность, когда
постоянно меняющееся соотношение этнических
элементов порождало во всех слоях населения,
особенно в низших, таких авантюристов.
В эпоху, когда расы находятся в гармоничном
сочетании, талантливые люди редки, поэтому
особенно заметны, и в то же время они черпают свои
идеи и способности из общей массы. Они показывают
остальным естественные пути развития, и народ
следует этим путям; они не создают ничего
великого, зато приносят большую пользу всему
обществу. В результате такой этнической
гармонии, особенно в героические эпохи, имя вождя
остается в истории неразрывно связанным с
названием его народа. Например, греческие мифы о
Геракле вовсе не упоминают спутников героя, зато
вожди многих народов являются персонификацией
этих народов, и их имена забыты. Когда слишком
сильный отсвет истории мешает рассмотреть
детали, всегда трудно отличить личный вклад
выдающегося деятеля от достижений народа. В
такие моменты жизни общества очень трудно быть
великим деятелем, потому что этому
противодействует однородность крови нации:
чтобы выделиться из толпы, нужно не быть
непохожим на нее, а, напротив, ничем от нее не
отличаться и одновременно превосходить ее во
всех отношениях. Избранники всегда похожи на
высокие деревья среди кустарника. Потомство
видит их издалека и восхищается ими еще больше,
если не находит аналогии в эпохах, когда слишком
многочисленные и разнородные этнические
принципы рельефно выделяют отдельные личности.
В последнем случае великим называют человека
не только из-за его выдающихся качеств. Обычного
мерила не существует, как не существует
однородного видения.
Великий человек должен ухватить суть
потребностей своего времени или, напротив, пойти
против течения и тем прославить себя. Первым
примером можно назвать Цезаря, вторым — Суллу. В
силу сложности этнической ситуации человеческие
инстинкты и способности обрастают различными
нюансами. В однородном обществе количество
заметных личностей ограничено, в разнородном,
напротив, очень велико, начиная с выдающегося
воина, который стремится расширить рамки своего
влияния, до музыканта, который хочет соединить
две несовместимые ноты. Вся эта толпа
поднимается над общей массой, находящейся в
постоянном движении, качает ее то вправо, то
влево, навязывает ей свою волю, ставит свои
истины превыше всего и увеличивает беспорядок.
Власть не в состоянии помешать этому: она либо
опускает руки, либо ей удается добиться
временного успеха.
В семитском Риме нет недостатка в великих
личностях. Тиберий знал, умел, хотел и делал. То же
самое можно сказать о Веспасиане, Марке Аврелии,
Траяне, Адриане. Но все они, включая Септимия
Севера, не могли искоренить зло в лице
беспорядочной массы, лишенной четко
определенных инстинктов и наклонностей, не
желающей подчиняться и в то же время жаждущей
направления. При этом не следует забывать две
противоборствующие партии: гражданскую и
военную. Кстати, на мой взгляд, последняя
заслуживает большей похвалы с точки зрения
общественной пользы. Мне могут возразить, что в
империи часто возникали военные бунты, однако
даже в таких случаях, например, во время кровавой
стычки легионеров Германии и Флавия в Риме,
солдаты проявляли себя с лучшей стороны в
отличие от гражданского населения. Дело в том,
что армия держится на двух принципах:
иерархической структуре и подчинении. При любой
этнической анархии общества армия выполняет
упорядочивающую роль. И приходит день, когда она
остается единственной здоровой частью нации.
Когда народ становится армией, а армия народом.
В Римской империи легионы были единственным
спасением, единственной силой, которая не
позволяет цивилизации прийти в упадок в
результате этнического хаоса. Легионы
поставляли высших должностных лиц государства,
полководцев, способных поддерживать порядок,
подавлять бунты, защищать границы; из
полководцев выходили императоры, отличавшиеся
недюжинными талантами. Как правило, они выходили
из низших рядов милиции и поднимались наверх
благодаря своим личным качествам или удаче.
Итак, армия была не только последним средством,
последним оплотом и душой общества — она
выдвигала из своей среды вождей. В силу извечного
принципа любой военной организации, который есть
не что иное, как несовершенное воплощение
порядка, обусловленного расовой однородностью,
армия использовала на общее благо способности
своих лучших представителей и сдерживала
разрушительное действие других за счет иерархии
и дисциплины.
В гражданском обществе дела обстояли совсем
по-другому: любой проходимец, который в
результате случайных комбинаций этнических
принципов в своем роду достигал высокого
положения, принимался, чаще всего, действовать в
своих личных интересах, игнорируя общественное
благо. Эгоистические амбиции особенно
формировали грамотность: для того чтобы
взбудоражить толпу и привлечь к себе внимание,
достаточно было листа бумаги, пера и кое-каких
знаний. В сильном обществе такого не случается:
никто не станет слушать людей случайных, т. к. все
придерживаются примерно одинаковых взглядов и
живут в спокойной, хотя и суровой,
интеллектуальной атмосфере. Во время общего
упадка никто не знает, что думать, во что верить,
чем восхищаться; люди охотно слушают
проходимцев, причем важно не то, что они говорят,
а как они это подают. Таким образом, для того
чтобы получить признание, достаточно высказать
парадоксальные неожиданные суждения.
По примеру деградирующей Греции, в Риме
семитской эпохи любой мог стать грамматиком:
сочинять стишки для богатых, выступать на
площадях, строчить петиции и угоднические
просьбы. В общественных банях, в публичных домах
было полно проповедников, питающихся подачками.
Они вели образ жизни, который сегодня называют
богемным. Они проникали в богатые дома в качестве
наставников и часто преподавали своим
воспитанникам сомнительные нравственные уроки.
Позже некоторые, самые ловкие из этих
воспитателей становились профессиональными
учителями жизни, или риторами. Они удачно
женились и внедрялись в сферу новых буржуа. В
области нравов смешались все школы. Страну
заполнили философы:
бородатые люди, одетые в греческую тогу. Даже в
мавританских горах тога была непременным
атрибутом мудрецов. Впрочем, они проповедовали
разные учения: платонизм, пирронизм, стоицизм,
кинизм. Большинство этих философов, которые
вызывали уважение у горожан и неприязнь у солдат,
были убежденными атеистами. Некоторые, особенно
красноречивые, добивались признания у
государственных мужей, жили за их счет и влияли
на их решения и убеждения. Другие становились
почитателями Митры или других азиатских богов, а
также придуманных ими самими. В высшем обществе
было модно поклоняться дотоле неизвестному
божеству, потому что национальный культ
переживал не меньший упадок, чем национальные
традиции. Чаще всего эти философы, риторы, ученые
были людьми неглупыми. У них всегда была
припасена идея общественного спасения: вся беда
в том, что таких идей было столько же, сколько
спасителей, и общественная жизнь все глубже
погружалась в хаос.
По причине этнического упадка и ослабления
сильных рас с каждым днем падал уровень
художественных и литературных способностей. В
искусствах царила имитация древних. Даже
талантам приходилось копировать то, что
признавалось классикой, комедию вытеснили мимы,
затем акробаты, гладиаторы и парадные выезды
колесниц. Такая же участь постигла скульптуру и
живопись, историю писали военачальники. Правда,
всеобщему упадку сопротивлялись отцы Церкви.
Я не отрицаю, что посреди этого хаоса еще
оставались : высшие добродетели и высокие умы,
порожденные счастливым сочетанием этнических
элементов. Они встречались ^ и в сенате, и в
походных лагерях легионеров, и при дворе. Толпы
мучеников своей пролитой кровью
свидетельствовали о том, что борьба с Содомом
продолжалась. Я не отрицаю этот факт, но хочу
спросить: какую пользу общественному организму
приносили эти добродетели, эти достоинства, эти
вспышки гения? Могли ли они остановить или хотя
бы замедлить распад? Конечно, нет: самым
благородным умам не дано обратить толпу,
вдохнуть в нее душу. Поэтому в высшей степени
странно слышать, что цивилизацию разрушили
пришедшие с севера варвары. Ох, уж эти варвары! В V
в. их изображали как голодных волков, которые
набросились на превосходную римскую систему,
разорвали ее в клочья и не оставили от нее и
следа!
Но даже если признать, что у германцев были
такие разрушительные инстинкты, не надо
забывать, что в V в. римское общество утратило все,
чем оно могло гордиться в прошлом, и дошло до
полного бессилия. От утилитарного гения этрусков
и кимрийцев, от пылкого и живого воображения
семитов осталось только умение строить прочные,
но безвкусные монументы и бездумно копировать
все лучшее, что было сотворено в прошлом.
Писателей и скульпторов заменили педанты и
каменщики, так что варварам уже было нечего
уничтожать, поскольку таланты, творческий дух,
благородные порывы — все давным-давно исчезло 11).
Что представлял собой римлянин III, IV И V веков в
физическом и моральном отношении? Среднего
роста, скорее слабого телосложения человек, в
чьих жилах текла кровь всех мыслимых рас; он
считал себя лучшим представителем человечества:
нахальный, коварный, невежественный, вороватый,
развратный, готовый продать сестру, дочь, мать,
жену, страну, пуще всего боящийся бедности,
страданий, труда и смерти. И при этом он ничуть не
сомневался, что и Земля, и планеты созданы для
него одного.
Теперь посмотрим, что представлял собой варвар
на фоне этого жалкого создания. Человек с
белокурыми волосами, бело-розовой кожей,
широкоплечий, высокий, сильный как Алкид,
одержанный как Тесей, ловкий, гибкий, бесстрашный
даже перед лицом смерти. Этот Левиафан, имеющий
правильные или неправильные, но всегда
обоснованные, суждения о всех предметах. Он
впитал в себя соки суровой и утонченной религии,
мудрой политики, славной истории своей расы. Он
понимал, что римская цивилизация богаче, чем его
собственная, и искал тому объяснение.. Он не был
похож на неразумного ребенка, каким его обычно
рисуют: это был подросток, интересующийся всем
позитивным, умеющий видеть, сравнивать,
высказывать суждения и отдавать предпочтения.
Кто одерживал победу: самодовольный римлянин или
суровый варвар? Побеждал последний. Его
увесистый кулак обрушивался, как железный молот,
на череп бедного потомка Рема. Что же делал в
таком случае поверженный римлянин? Он взывал на
многие века вперед к мести за цивилизацию,
поруганную в его лице. Он так же походил на
Вергилия и Августа, как Шейлок на царя Соломона.
Римлянин лгал, и его несправедливые слова
повторяли те, кто пылал гневом к нашим германским
корням и их плодам, вызревшим в средние века.
Пришельцы с севера не разрушили цивилизацию, а,
напротив, спасли то немногое, что от нее
оставалось. И восстановили это немногое, и
придали ему блеск. Цивилизация дошла до нас
благодаря их пытливому уму, благодаря им мы
построили нашу культуру. Без них нас бы не было.
За пять столетий до того, как полчища Аттилы, как
слепой и дикий поток, обрушились на Запад, они
были единственным щитом для римского общества,
которое загнивало с каждым днем. Без их помощи,
без их сильных рук и талантов она оказалась бы в
жалком положении уже во II в. Не будь северных
варваров, семитский Рим не сохранил бы
императорскую форму правления, которая
оставалась гарантией цивилизации. Короче говоря,
почти все достойное в императорском Риме имеет
германские корни. Эта истина подтверждается тем,
что самые работящие. люди в империи, самые умелые
ремесленники были литами, т. е. варварами, большим
числом пришедшие в Галлию и в северные провинции.
Когда, наконец, готы пришли к власти, которая
многие века принадлежала их соотечественникам,
романизированным в малой степени, они мудро
распорядились результатами трудов
предшественников. Приход германцев был вызван
исторической необходимостью: выдыхающаяся
демократия существовала только благодаря тому,
что власть находилась в руках солдат. Но этого
уже было недостаточно, поскольку ситуация дошла
до критического предела. Тогда Бог, чтобы спасти
Церковь и цивилизацию, послал миру учителей в
лице новых народов. В истории человечества нет
более славной страницы, чем деяния северных
народов, но прежде чем рассмотреть их
историческую роль, еще раз бросим взгляд на
сочетание старых этнических элементов,
собравшихся на Западе, на большой территории
романского мира. Зададимся вопросом: мог ли
римский поселенец сформировать дотоле
неизвестные принципы и, Используя наследие
прежних цивилизаций, создать то, что можно по
праву назвать «римской цивилизацией»?
Это очень обширная тема, под стать
географическим пространствам, которые она
охватывает. Итак, начнем с того, что Рим, не
имевший исходной расы, не мог сформировать и
соответствующую идею. У Ассирии, так же как у
Египта, Греции, Индии, Китая, была самобытная
основа. Когда-то персы создали особые принципы в
отношении народов, покоренных ими. Кельты,
италийские аборигены, этруски также имели
наследие— пусть и не столь славное, зато
реальное и позитивное. Риму приходилось по
кусочкам, по лоскуткам создавать основу, причем в
то время эти фрагменты уже .были изрядно
изношенными и устаревшими. В его стенах вместо
очага цивилизации сформировалось нечто,
напоминающее склад старьевщика. В захваченных
землях Рим оставил религию, нравы, законы,
политические институты в том виде, в каком они
находились раньше, и перестроил только то, что
могло затруднить осуществление его власти.
Завоеванные территории были довольно обширны,
а Рим был маленьким городом, поэтому он взял на
себя роль садовника, который по мере возможности
подстригает кусты, выравнивает клумбы, чтобы
придать саду приличный вид, не думая о
естественных законах, регулирующих рост
растений. Функция Рима сводилась к
администрированию и гражданскому праву по
принципу: «Помни римлянин: ты правишь народом
империи!» Я не знаю, как можно было посредством
этих двух функций заложить по-настоящему
цивилизаторские основы в широком смысле этого
слова. Закон — это всего лишь записанное на
бумаге состояние нравов. Это — один из основных
продуктов цивилизации, но не сама цивилизация.
Закон не обогащает общество ни в материальном, ни
в интеллектуальном смысле: он регламентирует
приложение сил, и его роль в том, чтобы наилучшим
образом распределить их. Т. е. закон не создает
эти силы. Такое определение годится для
однородных наций. Но оно не совсем применимо для
римского закона. В крайнем случае, элементы этого
кодекса, собранные от всех дряхлеющих, но имеющих
опыт народов, могут быть обобщены, и, исходя из
такой теоретической возможности, можно
предположить, что она осуществилась в римском
законе или праве. При этом надо отметить, что
имперское право вытекает из концепции
абстрактного равенства. Философия римского
права, как и всякая философия вообще, была
сформирована «постериори». Она базировалась
главным образом на понятиях, абсолютно чуждых
древнему опыту.
На формирующуюся римскую юриспруденцию влияли
аналитические доктрины, но сами эти доктрины
представляли собой эманацию италийского духа
или эллинистического воображения и не могли
прибавить к нему ничего существенного. Что
касается христианства, юристы-законодатели
почти не приняли его во внимание, потому что они
вообще отличались религиозным безразличием.
Конечно, это противоречит установкам Церкви,
которая произвела реформу римского права, сделав
его каноническим.
Рим, как чужак в своих собственных стенах, с
самого начала мог лишь заимствовать законы. На
первом этапе его законодательство строилось на
модели Лациума, а когда потребовалось учесть
взгляды растущего разнородного населения,
появились «Двенадцать табличек», в которых
сохранились некоторые старые положения с
добавлением ряда статей, взятых из опыта великой
Греции. Но все это не могло удовлетворить нужды
нации, которая каждый день изменяла свой
характер и, следовательно, свои цели.
Многочисленные иммигранты в городе противились
всему, что не соответствовало их национальным
понятиям о справедливости. Старые привычки не
могли измениться так же быстро, как состав крови,
поэтому был учрежден специальный магистрат по
урегулированию конфликтов между пришельцами и
римлянами. Его права и функции выходили за рамки
установлений «Двенадцати табличек».
Некоторые авторы, сбитые с толку статусом,
которым в последнее время существования
республики пользовались римские граждане по
сравнению с другими жителями, полагают, что такой
магистрат существовал еще раньше. Это серьезная
ошибка. Положения латинского или италийского
права с самого начала не были закреплением
низшего положения покоренного населения.
Напротив, это был акт деликатного отношения к
народам, которые хотели принять политическую
власть Рима, но не римскую юридическую систему.
Они придерживались своих обычаев, и им не
препятствовали делать это, так что местный закон
пытался достичь некоего идеального равенства,
учитывая позитивные принципы италийцев, греков,
африканцев, испанцев, галлов.
Когда романизированная смесь достигла высшей
точки своего развития, законодательство
превратилось в компиляцию самых разнородных
правовых элементов, взятых у всех народов,
составлявших империю, и сабинянский дух, который
еще присутствовал в «Двенадцати табличках»,
постепенно выветрился. Здесь следует заметить,
что самые великие законодатели не смогли бы
добиться большего, потому что для этого им надо
было выйти не только за свои собственные пределы,
но и за пределы общества, в котором они жили.
Неверно считают, что человек более велик, чем его
эпоха: никому не дано заглянуть за горизонт, и
самое большее, что может сделать гений, — это
разглядеть все, что находится по эту сторону
горизонта.
Но мне могут напомнить о том, сколько
восторженных похвал заслужило римское право
благодаря своей универсальности. Что я могу
ответить на это? Да, оно было универсальным в
пределах империи. Да, оно пользовалось, и сейчас
пользуется, уважением сегодняшних
романизированных народов. Но за пределами этого
круга прюнание этого факта кончается. Даже когда
оно осуществлялось во всей полноте под сенью
римского орла, его влияние не выходило за границы
империи. Германцы не приняли его, хотя
использовали в отношении своих подданных. Его
изучают, но не применяют на большей части
нынешней Европы и в Америке. Так что отношение к
нему противоречивое, хотя во многих местах в
Англии и Швейцарии, а также Германии, оно явно
противоречит местным обычаям. Даже во Франции и
Италии его применяют в сильно измененном виде.
Одним словом, это закон местного значения, как и
все остальные законы. И его нельзя назвать
универсальным и считать двигателем цивилизации
в большей мере, чем все остальные.
Если право было лишено национальных черт, то
это же можно сказать об администрации: в
республиканском и императорском Риме, так же как
и в нынешних азиатских империях, мы видим
глубокое безразличие к подданным. Мы видим и там
и тут аналогичное отношение чиновников, потому
что римляне чаще, чем обычно считается, следовали
азиатским примерам. Впрочем, юстиция, как и
администрация, на практике всегда была привязана
к общепринятым нормам морали.
Я уже говорил, что в законопослушных и честных
римлянах недостатка не было. Но в любом обществе
такие люди имеют перед собой конкретный идеал,
сформированный цивилизацией, в которой они
живут. Добродетельный индус, послушный китаец,
добронравный афинянин похожи друг на друга своим
искренним желанием соблюдать установленные
законы и правила. И римское общество следовало
своему закону. У него был идеал хорошего. Но и в
этом случае идеал был заимствован у других
народов, точно так же, как философия большей
частью была взята у греков. Я не вижу в римском
обществе ни одного чувства, ни одной
нравственной идеи, истоки которых не встречались
бы в других местах: например, древняя суровость
аборигенов, прагматическая культура этрусков,
утонченность семитизированных греков,
спиритуальная жестокость карфагенян и испанцев.
Предназначение Рима состояло вовсе не в том,
чтобы явить миру букет новшеств. Огромная мощь,
сосредоточенная в его руках, не вызывала
никакого улучшения, скорее наоборот. А что
касается широкого разброса понятий и верований,
здесь совсем иное дело. В этом отношении Риму
есть чем похвастаться. Только семиты и китайцы
могут соперничать с ним. И это естественно: Рим не
просвещал и не возвышал народы, оказавшиеся в его
орбите, зато он намного ускорял их слияние.
Величие Рима можно объяснить только всеобщим
поклонением древних народов. Впрочем, пусть
римская бесформенная толпа остается на
пьедестале: этим она во многом обязана варварам,
которые в течение половины периода
существования Рима поддерживали его и
формировали принципы, истоки которых мы не
найдем ни в древнем западном мире, ни в доктринах
соотечественников Перикла, ни в ассирийских
руинах, ни у первых кельтов.
Этот процесс начался Давно и продолжался долго.
Был Рим этрусский, Рим италийский, Рим семитский.
Теперь пора перейти к Риму германскому.
Примечания
1. Последними эллинскими волнами, докатившимися
до Неаполитанского королевства, Сицилии и Нижней
Италии, были византийцы и арабы. В 1461, 1552 и 1744 гг. в
Сицилию и Калабрию приходили албанцы.
2. Что касается богатства латинской истории и
разницы между ней и историей греков, можно
отметить, что эллинская метода представляет
собой переход от индусских и персидских эпосов,
лишенных всякой хронологии и материальной
точности, к италийским произведениям, которые
обладает только двумя последними качествами.
3. Во время войны с Флавием Антоний презрительно
относился к преторианцам, т. е. телохранителям,
которых набрал Вителий: он имел в виду, что они
родились в Италии, поэтому были «крестьянами» в
отличие от легионеров своей армии, германцев или
галлов. Дело в том, что италиоты служили в
императорской резиденции и редко пользовались
оружием. А еще позже императоры и их заменили
настоящими солдатами, набранными в северных
землях.
4. В эпоху императоров придумали термин,
означавший разнородную совокупность римского
мира - «romanitas», - в отличие от «barbaria»,
охватывавшего вое народы, жившие за пределами
этого мира, включая парфян и германцев.
5. Эллинизм обладал такой выраженной
самобытностью, что заразил селевкидов своим
пылом преследования евреев.
6. Италийское благородное население начало
исчезать из Рима во время Второй Пунической
войны. Огромные людские потери компенсировались
за счет чужеземцев и плебейских семейств. В эпоху
первых Цезарей старые сабинянские дома изрядно
поредели.
7. Много говорится о том, что на совесть народов
повлияли войны, которые приводят к росту
невежества и мешают сформировать идею,
соответствующую их нуждам. Но в период между
битвой при Актиуме и смертью Коммода в империи
единственным военным столкновением была битва
Флавиев с Вителлием. Возрос материальный уровень
жизни, но власть оставалась неустойчивой, а нравы
падали.
8. Цезарь хотел создать кодекс, основанный на
унитарном принципе. Но он не успел. Видимо, еще не
настало время для этого.
9. Республиканцы сабинянского Рима были немало
удивлены тем, что Ганнибал двинул против них
теологию. Карфагенянин предстал в виде апостола
Милитты и от имени этой ханаанской богини начал
разрушать италийские храмы и расплавлять
металлических идолов.
10. До того. как появилось понятие «Провидение»,
семитизиоованные греки испытывали ту же
потребность, что римляне, и по тем же причинам, а
именно: объединить все признанные культы в сфере
политики; но вместо того, чтобы принять их, они
начали с ними ссориться. Риторы свели все мифы к
рациональному объяснению. Эвхемер обобщил их,
оставив только обычные неправильно понятые или
искаженные факты, а все религии обосновал
элементарными природными явлениями. Кадм у него
стал поваром царя Сидона, сбежавшим в Беотию с
Гармонией, которая играла на флейте для того же
монарха.
11. Во времена Траяна уже не было обычая
прославлять современников. Для этого просто
меняли головы, тем самым избавляя себя от лишних
трудов. См., например, статую Плотина в Лувре. Об
упадке искусств, особенно живописи, много пишет
Петроний.
Далее читайте:
Гобино, Жозеф
Артур де (биография).
Чемберлен Х.С.
Арийское миросозерцание.
Чемберлен Х.С.
Славяногерманцы.
Чемберлен, Хьюстон
Стюарт (Chamberlain), (1855-1927), биографические материалы.
Н. Мальчевский.
От История и метаистория
(о книге Х.С.Чемберлена "Основания 19-века").
|
