|
|
Шифры и революционеры России
Глава пятая.
Белостокская конференция
Возникшая в марте 1898 года Российская социал-демократическая рабочая партия
еще долгое время представляла собой аморфное, не связанное никакими
центральными учреждениями образование. Это была некая совокупность
комитетов, групп и отдельных революционеров, раздираемая межфракционными
противоречиями, амбициями вождей и неустанными полицейскими преследованиями.
В надежде не формально, а фактически создать РСДРП марксисты не раз пытались
собрать очередной съезд. В их представлении только отсутствие Центрального
комитета мешало воссозданию единой организации. Но это была лишь иллюзия.
Тем не менее, благодаря инициативе «Южного Рабочего», БУНДа и «Союза русских
социал-демократов за границей», в начале 1900 года такая попытка была
предпринята. Организаторы съезда всячески старались привлечь к участию в нем
Ленина и Мартова. Но «тройственный союз» отнесся к подобной идее
отрицательно. Однако Ленин терпеливо ждал результата и даже в июле 1900 года
явился к техническому устроителю съезда члену «Южного Рабочего» В. Розанову.
Там, в Смоленске, Ульянов из первых рук узнал все подробности неудачной
попытки – на явку съезда прибыли лишь три российских делегата — бундовцы Н.
Портной, Д. Кац и представитель самого «Южного Рабочего» А. Гинзбург. От
Заграничного Союза присутствовал бундист Т. Копельзон. От крупнейших местных
комитетов РСДРП не было никого. Ленин еще раз убедился в несвоевременности
проведения партийного съезда. 16 июля он пересек границу России.
«Прежде чем объединиться, и для того, чтобы объединиться, мы должны сначала
решительно и определенно размежеваться» – так писал Владимир Ульянов осенью
1900 года в редакционном заявлении «Искры». Это «размежевание» искровцы и
поставили во главу угла своей деятельности. Принципиальная борьба с
российским «экономизмом» до предела обострила отношения «Искры» и «Рабочего
Дела». А война с национализмом БУНДа привела к скорому охлаждению связей и с
этой организацией.
В течение следующего 1901 года заграничные социал-демократические
группировки делали неоднократные попытки сблизить свои позиции. С этой целью
на осень в Цюрихе был назначен даже объединительный съезд. Накануне его, 14
сентября, Надежда Крупская в письме к своей близкой подруге Лидии Книпович
пояснила позиции и планы редакции «Искры»:
«Сейчас нужна такая организация, которая бы объединила все районы, сплотила
бы вокруг себя все революционные элементы, чтобы в критический момент можно
было поднять на ноги всех. Опыт Центральных комитетов показал неприменимость
их к русским условиям. Сплотиться легче всего около какого-нибудь прочно
стоящего революционного органа. Таким органом хочет стать «Искра»…
Приходится встречать вражду со стороны комитетов, которые, например, подобно
Питерскому, ставят условием принятия в свои члены выход из организации
«Искры»… Приходится бороться с непониманием публики вреда районных органов,
которые только мешают объединению, вызывая местный патриотизм (вроде «Южного
Рабочего», который считает «Искру» конкурентом и мешает ей в организационных
делах)… Будет на днях съезд, но толку не будет никакого, наперед можно
сказать. Тут вопрос не в принципиальных разногласиях, но в различных ролях:
«Рабочее Дело» подчеркивает то, что оно есть лишь исполнитель воли
комитетов; от комитетов оно получает средства и старается лишь «выражать» их
настроение и пр. «Рабочее Дело» создало за границей свою демократическую
организацию, где каждый имеет свой голос, – своего рода игра в
«демократизм». «Искра» хочет быть руководящим органом и мало заботится о
всей демократической обстановке. Соединения не будет…» (122).
Так оно и вышло. Состоявшийся в начале октября цюрихский съезд зафиксировал
невозможность объединения. Межфракционная борьба выплеснулась в российские
пределы, где было намечено проведение новой конференции. С целью
дискредитации «Искры» в глазах российских комитетов в империю срочно выехал
эмиссар Заграничного союза Михаил Коган (он же Гриневич, он же Товарищ
Прокурора). Комментируя его поездку, Крупская писала в Одессу «Тодорке»
(Захаровой):
«…Они с грязью мешают «Искру». Уверяют, что «Искра» вносит повсюду
дезорганизацию, приглашают комитеты положить этому конец, утверждают, что
«Искра» презрительно относится к малоразвитым массам, что «Искра» –
непрошеный «спаситель», от которого партия должна поскорее избавиться.
Вообще стараются о пользах отечества» (123).
Коган-Гриневич приехал в Россию нелегально. С фиктивным паспортом на имя
Пьера Вальхредена он заявился в Москве прямиком к известной Анне
Серебряковой. С этого момента эмиссар попал под неослабное наблюдение
московской охранки (124). Прекрасно зная о незатухающих распрях среди
заграничных групп, жандармы не мешали ему в разжигании междоусобицы. Однако
в Москве, Харькове, Воронеже и в Киеве марксистов он «засветил», после чего
Когану-Гриновичу дали возможность вернуться за кордон.
События разворачивались все стремительнее. 1 декабря 1901 года Крупская
пишет опять Конкордии Захаровой: «А теперь пару слов о союзниках.
Оказывается эти господа затеяли в самом ближайшем будущем устроить съезд из
представителей главных комитетов и заграничных организаций. Нам, очевидно,
хотят сообщить в последнюю минуту» (125).
6 декабря секретарь «Искры» проинформировала (шифром) о том же Степана
Радченко – члена первого ЦК РСДРП и «почти что агента «Искры»» в Петербурге:
«Союзники хотят устроить 2.6 3.7 13.5 7.3 5.3 1.6 5.2 9.2 13.3 9.10 14.1
16.4 14.4 18.1 1.6 4.1 4.4 15.5 6.12 10.7 7.1. Тактика такая, чтобы устроить
как можно скорее и вести дело так, чтобы «Искра» узнала лишь в последний
момент. СПб. «Союз борьбы» высказался за скорость» (126).
Надежда Крупская еще не знала, что за два дня до этого Радченко был
арестован с остатками петербургских искровцев. Письмо оказалось в руках
жандармов, но полностью текст они разобрать так и не смогли. Ключом
«Генерала» (С. Радченко) было стихотворение Лермонтова «Сон». По нему
криптограмма читалась: «Союзники хотят устроить на рождес/т/ве съезд
партии…»
Однако в январе второй съезд не состоялся. В один день с искровцами, 4
декабря, был арестован и видный член СПб. «Союза борьбы» Николай Аносов –
одна из ключевых фигур российских «экономистов». Еще в 1898 году он вступил
в «Союз русских социал-демократов», а в Берлине, учась в политехническом
институте, входил в группу Михаила Когана. И с первым, с кем провел
последний переговоры насчет съезда, был именно Аносов. С его «изъятием» дело
несколько застопорилось, но ненадолго.
Николай Аносов появился в Петербурге в феврале 1901 года и вскоре вызвал
себе на помощь видного бундовца Шендера Зельдова. С целью легализовать
последнего в столице Аносов обратился за содействием к литератору Михаилу
Гуровичу. Он-то и помог дантисту Зельдову пристроиться по специальности, а
заодно дал возможность полиции контролировать каждый шаг руководителей
«Союза борьбы».
С арестом Аносова за дело взялся Зельдов. Вскоре состоялось узкое совещание
между М. Коганом (Заграничный союз), Ш. Зельдовым (СПб. Союз борьбы) и П.
Розенталем (БУНД).
Были окончательно распределены организационные функции и установлено будущее
место съезда – город Белосток, где жил Розенталь.
13 февраля 1902 года из Петербурга по адресу – Берлин, Шенлейштрассе 17,
Фердинанду Эвальду – ушло письмо. Автором его был, очевидно, Шендер Зельдов.
Предназначалось оно руководству «Союза русских социал-демократов». Но еще
раньше рабочедельцев с письмом ознакомились жандармы. Текст его поднял на
ноги всю полицию и ее агентуру:
«Получили ли вы письмо, в котором извещалось об аресте Аносова? Партийный
съезд начнется в четверг 21 марта. Решено пригласить по одному представителю
от вас и от «Искры». Передайте «Искре» от нашего имени приглашение и скажите
ей, что мы ей напишем особо. Примите все меры к тому, чтобы широкая публика
не узнала о готовящемся съезде…» (127).
С этого момента главным стал вопрос о месте созыва съезда РСДРП – об этом
ничего в письме не говорилось. Белосток был условлен заранее.
Насколько важной считалась разработка петербургского письма говорит тот
факт, что специальное задание по нему получил Евно Азеф – крупный агент
Департамента полиции, с конца 1901 года выехавший в Берлин и освещавший там
революционную эмиграцию.
Уже через две недели, 26 февраля, начальник Особого отдела Ратаев
запрашивает Азефа о «съезде представителей разных революционных групп». 6
марта агент ответил:
«Здесь пока еще ничего не известно относительно предстоящего съезда в
Петербурге 21 марта. Если берлинские представители разных организаций будут
ехать, то я, наверное, буду знать об этом. Сообщите еще раз адрес Эвальда,
так как я не разобрал его» (128).
Но опытный Азеф здесь ничем не смог помочь своему начальству. Даже отъезд
искровского представителя остался для него незамеченным. А день съезда
стремительно приближался.
Примерно тогда же, в марте 1902 года, весть об инициативе питерских
экономистов дошла до редакции «Искры». Отклик Ленина последовал
незамедлительно:
«5 марта 1902 года.
Товарищи! Мы получили только третьего дня извещение о созыве совещания на 21
марта вместе с совершенно неожиданным сообщением, что первоначальный план
устроить конференцию заменен планом устроить партийный съезд. Кем совершена
эта внезапная и немотивированная замена мы не знаем. Со своей стороны мы
находим ее крайне неудачной… В такой поистине критичный момент… мы можем
похоронить все надежды социал-демократии на гегемонию в политической борьбе…
Лучше не жалеть затраты нескольких тысяч рублей денег и несколько месяцев
подготовительной организационной работы и воспользоваться настоящей
конференцией для подготовки к лету действительно общепартийного съезда…
Исходя из этой основной мысли, мы позволим себе предложить на усмотрение
товарищей следующий список вопросов нашей конференции:
1. Принципиальная резолюция…
2. Второй очередной съезд РСДРП. Мы имеем здесь в виду предварительное…
решение вопроса о времени съезда (лето или самое позднее осень, ибо
желательно покончить к началу будущего «сезона»), о месте его (причем надо
тщательно взвесить конспиративные условия), …наконец, об общих основаниях и
возможной полноте представительства (т.е. чтобы были представлены
определенно намеченные наперед комитеты и известные группы, …не говоря о
сравнительно легкой задаче представить обе заграничные с.-д. организации…)
3. Выбор Организационного комитета…
7. Текущие практические вопросы движения, – например …
(б) майская демонстрация – время и способы ее устройства…» (129).
Это письмо было переписано «химией» в журнал «Русское богатство» и вручено
Федору Гурвичу – искровскому представителю на намечаемой конференции (130).
А 8 марта «Катя» (Крупская) отправила уже известное нам письмо в самарский
искровский центр к Глебу Кржижановскому – и его перехватила полиция. Это
было как раз то послание, благодаря которому сотрудник Московского охранного
отделения Меньшиков проник в «Северный рабочий союз». Частично мы его уже
цитировали. Добавим еще несколько важных строк (выделенные курсивом слова
были зашифрованы):
«Мы получили письмо от Николая Петровича (Петербургского комитета) с
просьбой познакомиться с Сашей. Делегатом от Лиги поехал Гурвич (Имярек),
который прежде всего повидается с Бродягой и сообщит ему все подробности
теперешнего положения дел и все связи. Имярек остается в России нелегальным.
Кто из вас познакомится с Сашей (поедет на съезд и т.д.)? Знакомство с Сашей
устроено благодаря стараниям Николая Петровича и Бори (БУНДа), момент выбран
крайне неудобный во всех отношениях, после разгрома… Николай Петрович и Боря
это прекрасно понимают, но они понимают точно так же и то, что чем дальше,
тем невыгоднее будет становиться их позиция и выгоднее наша. Настроены они к
нам враждебно, вы не знаете всех их козней. Знакомый Роберта (Рабочего Дела)
настроил комитеты против нас, специально предпринимал для этого объезд.
Николай Петрович и Боря большие друзья Роберта. Очень вероятно, что
знакомство с Сашей приведет к расколу» (131).
17 марта Надежда Крупская делает последнюю попытку достучаться до далекого
СПб. «Союза борьбы»:
«До съезда осталось четыре дня, а мы еще не знаем ни места, ни пароля. Вы
прекрасно знаете, что для того, чтобы переслать эти сведения конспиративным
путем в Россию нашим представителям, нужно не 4 дня, а гораздо больше… Мы
энергично протестуем против такого образа действий Петербургского союза,
который ставит нас в невозможность присутствовать на съезде. Представитель
Лиги поехал в Россию, мандат зашифрован вашим ключом» (132). Ключом
Петербургского союза являлось стихотворение Некрасова «Маша». Его и имеет в
виду Крупская.
Вот в таких драматических условиях началось путешествие искровца Дана
(Федора Гурвича) в Россию. Развернутую характеристику момента мы находим в
письме Мартова к Плеханову от 20 марта:
«Дорогие товарищи из БУНДа (русского) и Петербургского комитета энергично
взялись за доведение до конца старого плана «Союза» – того самого, который
им не удалось провести два года назад (перед нашим переселением сюда) и
немедленно после октябрьского съезда (цель поездки Товарища Прокурора)… План
удалить вовсе Лигу не удался – нас, как редакцию, пришлось позвать, но во
1-х, устранена русская наша организация, от которой тщательно скрывались все
планы; во 2-х, мы оповещены в самую последнюю минуту и приняты все меры,
чтобы затруднить нам предварительную агитацию. Для противодействия этим
ковам товарищ Дан немедленно двинулся в объезд и мы со дня на день ждем
известий о его первых шагах… План кампании, которая, конечно, вдохновляется
Союзом, очевиден: добиться санкционирования существующего положения и
признания Союза официальным представителем. Дан уполномочен предложить
устроить съезд летом или осенью при таких условиях, которые позволили бы
присутствовать группе «Освобождение труда», то есть за границей. Есть
надежда, что, несмотря на все интриги противников, удастся склонить комитеты
к этому шагу» (133).
Всю критичность ситуации обрисовал сам Плеханов в ответном письме:
«Женева, 4 апреля 1902 года [22 марта русского стиля – А.С.]. Интрига
союзников может повредить нам очень сильно… Надо теперь же обдумать, каким
образом мы разорвем с «российскими» социал-демократами в случае удачной
интриги Союза» (134).
Ситуация становилась угрожающей. Страшный полицейский разгром осени - зимы
1901/1902 года, слабая ориентация русских марксистов в заграничных дрязгах,
коварство «Союза русских социал-демократов» и его последователей – все
сплелось в тугом узле. В довершение к этому редакция «Искры» срочно покидала
Мюнхен – слежка полиции стала совершенно очевидной. История РСДРП могла бы
иметь совсем иную судьбу. Белостокская конференция – один из возможных
трагических поворотов на ее пути. И в том, что раскол тогда не случился,
огромная заслуга представителя «Искры» Федора Дана. Мы уже неоднократно
встречали его имя на страницах книги. Пришло время познакомиться с ним более
внимательно.
 Федор
Ильич Гурвич (он же Дан, Имярек, Виктор, Дерево) родился в Петербурге
19 октября 1871 года в семье аптекаря. В 1895 году он окончил медицинский
факультет Юрьевского университета (в Дерпте) и вернулся в столицу. С 1894
года Гурвич стал марксистом, работал в кружке Юлия Цедербаума (Мартова), а
после разгрома ядра «Союза борьбы» в декабре 1895 года, сам стал одним из
его руководителей. Затем следует арест и полуторогодовое заключение в
Петропавловской крепости. Трехлетняя ссылка в Орлове Вятской губернии многое
дала Федору Гурвичу – и надежных товарищей, и марксистское углубление
знания, и первый литературный опыт. Работая в Орлове статистиком, он
опубликовал свое исследование «О положении крестьян в Вятской губернии».
Ссылка закончилась к марту 1901 года и почти сразу, с разрешения полиции,
Гурвич выехал в Германию. Открылась новая страница его биографии.
Федор Ильич немедленно вступил в ряды Берлинской группы содействия «Искре»,
тесно контактируя с Мартовым и Лениным. Любопытно, что последний одно из
своих писем к Гурвичу отправил 15 июля 1900 года – за день до пересечения
Ульяновым российской границы. Так что в своих планах будущий редактор
«Искры» отводил петербургскому товарищу не последнее место.
Федор Ильич прожил в Берлине ровно год. Принято считать, что главой
Берлинской группы содействия «Искре» был Михаил Вечеслов. Но это верно
только отчасти. С появлением в столице Германии Гурвича постепенно именно к
нему отошло основное руководство. Судя по дошедшим до нас письмам,
революционер развернул в Берлине кипучую организационную работу, отправлял в
Россию искровцев, вел с ними переписку. В ней он постоянно применял
известный нам мудреный ключ (по словам «Вашингтонъ» и «Семипалатинскъ»),
став инициатором внедрения подобного шифра в искровскую практику. Федор
Гурвич под псевдонимом «Дан» принял центральное участие в цюрихском
объединительном съезде и был тем человеком, который объявил Заграничному
союзу (в том числе Акимову и Когану-Гриневичу) о невозможности
сотрудничества с ним искровцев.
Тогда же, в октябре 1901 года, сразу после провала объединения, заграничные
искровцы образовали «Лигу русской революционной социал-демократии» – в
противовес Заграничному союзу. Одним из руководителей Лиги становится
Дан-Гурвич.
В довершение ко всему, он был старым товарищем Ленина и Мартова по
Петербургу, превосходно знал многих российских революционеров, имел широкие
связи и был очень конспиративен. За все время пребывания в Берлине Федор
Ильич так и не попал под наблюдение царской агентуры. Во всяком случае,
такой прожженный провокатор как Евно Азеф в своих подробных донесениях из
Германии Дана не назвал. Ничего не говорит о нем и «Обзор важнейших
дознаний, проводившихся в жандармских управлениях» за 1901 год. Между прочим
там сообщается, что «Искра» печатается в Мюнхене (!!!), а центр организации
обосновался в Берлине. Среди ее руководителей фигурируют Михаил Вечеслов,
Анна Елизарова и Петр Смидович. О Гурвиче-Дане ни слова! Так что совсем не
случайно именно он выехал делегатом на предстоящий Белостокский съезд. Но
путь его был не прост…
Оставались считанные дни до съезда, а искровский посланец не знал главного –
где?! Этого не знала и полиция! Они как будто соревновались друг с другом –
одинокий русский революционер и многочисленная армия филеров. Были взяты под
неотступное наблюдение все известные полиции руководители крупных
марксистских организаций. Особое внимание уделялось Зельдову – с его письма
начался весь переполох, и Петербург первоначально рассматривался как место
съезда.
Но Ф. Дан еще не скоро попадет в филерские проследки. Первым делом он
появился в Пскове у Лепешинского (Лаптя) и Сильвина (Бродяги). Несколько
десятилетий спустя Михаил Сильвин вспоминал в своих записках:
«Не помню, приехал ли Дан в Псков, или мы встретились где-то на станции, но
только встретившись, мы направились прямо в Воронеж для свидания с членами
«Северного союза», от которых Дан надеялся узнать адреса затеянного
рабочедельцами съезда, полагая, что они не могли не получить на него
приглашения. Я не видел Дана почти шесть лет и теперь с интересом
присматривался к нему и к тому новому, что мне в нем открывалось. Он был
несколько иным теперь, чем тот скромный, самоотверженный пропагандист и
агитатор, каким я его знал в Петербурге. От него веяло самоуверенностью,
самовлюбленностью… И, глядя на Дана, на его опрятный костюм, уверенные
манеры, на все его повадки, на скрытое в нем презрение вожака к слепо
идущему за ним «людскому стаду», я думал, что и у нас скоро появится этот
тип беспардонного в своем бесстыдстве парламентария, у которого только одна
забота, чтобы именно он был выбран «голосующим стадом» в депутаты…» (135).
Я специально привел эти нелицеприятные слова Сильвина о его старом товарище
Федоре Гурвиче. В них – вся дальнейшая официозная советская оценка роли
этого видного политического деятеля России. А между тем сам Сильвин после II
съезда примкнул к меньшевикам, возглавляемым «беспардонным в своем
бесстыдстве» Даном. Почему-то в те годы это совсем не смущало Михаила
Сильвина. В дальнейшем он вообще сошел с опасной дороги русского
революционера. А в годы сталинизма Сильвин старался не афишировать своих
искровских заслуг. И его воспоминания – во многом плата за свое
меньшевистское прошлое и спокойное настоящее. Совсем другую картину
представляла жизнь Ф. И. Дана, до конца дней своих оставшегося
революционером. Он умер в Нью-Йорке в 1947 году, загнанный за океан
фашистским нападением на Францию. Федор Ильич всегда верил в будущую
демократическую Россию. И, будучи антисталинистом, активно выступал за
победу СССР во Второй мировой войне. Очень много Дан сделал для пропаганды
взглядов своего друга Юлия Мартова, на сестре которого Лидии он был женат
вторым и долгим браком. Советская историография оставила нам в наследство
только жалкую карикатуру Федора Ильича, выпячивая его человеческие ошибки и
забывая заслуги политика.
Но вернемся в весну 1902 года. В Воронеже Дан не узнал места съезда и
отправился на восток в пыльную Самару. Там-то глава русской организации
«Искры» Глеб Кржижановский сообщил ему нужные сведения. И теперь курьерский
поезд мчал Дана в обратную сторону – через пол-страны, опять на западную
российскую границу, в Белосток! Ничего не скажешь – конспирация съезда была
отменная! Но Федору Гурвичу удалось преодолеть все «козни» экономистов и
явиться по «местожительству Саши».
Среди малочисленных документов, дошедших до наших дней и повествующих нам о
ходе Белостокской конференции РСДРП, есть один – совершенно уникальный. Это
обширное письмо Федора Дана в редакцию «Искры», отправленное им сразу после
окончания съезда. Все остальное – это изложение событий через вторые и
третьи руки, или редкие тенденциозные и отрывочные воспоминания через
десятки лет участников событий (Розенталя и Ерманского), или косвенные
свидетельства современников. Именно поэтому письмо Дана всегда привлекало
историков партии, несмотря на его «меньшевизм».
Оно уникально не только своим содержанием, но и исторической судьбой.
Впервые письмо появилось в советской печати в 1930 году не без помощи
известного архивиста С. Н. Валка (под его редакцией тогда же вышли материалы
«Архива землевольцев и народовольцев»). Статья Валка – первый обстоятельный
анализ письма Дана на фоне всех прочих известных историкам документов (136).
Валк дал понять, что часть письма содержала неразобранный шифр и, поэтому,
не была опубликована. Именно в этой криптограмме заложена вся интрига письма
Гурвича.
Была еще жива Н. К. Крупская, непосредственно участвующая в изучении своего
архива. Но прочесть текст Дана она не помогла. Был жив и сам автор, с начала
1920-х годов снова превратившийся в берлинского эмигранта. Но Ф. Дан стал
врагом Советской власти, и общение с ним было чревато неприятностями.
Значительно позднее, в 1969 году, письмо искровца оказалось, наконец,
опубликовано полностью в первом томе известной «Переписки». С этого момента
и началась его новейшая история. Многие исследователи пытались прочесть
интригующую криптограмму, но терпели неудачу. Для правильного ее разбора,
казалось, имелись все предпосылки – часть шифра была прочтена Надеждой
Крупской еще в 1902 году. Однако ничего не получалось. Наконец историк Юрий
Стефанович Уральский предложил свою версию расшифровки письма. И, начиная с
1983 года, он неоднократно опубликовал ее в различных изданиях. В
развернутом виде читатель может найти этот вариант в монографии Уральского
«Пароль: «От Петрова»», изданной в 1988 году. Расшифровка Уральского – одна
из крупных дезинформаций по важнейшему историческому вопросу советской
партийной истории. Она даже была опубликована в последнем, девятом, издании
многотомного сборника «КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и
пленумов ЦК» (1983 год, том первый, страница 43). Ведь криптограмма Дана
содержала утраченный текст резолюции Белостокской конференции об избрании
Организационного комитета по подготовке II съезда РСДРП. И просто
удивительно, что никто из специалистов даже не перепроверил Уральского и не
заподозрил никакого подвоха. И, видимо, настал момент до конца разобраться
во всей этой истории. Но об этом чуть позже. А пока вернемся к письму Дана.
Оно очень обширно, но самые интересные для нас его фрагменты мы процитируем:
Ф. И. Дан из Белостока – В. И. Ленину.
28 марта (10 апреля нового стиля) 1902 года.
«Наконец конференция кончилась. Постараюсь хоть вкратце передать все по
порядку.
Явившись на место (25-го), я узнал, что вся почтенная коллегия заседала уже
с 21-го… Я узрел: 2-х представителей ЦК Б/УНДа/, Александра от ЗК БУНДа,
Геноссе от Южного союза, Товарища Прокурора от Заграничного союза, одного
екатеринославца и 2-х питерцев…» (137).
Прервемся на время и проясним состав участников съезда. От ЦК БУНДа
присутствовали Павел Розенталь и Ноэх Портной. Их мы уже хорошо знаем.
Особенно выделялся последний. Впоследствии искровец Глеб Кржижановский писал
о Ноэхе: «Парень он умный, с большой партийной выдержкой и пониманием
партийной дисциплины». А другой руководитель российских искровцев Фридрих
Ленгник добавлял: «Мы все от него в восторге» (138).
Делегат от Заграничного Комитета БУНДа – «Александр» – известный Арон
Кремер, один из организаторов БУНДа и участник I съезда РСДРП. В начале
августа 1901 года он скрылся из-под гласного полицейского надзора и очутился
за границей. Своим присутствием в Белостоке Кремер как бы осуществлял
преемственность съездов.
«Товарищ Прокурора» – Михаил Коган-Гриневич, представляющий «Союз русских
социал-демократов за границей».
«Геноссе» – подпольная кличка одного из редакторов «Южного Рабочего» Осипа
Аркадьевича Когана (литературный псевдоним Ерманский).
Родился он в 1866 году в семье мелкого ремесленника, учился в Одессе на
юридическом факультете Новороссийского университета. Но за участие в
студенческом движении Осип уже в 1888 году был сослан на Кавказ. В 1891 году
в Швейцарии он познакомился с Плехановым, а в 1894-м стал делегатом
учредительного съезда «Союза русских социал-демократов». Окончив цюрихский
политехникум, Ерманский с 1895 года обосновался на родине. С 1899 года он
стал одним из руководителей Харьковского комитета РСДРП, продолжая
поддерживать тесные связи с Заграничным союзом. В ноябре 1901 года Осип
вошел в редакцию «Южного Рабочего». А после ареста С. Харченко он приобрел в
редакции решающее значение, активно проводя в ней рабочедельские взгляды.
В сентябре 1902 года другой редактор «Южного Рабочего» Ефрем Левин в письме
к искровцам так характеризовал своего коллегу:
«Следует признать за Геноссе… большую организаторскую способность и
чрезвычайную энергию. Сюда присоединяются благоприятные внешние условия:
Геноссе был тогда человеком чистым, самостоятельным, имел большие связи
почти по всей России» (139).
Усилиями Ерманского и его последователей в январе 1902 года в Елизаветграде
был созван областной съезд южных комитетов и групп. В нем приняли участие
близкие к «Южному Рабочему» организации Екатеринослава, Николаева, Одессы,
Харькова и Кишинева. На этом малочисленном и во многом искусственном съезде
«Геноссе» был выбран в члены ЦК «Союза южных комитетов и организаций».
Вместе с ним в него вошли два других редактора газеты «Южный Рабочий» –
Борух Цейтлин (Борис) и Абрам Гинсбург (Андрей). Но с самого начала
образование южного ЦК оказалось мертворожденным – там же, в Елизаветграде,
16 февраля 1902 года были арестованы два из трех его членов – Гинсбург и
Цейтлин. Самому Осипу Когану удалось выскользнуть из лап жандармов.
Положение железнодорожного инженера давало ему возможность беспрепятственно
ездить в курьерских поездах, что, в свою очередь, помогало скрываться от
слежки. К тому же «Геноссе» был прирожденный конспиратор – занимаясь
революционной деятельностью с 1888 года, он еще в начале ХХ века умудрялся
сохранять свою легальность. Но такой удачный «елизаветградский исход»
неожиданно для Ерманского обернулся подозрением товарищей. В феврале 1902
года один из членов Харьковского комитета РСДРП писал в редакцию «Искры»:
«О Когане я и рекомендовавшая его изменили свое мнение и берем свою прежнюю
о нем рекомендацию обратно. Здесь все прежде относившиеся к нему с
величайшим уважением теперь не подают ему руки… Прошу относиться к нему с
большой осторожностью. Возмутительные факты о нем сообщу когда-нибудь в
другой раз» (140).
Таким образом, прибыв сразу после арестов в Белосток, «Геноссе» представлял
уже сам себя – «Южный союз» перестал существовать, а его разгром,
безусловно, был приурочен к общей ликвидации марксистов по югу России.
Двух следующих делегатов – Зельдова и Краснуху –делегировал СПб. «Союз
борьбы» – формальный инициатор съезда. Первый нам уже знаком. А Владимир
Краснуха в будущем сыграет важную в истории РСДРП роль. Родился он в 1868
году, окончил курс Петербургской военно-медицинской академии. Еще в
студенческие годы Краснуха работал в нелегальной типографии партии «Народное
право» в Смоленске (создана М. Натансоном в 1894 году, но быстро
провалилась). Однако Владимир избежал ареста, успев надеть форму военного
врача. С 1899 года Краснуха стал членом Петербургского союза и долгое время
был вне подозрений охранки.
Последний участник съезда-конференции Феофан Шипулинский (от
Екатеринославского комитета) ничем особенным не был отмечен и вскоре сошел с
исторической сцены.
Продолжим теперь цитирование письма Федора Дана:
«Мне стало очень не по себе, когда я узнал, что за 4 дня компания «для
облегчения занятий» уже сговорилась между собою и даже поручила Геноссе
выработать проект общемайского листка… Больше всего в принципиальных
вопросах поддерживал меня 1/18 2/6 [Ал/ександр/ - расшифровка Крупской],
затем иногда ЦК БУНДа. Настоящей язвой оказался Геноссе, который «будучи
согласен» и т.д. на самом деле производил самые подлые и интриганские
подвохи… Товарищ Прокурора играл самую жалкую роль… Один из питерцев (бывший
бундист) – ниже всякой критики, другой более интеллигентен… Между прочим
Геноссе и прочие с самого начала пытались все вопросы сводить к мелочам,
«техническим удобствам» и т.д., и я, конечно, ни единого раза не допустил
этого, и прежде всего в вопросе о том, почему нужно объявить себя
конференцией… Все остальное… вы увидите из прилагаемых документов…
Распределение всех майских листков между организациями, развозку и т.п. по
моему предложению поручили Русской организации «Искры». Днем празднования
назначено 3/5 5/22 6/3 7/2 8/5 9/8 10/22 11/6 12/16. Кроме того приняты
такие резолюции: 215 200 905 12 13 292 802 19 210 81 01 806 01 17 25 27 090
104 26 01 13 17 04 14 08 20 24 24 26 03 15 23 01 10 10 18 06 27 25 21 25 01
02 09 25 29 15 24 10 02 21 04 12 11 23 13 19 16 04 190 31 40 82 52 62 70 30
12 0 17 29 28 111 41 207 11 17 24 28 05 200 80 224 26 09 06 14 29 20 12 23
12 07 21 07 02 06 14 19 07 09 24 18 11 18 25 16 25 19 09 26 29 17 10 25 01
11 08 25 26 192 31 62 21 9 20 26 010 50 917 16 11 25 180 30 80 40 91 30 31
63 14. «Борьбу» после заявления моего (подтвержденного Товарищем Прокурора),
что группа эта в обеих наших организациях возбуждает одинаковое презрение,
единогласно послали к черту. 116 2812 27 16 13 17 1926 23 2808 2528 1422 21
[далее идет ошибочное повторение предыдущих цифр – 14 222 1 – при
расшифровке их следует исключить – А.С.] 16 28 114 29 для образования 18025
25 22 2417 02 20 09 06 02 01 27 23 09 204. В общем при данных
обстоятельствах я результатами доволен. Как вы? … Виктор» (141).
Дальше в письме имеется еще несколько шифрованных фрагментов, разобранных в
свое время Надеждой Крупской и дающих ключ к прочтению остального.
В качестве ключа Дану служила фраза «Немцы побили француза», по которой и
строилась шифртаблица (см. таблицу 9).
Для построения шифра Ф. Дан применил азбуку, где «мягкий знак» стоит на
месте «твердого». И это не ошибка автора книги.
Сама ключевая фраза, очевидно, была навеяна Федору Ильичу событиями
франко-прусской войны 1870 – 1871 годов. Это была последняя крупная война
того периода, и марксисты тщательно изучали ее влияние на дальнейшую историю
Европы. Вспомним, в частности, что благодаря именно этой бойне возникла
знаменитая Парижская коммуна 1871 года. К тому же Дан долгое время жил в
Берлине – в столице страны-победительницы. И это не могло не отложить свой
отпечаток на его интерес к данной теме. Нет причин сомневаться, что искровец
сам выбрал фразу для своего личного шифра.
(См. Таблица 9.)
Письмо его зашифровано сразу в двух системах, и обе они нам уже отлично
известны – «квадратная» (криптограмма в виде дробных чисел) и «мудреная».
Причем, если дробная часть шифра в тексте письма разобрана в основном
Крупской, то шифрфрагменты в виде набора цифр стали настоящим камнем
преткновения. Но по порядку.
Легко видеть, что цифровые дроби «3/5 5/22 … 12/16» в начале криптограммы
разбираются как «рус/ское/ первое». Речь идет о дне празднования в России
Первомая. Однако Надежда Крупская прочитала шифр как «нтс первое», что
зафиксировано в подлиннике письма Дана. С. Н. Валк в 1930 году воспроизвел
эту же фразу как «ртс первое» и дал свою ее интерпретацию. Буквы «ртс» он
прочитал в обратном порядке и получил «стр» – «старое первое». Но, как
видим, здесь все разбирается гораздо проще (142).
Следующая часть криптограммы выполнена уже в системе «мудреного шифра» с
введением фиктивных знаков. Ими являлись три первые и три последние цифры
каждой сплошной шифрзаписи. Так, для первого фрагмента шифра фиктивны числа
215 и 314, для второго – 116 и 429, для последнего – 180 и 204. В итоге в
криптограмме всегда стояло четное число цифр, которые, по мысли
революционера, должны были запутать дешифровщиков полиции. Для разбора шифра
следовало отбросить фиктивные знаки, а остальные цифры разбить на двучлены.
Например: 20 09 05 12 13 29 28… Теперь письмо прочесть совсем не трудно:
«Приняты такие резолюции: в Оргком/итет/ выбр/аны/ Я, Ген/оссе/ и один из ЦК
Б/УНДа/ с правом выпуска листков. С/ъ/езд к концу лета за гр/аницей/.
Представительство имеют комитеты, местн/ые/ груп/п/ы с соглас/ия/ двух
ближ/айших/ ком/итетов/, ред/акции/ «И/скры/» и «Р/абочего/ д/ела/», Лига,
Союз, ЗК Б/УНДа/, гр/уппа/ «Осв/обождение/ Тр/уда/»… «Борьбу»…единогласно
послали к черту. Л/ига/, С/оюз/ и ЗК Б/УНДа/ выбир/ают/ по одн/ому/
дел/егату/ для образования Загр/аничной/ Оргкомис/с/ии».
Расшифровка письма Дана была завершена мною еще в 1984 году, но стала
известна подготовителям «Переписки» (Степанов, Тихонова, Ляшенко) и
Уральскому в конце 1987 года. Однако до сих пор ее не найти ни в одном из
трудов по истории РСДРП. Впрочем, в 1989 году она попала на страницы газеты
«Советская Сибирь» (143).
Таким образом, еще в ходе подготовки к печати своей монографии Ю. С.
Уральский получил правильный текст расшифровки и даже частично нашел
возможным опубликовать ее первую фразу с указанием моей фамилии (144). Этим
он и ограничился, дав свою прежнюю трактовку криптограммы Дана:
«Во исполнение решений избран Оргкомитет. Высказались за созыв съезда к
концу лета. Заграничные представители оповестят комитеты. Место встречи
согласуют организации «Искра», Лига, Союз в короткий срок… Согласованы
предложения для образования Заграничной оргкомиссии» (145).
Теперь читатель может сам проверить правильность обеих расшифровок, сделать
выводы и задать вопросы. Например, такой: почему кардинально меняя в разные
годы (1983 и 1988) свой числовой ключ, Уральский совершенно не изменил сам
расшифрованный им текст?
Историк так и не захотел объяснить, каким образом он произвел разбор шифра
Дана и почему, имея уже правильный текст, оставил без изменения свою версию.
Не найдем мы этих ответов и в его книге. Впрочем, они вполне очевидны.
Человек трудной судьбы, ветеран Великой отечественной войны, полковник,
кандидат исторических наук… Но однажды Уральский не нашел в себе мужества
признать правоту какого-то «мальчишки» и одновременно согласиться, что на
протяжении нескольких лет сознательно (или бессознательно?) вводил в
заблуждение весь научный мир и своих ближайших коллег.
«Наверное, ни в одной профессии этические требования к личности не связаны
так непосредственно, напрямую с характером работы, как профессия научного
работника. Здесь непрерывно (или, скажем мягче, весьма часто) подвергаются
испытаниям такие «старомодные» человеческие качества, как честность,
мужество, совестливость, справедливость и т.д. …Понятия «научный работник» и
«порядочный человек» обязаны быть, если угодно, синонимами… Вся наука
строится на доверии, на порядочности…» – так рассуждал в те же годы конца
1980-х о положении ученого д.т.н. лауреат госпремии СССР Я. Пархомовский
(146).
Именно это понижение уровня порядочности не только в элитной научной среде,
но и вообще во всем Советском государстве привело его к неизбежному крушению
в памятном 1991-м. Правдивость ученого, политика, революционера – это
краеугольный камень всего построенного ими. В этом ответ на вопрос, почему
так плачевно закончился великий коммунистический эксперимент. И, наверное,
предвидя этот результат жили, боролись и исчезали в изгнании многие наши
соотечественники. Среди них Федор Ильич Дан.
Белостокская конференция не привела к расколу среди социал-демократов, но
стала поворотным пунктом во всей дальнейшей истории РСДРП. Инициативу по
созыву съезда перехватили искровцы. Это был «закат» экономизма и
одновременно первый шаг к новым фракционным распрям. Но участники
закончившейся конференции этого еще не знали.
Практически Федор Дан выполнил все установки ленинского письма, врученного
ему в Мюнхене. Приведенные формулировки из его криптограммы буквально
повторяют некоторые выражения Ленина. Конечно, это не случайно. И на ход
всей конференции немалое влияние оказала только что вышедшая книга «Что
делать?», которую Дан успел захватить с собой в Россию.
Выбранная на конференции Оргкомиссия (или Оргкомитет – разные политики
употребляли обе формулировки одновременно) включала трех ее участников.
Однако, указывая в числе членов себя и Ерманского, Дан так и не назвал имени
третьего. Этим он обозначил некоторую историческую загадку. До самого конца
1920-х годов дискутировался вопрос о третьем члене ОК. Осип Ерманский в
своих мемуарах указал на Павла Розенталя. Историки партии колебались между
кандидатурами Кремера и Портного (147). И лишь позднее выбор окончательно
пал на последнего. Письмо Дана, разобранное выше, однозначно подтверждает
этот факт – он пишет об «одном из ЦК БУНДа». Им был Портной, а Кремер входил
в его Заграничный комитет.
.
В радужном настроении покидал Белосток Федор Дан. Он совсем не думал, что
ему остались последние дни свободы. В поисках места съезда полиция так же
добралась до маленького польского городка. Здесь 23 марта 1902 года филеры
обнаружили известных им Зельдова, Когана-Гриневича и Ерманского-Геноссе.
Гродненское ГЖУ немедленно сообщило о скоплении известных социал-демократов
в Петербург, но помешать заседаниям марксистов жандармы, очевидно, не
захотели. Однако сразу же по завершении конференции начались аресты. 28
марта в Варшаве был схвачен «Товарищ Прокурора» (Михаил Коган). На этот раз
уйти за границу ему не дали. 31 марта в самом Белостоке арестовали Павла
Розенталя и его жену. На их квартире как раз и происходили заседания
революционеров, и агенты выследили опытного подпольщика. Но мест проживания
других участников конференции филеры никак не могли установить, так как им
«благодаря сильной конспирации всегда удавалось скрыться от наблюдения»
(148).
Наверное, этим фактом можно объяснить, что Ерманского полиция арестовала
только 6 апреля в Елизаветграде. Зельдова не тронули – около него находился
сотрудник полиции Гурович и торопиться с арестом пока смысла не было. Только
в сентябре 1902 года он очутился за решеткой. Впрочем, к этому времени тот
уже отошел от СПб. «Союза борьбы». Ф. Шипулинскому удалось скрыться от
наблюдения. Лишь в январе 1903 года он подвергся аресту в Петербурге по
наводке екатеринославского агента полиции Михаила Бакая (в будущем
известного разоблачителя тайн Департамента полиции).
Удалось уйти из Белостока и опытному конспиратору Федору Дану. Но его ждал
куда более серьезный капкан. В Ярославле (в резиденции «Северного союза») он
столкнулся с Л. Меньшиковым – когда-то революционером, а теперь чиновником
Московского охранного отделения, проводившим в интересах «сыска» ревизию
марксистского подполья.
Ольга Варенцова, один из лидеров «Северного рабочего союза», вспоминала, как
во время ее встречи с «Иваном Алексеевичем» (Меньшиковым) «к несчастью,
явился другой товарищ, назвавшийся Владимиром Михайловичем Броннером,
приехавший в тот же день и с таким же паролем, что и первый». Броннером был
Федор Дан. И Варенцова познакомила его с Меньшиковым, как с товарищем,
только что прибывшем из Воронежа от «американцев». «Броннер очень
заинтересовался этим обстоятельством и спросил: не встречал ли он в Воронеже
Бродяги, к которому Иван Алексеевич проявил не меньший интерес; словом,
судьба Бродяги сблизила их» (149).
Произошла эта памятная для Дана встреча утром 2 апреля. В этот день в
Санкт-Петербурге Степан Балмашев убил министра внутренних дел России
Сипягина. С его револьверным выстрелом вышла на сцену русской истории новая
партия социалистов-революционеров и ее Боевая организация. Вся жандармерия
была поднята на ноги. По Ярославлю шныряли шпики, полиция проверяла
паспортный режим, искала подозрительных приезжих. Однако «Ивана Алексеевича»
это совсем не смущало. И 2-го, и 3-го апреля он подолгу общался с Даном,
лихорадочно запоминая все слова собеседника.
Вечером третьего числа «Владимир Михайлович Броннер» выбыл из Ярославля, а
утром четвертого был арестован на перроне Ярославского вокзала Москвы.
Леонид Меньшиков составил для начальства подробнейший отчет о счастливой
встрече с эмиссаром редакции «Искры». Из донесения охранника следует, что
«Владимир Михайлович прибыл 2 апреля в Ярославль утренним поездом (во втором
классе) из Москвы, оставил чемодан, под двойными стенками которого скрыта
была литература, на хранение в вокзале и поехал… к Новицкой, где его ждала
уже Варенцова, с которой познакомился по паролю «самовар – огурец» и
отрекомендовался представителем редакции «Искры». Дал ей отчеты съезда, с
которого приехал… Другими участниками съезда были представители
Петербургского комитета (очевидно, Шендер Мееров Зельдовой, наблюдаемый в
С.-Петербурге), «Заграничного Союза русских социал-демократов»,
«Заграничного Комитета БУНДа», «Центрального Комитета БУНДа», «Южного союза»
(Иосиф Коган, упрямый человек, которого В.М. довел до бешенства) и
Екатеринославского комитета (субъект малоинтеллигентный). «Заграничная Лига
русской социал-демократии» на съезд приглашена не была. Попытка
конституирования съезда… большинства не получила, и соглашение последовало
лишь на том, что сформировалась комиссия для организации грядущим летом за
границей действительного общепартийного съезда, хотя рабочедельцы высказали
опасение, что там делегаты из России могут подпасть под влияние
«теоретиков»» (150).
Да, многое стало известно Меньшикову от Дана. Но психологически это легко
понять. Только что закончена сложнейшая миссия. Перед тобой товарищ,
снабженный самыми верными паролями и полный максимального внимания. И
главное – Л. П. Меньшиков превосходно ориентировался в искровской среде. Он
непосредственно занимался розыском революционеров на юге России и в Москве.
Леонид Петрович сам многое мог порассказать Гурвичу. И не только о неведомом
«Бродяге», но и о берлинских товарищах Дана, арестованных в Киеве – А.
Кузнецовой и С. Афанасьевой. Так что беседы охранника и искровца были
взаимно интересны. Тем не менее, Меньшиков ничего не узнал о персональном
составе Оргкомитета и других закрытых резолюциях конференции. Однако о месте
и времени съезда информация самая точная.
Перед убытием из Ярославля, Дан написал редакции «Искры» еще одно письмо.
Оно было изъято при его аресте в Москве, но прочесть шифрованные строки
жандармы не сумели. В таком виде письмо и появилось в материалах
«Переписки»:
«3 апреля 1902 года. Вот известие, которое прошу вас абсолютно никому, кроме
самого тесного круга наших, не передавать: пронесся слух, между прочим, о
нем говорил на таких же условиях одному господину Бродяга, что 8/3 19/6 1/1
7/1 3/6 14/6 10/5 13/1 6/29 5/6 3/3 2/5 1/18 6/4, как быть при таких
условиях? Лично о себе не говорю, тут уж ничего не поделаешь, но при том,
что вы узнали из посланного мною в книге, вы понимаете, что положение может
чертовски осложниться. Напишите свой совет, но опять-таки прошу только мне,
т.е. моим шифром…» (151).
По ключу Ф. Дана шифр читается: «Генос/с/е провокат/ор/»!
Для Дана-Гурвича подобная новость стала оглушительной. Геноссе-Ерманский был
не только известнейший революционер, вхожий во все заграничные и российские
организации, не только лидер «Южного союза», но и один из трех членов ОК по
созыву съезда. Было из-за чего задуматься.
Это обвинение Осипа Когана в предательстве отнюдь не единственное. О
подозрениях харьковчан мы уже знаем. Вот еще один пример – от руководителя
Полтавской группы содействия «Искре», традиционно близкой к «Южному
Рабочему», А. Штесселя:
«Паша [Полтава – А.С.] просит следующее держать пока в секрете: Андрей
[Гинзбург – А.С.]… с некоторыми другими арестованы в Елизаветграде и
отвезены в Одессу. Генос уехал… У многих лиц уже давно, за последнее время
еще более усилились подозрения насчет Геноса. Не входя в разбор этих
подозрений, насколько они основательны или нет, Паша и Аркадий [Иван
Радченко – А.С.] предлагают Фекле [редакции «Искры» – А.С.] до выяснения
этого вопроса воздерживаться от сношений лично с Геносом и с теми
организациями, представителем которых он явится для конспиративных дел»
(152). Письмо полтавского агента датировано 25-м марта – моментом
Белостокского съезда.
Но Осип Ерманский никогда не был провокатором. «Откуда шли обвинения… в
провокаторстве, не установлено. Надо думать, что они были вызваны тем
обстоятельством, что Ерманский уцелел от провала остальных членов ЦК Союза
южных комитетов и организаций в январе [правильно: в феврале – А.С.] 1902
года… Во всяком случае вскоре дальнейший ход дела (арест, ссылка и бегство
Е.) полностью рассеяли всякую возможность таких обвинений и доказали полную
партийную безупречность О. А. Ерманского» – так писали составители
«Ленинского сборника» в 1928 году (153).
Расшифрованное нами письмо Федора Дана значительно проясняет источник
подобного слуха. Эту клевету на Ерманского целенаправленно распространяла
сама полиция! Посудите сами – еще 2 апреля Дан в беседе с Меньшиковым
рассказывает об «упрямом Когане, доведенном до бешенства», а 3 апреля в
своем письме вдруг заявляет, что он «провокатор».
В Ярославле Федор Гурвич виделся только с членами «Северного союза», а они
были далеки от юга. Занятную характеристику дал в те дни «инженеру Осипу
Аркадьевичу» один из них - Михаил Багаев (ее передает в своем отчете все
тот же Меньшиков):
«Иосиф Коган – ярый рабочеделец, которого в Харькове все побаиваются, и
конспиратор, каких только надо желать».
И ни слова о том, что «Геноссе» подозревают в провокаторстве. Итак,
«северяне» как источник слухов отпадают. С «Бродягой» (Сильвиным) Дан в
Ярославле не встречался. Остается сам Меньшиков! Стремясь отвлечь внимание
искровцев от причин многочисленных провалов, он указал на Ерманского-Когана
как возможного предателя – черная клевета уже шла по его следам. Спасения не
было. Через три дня, 6 апреля, он был схвачен в Екатеринославе.
Подтверждением этой версии является и то, что Федор Ильич в своем письме
ссылается на «господина, с которым виделся Бродяга». Но как раз на «судьбе
Бродяги» и сошлись близко Дан и Меньшиков. Последний прибыл на явки
«Северного союза» прямо с юга, где Меньшиков сыграл далеко не последнюю роль
в провале «Южного Рабочего».
Случай ложного обвинения революционера в предательстве уже тогда не был
единичным. Так, в июле 1896 года Московская охранка разгромила очередной
состав местного «Рабочего союза». В числе многочисленных арестованных
оказался и студент Леонид Рума, заподозренный затем своими товарищами в
прямом провокаторстве. Эту же версию подтвердила и «Искра» в своем 12-м
номере газеты. Между тем Рума не был ни предателем, ни, тем более,
провокатором. Тот же Меньшиков уже после революции указывал на его
революционную честность и безупречность, обвиняя своего непосредственного
шефа Зубатова в распространении клеветы насчет провокаторства Румы. Причем
делал это Зубатов, якобы, за несговорчивость студента во время личных встреч
(154).
Так что история с «провокаторством Геноссе» очень похожа на «предательство
Румы». Финал был только здесь совершенно разный. Но полицейские персонажи в
обоих случаях одни и те же: Зубатов и Меньшиков. Между прочим, 12-й номер
«Искры» вышел в декабре 1901 года. И нарастающий вал обвинений искровцев
против Румы мог подтолкнуть Меньшикова весной 1902 года на повторение
проверенного способа дискредитации неуловимого революционера.
Конечно, мы не можем упрекать в этом прямо Леонида Петровича (как он обвинял
Зубатова в истории с Румой), но то, что Меньшиков принимал активное участие
в розыске Ерманского и распространении клеветы против него теперь совершенно
очевидно. И это дает дополнительный черный штрих к портрету охранника,
предавшего через ряд лет уже сам Департамент полиции.
Арестованный в Москве, Федор Дан отказался давать показания. Жандармы
по-началу даже не знали, кто есть на самом деле «Владимир Михайлович
Броннер». Но улик было достаточно. В отобранном у него чемодане, за двойными
стенками и дном, полиция обнаружила четыре экземпляра «Искры» №17, газету
«Рабочая Мысль», два экземпляра брошюры «Что делать?» (почему-то жандармы на
первых порах приписали ее перу Юлия Мартова, а не Ленина), первомайскую
прокламацию (текст ее утвердила Белостокская конференция), план города
Москвы, карту российских железных дорог и, главное, сделанные через копирку
копии резолюций состоявшейся конференции.
Вскоре удалось дознаться и о подлинной личности Дана. Мы же теперь знаем,
что он воспользовался паспортом своего товарища по Берлинской группе
содействия «Искре» Вольфа Моисеевича Броннера. Между прочим, сам Броннер
осенью 1902 года выехал из Берлина в Томск по своему паспорту, ничуть не
опасаясь того, что по копии с его документа весной того же года был
арестован Дан.
Расшифрованное письмо Ф. И. Дана из Белостока ставит перед историками
интересный вопрос – знала ли редакция «Искры» в полной мере решения
конференции по образованию Оргкомитета? Длительное время считалось, что эти
резолюции вообще утрачены и делались косвенные попытки восстановить их
основные моменты (155).
А в начале 1980-х годов Ю. С. Уральский заявил, что «зашифрованный текст с
сообщением о принятых конференцией конспиративных резолюциях в редакции
«Искры» прочитать не смогли по каким-то причинам, скорее всего из-за низкого
качества шифрования» (156). Как видим, оба эти соображения оказываются
ложными. Резолюции по ОК теперь есть в нашем распоряжении и зашифрованы они
без особых ошибок. Несмотря на это, Ю. С. Уральский так и остался при своем
мнении, что Крупская прочесть документ не сумела. Основывал он это свое
заключение на двух фактах.
Первое: занимаясь расшифровкой, Уральский в 1979 году получил доступ в ЦПА к
самому письму Дана. В подлиннике он увидел над начальными цифрами шифра «215
200 905…» проставленные Крупской только две буквы: 20 – В, 09 – О. На этом
основании историк и сделал заключение, что шифр так и не сумели дальше
понять. Но почему? Дело в том, что любую «периодическую систему» очень
неудобно разбирать прямо в тексте криптограммы (под цифрами шифра), как это
обычно практиковали секретари «Искры». К тому же в данном частном случае
Федор Дан повел себя как опытный шифровальщик – цифры криптограммы разбиты
на группы разной длины (для затемнения системы шифра), текст очень сильно
сокращен (от большинства ходовых слов оставлены только начальные буквы). Все
это, очевидно, заставило Крупскую произвести дешифровку на отдельном
черновике, впоследствии утерянном.
Между прочим, благодаря начальной расшифровке букв «Во…», которые в
действительности читались «В О (рг…)», Уральский с самого начала знал, что
первые три цифры криптограммы /215/ фиктивные. Мне же приходилось это
устанавливать длинным кружным путем, исследуя иные шифрзаписи Дана.
Уральский, безусловно, знал о шифртаблице по фразе «Немцы побили француза»,
хотя еще в 1983 году ключ этот выглядел у него как «За немощ побили франца»
(156). Однако применить таблицу для разбора всего шифра он не догадался.
Исследователь считал, что «мудреный ключ» появился в арсенале «Искры» лишь в
1903 году. Таким образом, Уральский ошибся принципиально – он решил, что в
письме использованы два совершенно разных ключа: «квадратный» по известной
фразе и «гамбеттовский» по длинному числовому ряду. Причем в разных
публикациях этот ряд у него различный (157). Однако ключ был единый, по
одной таблице, но в двух разных вариантах ее использования. И я попросил бы
сейчас читателя вспомнить, как искровцы из «Берлинской группы содействия»
применяли шифр по слову «Вашингтонъ». Здесь мы найдем полную аналогию – в
Петербурге «квадратный ключ», а в Киеве – «мудреный». Ф. Дан объединил в
своем письме сразу два эти способа. По предварительной договоренности
Надежда Крупская знала – если запись криптограммы дробная, то применен
квадратный ключ. Если же шел числовой набор в виде ряда цифр, то следовало
отбросить шесть фиктивных знаков, разбить оставшиеся на пары и использовать
мудреную систему по той же самой табличке шифра. Таким образом, Уральский
был за шаг до правильного решения, но не сумел его сделать. Получая при
своей расшифровке отдельные верные слова, он не нашел ничего другого, как
связать их в логической последовательности по своему собственному
усмотрению. Понятно, что такую систему разбора криптограммы трудно назвать
настоящей дешифровкой.
Второй аргумент Уральского более существенен. Он считал, что в искровской
переписке отсутствуют факты, соответствующие расшифрованным выше строкам. Но
так ли это? На мой взгляд, проблема гораздо глубже и шире. И чтобы понять
ее, придется углубиться в документы.
Действительно сразу после конференции Федор Гурвич выпал из поля зрения
редакции. Начиная с середины апреля 1902 года, в письмах Крупской появляются
первые сведения об итогах белостокской встречи. Основное в них – решение о
праздновании Первомая по старому русскому стилю. Источником информации для
искровской организации стал, очевидно, Заграничный комитет БУНДа,
представитель которого Арон Кремер благополучно вернулся из России. Эту
мысль подтверждает письмо Крупской к Кржижановскому в Самару:
«Свидание с Сашей имело место 21 – 24-го… Вышло так, что к ней попали лишь
друзья Роберта. Приехал туда и Имярек. Гостей было 7 человек, ни до чего
определенного не договорились. Между друзьями Роберта нет полного
единогласия, и Борис стал даже держать нашу сторону. Условились, что
знакомство с Сашей останется шапочным. Борис, который очень хлопотал об
устройстве свидания, видя, что вышла ерунда, сваливает всю вину на Николая
Петровича. Мы посылали через Бориса и Николая Петровича протест против
образа действий инициаторов свидания. Протест оказал свое действие. Однако
вся эта глупая затея стоила нам, по-видимому, очень дорого: мы, кажется,
потеряли Имярека. Борис под тем предлогом, что у Имярека была литература, не
устроил его как следует (теперь он винит Имярека в неосторожности), и Имярек
влетел со всем добром. Был он на квартире у одного знакомого Бориса, а после
его ухода через 2 часа на квартире был сделан обыск. Куда девался Имярек,
неизвестно. Мы от него не имеем никаких вестей» (158).
Датировано письмо 19 апреля и трудно сомневаться, что основано оно на
сведениях бундовцев (Бори).
Отвечая на не разысканное письмо Кремера, Ленин писал ему в Париж – 21
апреля (через два дня после послания в Самару):
«Уважаемый товарищ! Мы имеем веские основания опасаться, что наш делегат (на
конференции) взят вскоре после конференции, не успев передать своей
должности. Поэтому просим вас сообщить нам:
1) кто еще выбран в члены подготовительного (или организационного и т.п.)
комитета, кроме нашего делегата? и 2) как нам снестись с этими лицами
(адрес, ключ, пароль и т.п.)?» (159).
Все эти письма, казалось бы, подтверждают мнение Уральского – к 21 апреля
редакция не располагала еще сведениями по решениям конференции. Но ведь и
вестей от Гурвича-Дана еще нет! Однако уже 23 апреля, буквально следом после
письма к Кремеру, Ленин лично инструктирует Г. Кржижановского:
«Получили письмо. Дерево, видимо, взято… Свидание с Сашей (о ней нам еще
успел написать Дерево) привело к назначению комиссии по созыву съезда через
пять месяцев. Теперь наша главная задача – подготовить это… Если есть…
адреса для посылки вам подробностей о Саше (т.е. адрес для склеенного
переплета) – пришлите поскорее» (160).
А 24 апреля Юлий Мартов сообщил своей сестре Лидии в Москву: «Вот наши
новости: Виктор, очевидно, исчез; взят, вероятно, сейчас же после
конференции… Ему удалось расстроить козни врагов и тем перенести все важные
вопросы до съезда, который будет к осени…» (161).
Итак, 21 апреля сведений от Дана еще нет, но 23 апреля получено уже его
письмо. Получается, что прийти оно должно было 22 апреля 1902 года и тогда
же, очевидно, прочитано. Почти месяц (!!!) шло оно в Лондон. Почему так
долго? Мы не сможем, естественно, дать здесь точного ответа. Но объяснение
есть. Гурвич переслал свое письмо в корешке какой-то книги вместе с
резолюциями конференции, копии которых были обнаружены при нем полицией.
Бандероль с книгой шла в редакцию кружным долгим путем, через один-два
передаточных адреса. Письмо было отправлено из Белостока 10 апреля нового
стиля. А 12 числа редакция «Искры», спасаясь от слежки русской полиции,
срочно покинула Мюнхен. Мартов выехал в Цюрих, Ульяновы в Лондон, а в
Германии вместо них осталась жена Дана – Вера Кожевникова. Этот поспешный
отъезд не мог не внести неразбериху в отлаженную систему связи. Но, так или
иначе, послание Дана было, наконец, получено. Но смогли ли в Лондоне его
полностью дешифровать? Очевидно да. Если мы это сумели сделать через сто
лет, то для Крупской разобрать тайнопись было гораздо проще! Обратимся вновь
к документам.
10 мая Надежда Константиновна продолжает информировать Самарский центр:
«Свидание с Сашей кончилось крайне печально. Кроме Дерева, который сидит в
Москве (влопался здорово, у него взято письмо к Тяпкину), взят Геноссе,
заграничный представитель Союза и бундовец. Из лиц выбранных в комиссию по
подготовке съезда, остался лишь бундовец, его мы направим к вам. Вам
придется заняться подготовлением съезда совместно с ним, но с ним надо вести
дипломатию и не открывать всех карт. Ввиду страшных погромов и ввиду
образования новой партии (социалистов-революционеров) мы подумываем теперь
об объединении. БУНД после свидания с Сашей переменил фронт и склоняется к
«Искре», союзники тоже поговаривают об объединении» (162).
«Тяпкин» – здесь Ленин. Оставшийся на свободе бундист – Портной. Но он так и
не связался с Кржижановским. БУНД в России на время устранился от выполнения
решений им же собранной конференции.
Однако за границей действительно подумывали об объединении. Начало было
положено видным членом Заграничного союза Николаем Лоховым (Ольхиным) – к
нему перешли функции арестованного в России Когана-Гриневича. Но
предубеждения против рабочедельцев были у искровцев настолько велики, что
переговоры с ними встретили весьма холодное отношение. Находящийся в Париже
Мартов писал Ленину 17 июня 1902 года (новый стиль):
«Относительно предложения Лохова: ты не пишешь, виделся ли с Александром [А.
Кремером – А.С.]? Это необходимо, ибо вовсе необязательно нам «устраивать»
вместе и с Б(УНДом) и с Союзом. Ни Александр не говорил, ни Имярек не писал,
чтобы подобное решение там было принято. Если б сговорились с БУНДом, то
могли бы считать приглашение Союза вопросом второстепенным» (163).
Получается, что сам Мартов был вообще не в курсе об истинных решениях в
Белостоке, если хотел устранить рабочедельцев от участия в ЗОК. Сговорившись
со своим старым товарищем по Вильно А. Кремером, он всерьез рассчитывал
поставить ЗОК под искровский контроль. Отношения с БУНДом в эти дни
как-будто налаживались.
Однако сразу после отправки своего письма в Лондон, Мартов встретился с
приехавшим в Париж Ольхиным. Вот как передает эту встречу Ю. Мартов в
августовском письме к Плеханову:
«Я сказал ему, что мы не видим смысла в совместной работе по подготовке
съезда, если мы не сделаем попытки наметить условия совместной работы в
партии… Это было принято как прямое настаивание на сближении. Ольхин
заговорил заносчиво. Я ответил переходом в самый холодный тон» (164).
А вот комментарий Ленина на ту же тему и опять Плеханову:
«С «союзниками», по-моему, нечего теперь объединяться: они держат себя
нахально и «изобидели» жестоко Берга [Мартова – А.С.] в Париже… В России
наши дела идут теперь сильно на подъем, а «союзники» грозятся
самостоятельность проявлять! Избави господи» (165).
Ленин писал свое письмо 12 июля, не зная, что в Париже Мартов и Лохов
постепенно нашли зыбкий компромисс:
«Оказалось, что заносчивость Ольхина не встретила одобрения его товарищей, и
они побудили его уже самому поднять разговор о возможном сближении. На этот
раз наши беседы носили более мирный характер… Мы разошлись.., решив в
Организационном комитете (Александр, Ольхин и я) вести дальше переговоры о
чисто технических деталях российского съезда, причем вести их по соглашению
с соответствующим учреждением в России» (164) – так писал Мартов Плеханову.
Эти встречи Мартова и Лохова вызвали целую волну откликов и среди искровцев
и среди рабочедельцев. «Союз» интерпретировал их не иначе, как слабость
«Искры». «Да и сам Ольхин держал себя, в сущности, так, что мол, вы теперь в
нас нуждаетесь, давайте торговаться».
9 июля Плеханов отвечает встревоженному Аксельроду: «Юлий Осипович никаких
переговоров в Париже не ведет: он просто разговаривает с Ольхиным, своим
старым знакомым… Тот, кто действительно примирил бы нас с «Рабочим Делом»,
оказал бы услугу отечеству. Теперь наши враги – социалисты-революционеры»
(166).
Однако переговоры в Париже все-таки шли. В тот же день, 9 июля, Мартов
проинформировал об их итогах Ленина:
«С Ольхиным мы в Оргкомитете постановили (соответственно предлагаем
Александру постановить) следующее:
1. Мы из Лондона вступаем в официальные сношения с русским ОК…
4. Допускаются все комитеты; с согласия 3-х комитетов, заявленного в
Оргкомитет допускаются русские группы, не носящие звания комитетов…
7. Вопрос о допущении заграничных групп, не участвовавших в конференции,
будет решен на съезде.
Примечание: О группе «Борьба» остается в силе решение конференции,
признавшей ненужность ее участия в съезде (Ольхин, опираясь на слова их
делегата и Александра, так объясняет выражение Дана «решено послать к
черту»).
8. Время – не ранее ноября. Оргкомитет должен предварить комитеты, что
работы по съезду (с включением езды) отнимут у делегатов 2-3 недели…
Все эти пункты предлагаются на усмотрение Р. О. К.» (167).
Всего документ содержит 14 пунктов предварительных переговоров по функциям
Оргкомитета и его заграничной комиссии. Для нас же интересно главное –
письмо Дана из Белостока было активно включено в переговоры с Ольхиным и
Кремером. В то же время есть очевидные нестыковки с зашифрованной частью
письма. Конечно, они ставят под сомнение правильную расшифровку Крупской
указанной криптограммы. Но вряд ли нужно ожидать здесь прямого копирования.
Важнее всего то, что Мартов и Ольхин обсудили практически все пункты,
перечисленные Даном. Впрочем, дело не только в его письме. Собеседники в
Париже располагали куда более надежным источником информации о прошедшей
конференции и ее решениях – через общение с прямым ее участником Ароном
Кремером. И здесь уже объяснить «нестыковку мелочей» простой неудачей в
расшифровке письма Дана невозможно! Очевидно, что правильное понимание этих
фактов историкам нужно искать в другой плоскости.
С криптографической точки зрения здесь интересно следующее соображение,
ставящее, по моему мнению, все точки над «i».
Тогда же в жарком июле 1902 года Федору Дану удалось из стен Таганской
тюрьмы переслать письмо в редакцию «Искры». В архиве сохранился подлинник
этого послания, зашифрованного Даном его личным «мудреным ключом». И Надежда
Крупская совершенно верно прочла криптограмму. Значит и предыдущее,
белостокское, письмо от 28 марта она так же сумела разобрать. Да и вообще
маловероятно, что перед убытием в Россию Дан не получил обстоятельного
инструктажа в Мюнхене и не объяснил Крупской свой шифр. Там оставалась и
жена Дана – Вера, способная всегда помочь в разборе писем мужа. О чем же
сообщал Федор Гурвич из Таганки?
«Писал вам в июне на адрес Пецеля в Берлине, не знаю, дошло ли, опасаюсь за
Веру, ничего о ней не слышу, у меня отобрали ее письма, установили такой
надзор, что в камеру посадили надзирателя, причин не объясняют, черкните мне
при оказии, не знаю даже, дошла ли до вас книга с документами конференции и
одобрили ли вы мои действия. Крепко жму руки…» И в самом конце шифра он
добавил: «Я юн/н/». Надежда Крупская не разобрала эту короткую фразу,
служащую больше для усложнения криптограммы. Но она очень характерна для
душевного состояния таганского узника.
История Белостокской конференции кончилась. Но история Организационного
комитета только начала разворачиваться. Переговоры в Париже шли вяло и
недолго. Как только Н. Лохов вернулся в Швейцарию, он снова образовал
«крайнюю партию» с В. Акимовым. Юлий Мартов, заканчивая уже неоднократно
цитируемое письмо к Плеханову, писал:
«Получается такое впечатление, что «Союз» отказался от всяких других
интересов, кроме интересов сохранения своей «лавочки» и, считая, что мы
«очень ими нуждаемся», хочет «набить цену». При таких условиях трудно
ожидать какого-либо прока от всех этих переговоров» (164).
Начатые в июле, контакты искровцев с рабочедельцами по поводу ЗОК уже в
начале августа были свернуты. Не лучше дела обстояли и с бундовцами. В том
же июле Ленин инструктировал Ивана Радченко вполне определенно:
«С БУНДом держитесь крайне осторожно и сдержанно, не открывая карт,
предоставляя ему ведать дела бундовские и не давая ему совать нос в дела
русские: помните, что это ненадежный друг (а то и враг)» (168).
Главные события происходили в России. В начале августа 1902 года в Лондоне
появился Владимир Краснуха – член СПб. «Союза борьбы», участник Белостокской
конференции, а теперь искровец. В результате его переговоров с редакторами
«Искры» был дан решительный толчок к формальному возобновлению деятельности
РОК. Дальнейшие события проясняет письмо Ю. Мартова к новому лидеру «Южного
Рабочего» Ефрему Левину:
«Здесь мы слышали от Гражданина [Краснухи – А.С.] что бундист – член ОК –
уцелел.., ввиду чего немедленно для его сведения было сообщено в ЗК Б(унда),
что «Искра» и Петербургский комитет желают вступить в сношения для
восстановления ОК… Здесь мы лично передали ЗКБ просьбу дать явку в ЦК. Ее
нам не давали упорно, требуя от нас явки к нашим. Мы ответили, что явки у
нашего представителя (Аркадия) сейчас (летом) нет, но что его найти они
могут в Питере через местный комитет…» Формальности, таким образом, были
соблюдены.
Новый Оргкомитет конституировался в Пскове в первых числах ноября 1902 года.
В его состав вошли представители СПб. комитета (Краснуха), «Искры» (И.
Радченко) и «Южного Рабочего» (Левин), тут же кооптировавшие в ОК искровцев
Кржижановского, Ленгника, Красикова, Лепешинского и Стопани. И хотя сразу
после Псковского совещания Лепешинский, Краснуха и Радченко были арестованы,
но разрушить весь ОК полиции не удалось. В декабре 1902 года в «Искре»
появилось извещение об образовании Оргкомитета, явившееся неприятным
сюрпризом не только для жандармов, но и для БУНДа. Один из руководителей его
Заграничного Комитета (вероятно А. Кремер) с горечью писал в Варшаву члену
ЦК и лидеру российских бундовцев Н. Портному:
«Сообщение о том, что три организации (СПб., Юг и «Искра») выпустили
воззвание об Организационном комитете для созыва II съезда партии,
оказывается верным… Все известные нам и вам факты наводят на мысль, что
«Искра» нас дурачит: то петербургские адреса для явки годятся, то не
годятся. Алексей нас морочил с этими адресами несколько недель. То их письма
не доходят до ЦК, в результате конференция Организационного комитета без
нашего участия; и возмутительное воззвание об образовании Организационного
комитета. Ввиду всего этого я нахожу в высшей степени ошибочным и вредным
для нашего дела намерение ЦК «не сдвинуться с места, лишь только явится
малейшее подозрение, что его обходят сознательно». Ведь такое поведение ЦК в
интересах наших противников. По-моему надо немедленно сделать все, чтобы не
дать Организационному комитету действовать без нас» (169).
Письмо было датировано 1 января 1903 года и перлюстрировано «черным
кабинетом». Кремер и Портной прекрасно знали упомянутого в тексте «Алексея»
– Юлия Мартова – еще по совместной деятельности в виленских кружках.
Результатом этого послания явился неожиданный визит Портного на Харьковское
совещание нового ОК (1 – 3 февраля 1903 года). Никто тогда даже и не
предполагал, что третий член ОК первого созыва все еще на свободе! Ефрем
Левин так прокомментировал пикантную ситуацию:
«С Борисом произошло примирение… Нас уверял Гражданин [Краснуха – А.С.], что
единственный живой человек – это он. Представьте же всеобщее изумление,
когда мы увидали настоящего живого человека, самого близкого родственника
Александра. Думаем, что это страшная бестактность» (170).
В противоположность двум предыдущим заседаниям ОК (в Белостоке и в Пскове)
Харьковское прошло вполне благополучно – в полицейском смысле. Но трения
между искровцами и бундистами здесь дошли до предела.
Только личное обаяние Портного в какой-то степени сглаживало серьезнейшие
расхождения революционеров по поводу роли и места БУНДа в РСДРП. Итогом
совещания в Харькове явилась разработка подробнейшего проекта «Устава II
съезда РСДРП» (171). Но если мы сравним «резолюции» из письма Дана и этот
проект, то найдем в них мало общего – и в размерах и в содержании. Очевидно,
что белостокские решения к началу 1903 года были сильно скорректированы и
углублены. А информация, полученная от Дана, Кремера и Портного принималась
лишь к сведению. Вообще преемственность решений различных составов ОК
требует специального исследования и далеко выходит за рамки нашей книги.
Вернемся к судьбе Федора Дана. Прибывшая в Москву Вера Кожевникова
поддерживала с мужем постоянную связь. В октябре 1902 года она сообщила в
редакцию, что «Имярек чувствует себя очень плохо, он не может до сих пор
примириться с той мыслью, что попался так глупо, так здорово и так скоро и
что придется долго сидеть» (172). Тогда же «Наташа» сообщила о причине
провала – провокаторе «Иване Алексеевиче», якобы сотруднике московской
охранки. Последнее обстоятельство Дан, похоже, переживал хуже всего
(несмотря на его бодрые письма в Лондон). Так довериться неизвестному
собеседнику!
Следующие сведения о Дане поступили в редакцию в январе 1903-го. Лидия
Цедербаум-Канцель (а в будущем – новая жена Дана!) писала из Таганки:
«Следствия по делу Белостокского съезда скоро заканчиваются. Тоже будут
переведены в общую. Один из привлекающихся по этому делу, Федор Гурвич,
почему-то переведен в одиночку, в Бутырку, но не в Башню, а в каторжный
корпус. Почему это так – неизвестно» (173).
Вообще же сидение в тюрьме не было обременительным. Та же Канцель сообщала:
«Сидеть хорошо, очень свободно, добились очень многого». Вспомним, что
вместе с другими белостокцами в Таганской тюрьме находился Павел Розенталь.
Как раз в это время он задумал и реализовал свою монографию «Шифрованное
письмо». Так что условия этому благоприятствовали.
Что же касается Дана, то ему было предъявлено обвинение сразу по трем делам:
«О партийном съезде в Белостоке», «О Северном рабочем союзе» и «О
распространении в Московской центральной пересыльной тюрьме преступных
сочинений». Очевидно, по последнему делу он и попал в Бутырский изолятор.
Елена Стасова в феврале 1903 года дополнила сведения Лидии Канцель:
«Из Москвы мы узнали.., что с сидящим там Гурвичем выделывают ужасы. Его
избрали объектом мести, перевели на уголовное отделение, и хотя посадили в
одиночную камеру, но у него неотлучно находится жандарм. Говорят так же, что
его нравственно мучают ужасно» (174).
К лету судьба подследственных по делу «Белостокского съезда» несколько
прояснилась. В ожидании приговора их было решено выслать в отдаленные районы
Восточной Сибири. Согласно этого решения Ф. Гурвич в начале августа 1903
года был водворен под гласный надзор в село Кондратьево Пинчугской волости
Енисейской губернии. Но это была самая короткая ссылка в биографии
революционера. В том же августе Самарской организации РСДРП со стороны вновь
образованного ЦК партии было предложено «напрячь все силы для устройства
побега Дерева» (175). В сентябре был объявлен окончательный приговор – шесть
лет Восточной Сибири. Однако вышедший 15 сентября (нового стиля) 48-й номер
«Искры» доводил до сведения читателей, что бежавшие из ссылки Ф. И. Гурвич,
О. А. Коган и А. М. Зельдов благополучно прибыли за границу! Впрочем,
удивляться этому не нужно. Бывший начальник Особого Отдела Департамента
полиции Л. Ратаев писал в 1910 году:
«Наряду со слабостью государственной полиции замечалось еще и полное
отсутствие всяких способов воздействия на надвигающуюся революцию. Ссылка
существовала только на бумаге. Не бежал из ссылки только тот, кому, по
личным соображениям, не было надобности бежать» (176).
Но у марксистов Дана, Ерманского и Зельдова такая надобность была! Все они
вернутся к активнейшей революционной деятельности. Федор Дан станет одним из
лидеров меньшевистского крыла РСДРП и умрет в изгнании в далекой Америке.
Осип Ерманский после революции отойдет от меньшевиков, будет жить в Москве,
заниматься наукой и партийной историей. Шендер Зельдов станет видным
литератором и деятелем БУНДа. Павел Розенталь так же проживет яркую жизнь.
Николай Ольхин отойдет от политической деятельности, став в Париже известным
обеспеченным художником. Арон Кремер и Ноэх Портной после революции будут
жить в Польше и продолжать свою борьбу за счастье еврейских рабочих. У всех
их будет разная судьба. Но было и одно общее – они очень мало расскажут
потомкам о том событии, которое свело их вместе в 1902 году, которое
предопределило во многом их судьбу и которое через сто лет продолжает
интересовать исследователей. Я имею в виду Белостокскую конференцию и
Оргкомитет по созыву II съезда РСДРП.
Вернуться к оглавлению
Здесь читайте:
Андрей Синельников (авторская
страница).
Синельников А.В. Шифры советской разведки.
Члены "Народной Воли" и др.
: |
АБ
| БА | ВА | ГА | ДА | ЕА | ЖА | ЗА | ИА | КА | ЛА | МА | НА | ОА | ПА | РА | СА | ТА | УА | ФА | ХА | ЦА | ЧА | Ш-ЩА | ЭА | ЮА | ЯА |
(биографический указатель)
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель)
Царские жандармы
(сотрудники III отделения, Департамента полиции и др.)
А.П.Мартынов.
Моя служба в
Отдельном корпусе жандармов. В кн.: "Охранка". Воспоминания
руководителей политического сыска. Тома 1 и 2, М., Новое литературное
обозрение, 2004.
Заварзин П.П.
Работа тайной
полиции. В кн.: "Охранка". Воспоминания руководителей политического
сыска. Тома 1, М., Новое литературное обозрение, 2004. Заварзин П.П.
Жандармы и
революционеры. В кн.: "Охранка". Воспоминания руководителей
политического сыска. Тома 2, М., Новое литературное обозрение, 2004. Васильев А.Т.
Охрана:
русская секретная полиция. В кн.: "Охранка". Воспоминания
руководителей политического сыска. Тома 2, М., Новое литературное обозрение,
2004. Герасимов А.В.
На лезвии с террористами. В кн.: "Охранка". Воспоминания руководителей
политического сыска. Тома 2, М., Новое литературное обозрение, 2004.
|
