|
|
Шифры и революционеры России
Глава четвертая.
Обоюдоострое оружие
Из редакционной переписки тех лет:
Юлий Мартов – Павлу Аксельроду, июль 1901 года.
«С лондонцами, которые уехали, пробыв здесь пять дней, мы подробно
потолковали, да еще и раньше с Новоселовым я жил 1/2 года на юге и достиг
достаточной гармонии во взглядах. Они едут в Россию и, если только не влетят
скоро, несомненно, окажут большие услуги делу. Вместе с ними у нас теперь на
службе будет уже девять «нелегальных», что, конечно, нет ни у одной
организации, действующей в России. К осени это число может увеличиться до 12
– 15» (77).
Дела «Искры» летом 1901 года шли на подъем. С приездом в Мюнхен в конце
марта Ю. Мартова соединились, наконец, два основных редактора газеты. До
этого фактически все ложилось на плечи двужильного Ленина. Прибывший Мартов
усилил русские связи организации. Еще находясь под негласным полицейским
надзором, он объехал многие южные марксистские кружки Харькова, Киева,
Екатеринослава, Крыма. В Полтаве Юлий Осипович основал деятельную искровскую
группу. Руководство ею приняла на себя его старая приятельница Любовь
Радченко, но вскоре она обосновалась в Харькове (ключ к шифру у нее остался
полтавский – Пушкин, «Брожу ли я…»).
Мартов вошел в контакт с организацией «Южный Рабочий», особенно с
редакторами издаваемой одноименной газеты – Сергеем Харченко и Ефремом
Левиным. Тогда же был условлен шифр между ними – поэма Пушкина «Граф Нулин».
Серьезная искровская группа была заложена в Киеве, где стараниями Виктора
Крохмаля сложилась основная южная база «Искры». Ключом киевских искровцев
стало стихотворение Лермонтова «Дума».
В Кишиневе обосновался Леон Гольдман, устроивший при помощи редакции «Искры»
и БУНДа знаменитую подпольную печатню. От первой были получены деньги,
вторые снабдили типографским станком. О шифре договорились весной 1901 года,
когда Гольдман приезжал в Мюнхен обучаться печатному делу. Им стало
стихотворение Некрасова «Плач детей».
В Вильно работал бежавший из-под надзора Сергей Цедербаум. Основная его
задача – организация транспорта через прусскую границу и связь с БУНДом.
В Москве и прилегающих к ней фабричных районах активно действовали Николай
Бауман и Иван Бабушкин. В Астрахани находилась Лидия Книпович. Через нее
редакция связалась с бакинскими революционерами – Левиком Гальпериным,
Леонидом Красиным, Ладо Кецховели и Николаем Козеренко. Их энергией
создавалась подпольная типография «Нина» и закладывались персидские
транспортные пути «Искры». В Пскове на своем посту оставался Пантелеймон
Лепешинский. В Петербурге работал Степан Радченко.
За границей также не дремали. Еще в конце 1900 года под руководством Михаила
Вечеслова в столице Германии возникла первая зарубежная группа содействия
«Искре». На первых порах в ее задачи входил сбор денежных средств. Но к лету
1901 года Берлин превратился в центральный пункт транспортировки газеты в
Россию. На адрес Вечеслова приезжали экспедиторы, а он снабжал их
литературой, упакованной в чемоданы с двойным дном. Способ был стар, как
сама контрабанда. Но на первое время все сходило удачно. Среди берлинских
искровцев назовем Анну Ульянову-Елизарову, супругов Федора и Веру Гурвич,
Инну и ее брата Петра Смидович. К их кружку (по сведениям секретной
агентуры) примыкала группа «Сибирских социал-демократов». Среди последней
врач Владимир Броннер и его жена.
«Искра» и ее российские помощники все более наращивали свою деятельность.
Один за другим выходили очередные номера (к декабрю 1901 года их было уже
13). Для примера – «Южный Рабочий» за полтора года сумел издать только пять
номеров своей одноименной газеты!
Департамент полиции, еще не видя за искровской конспирацией всей глубины
организации, тем не менее тоже почитывал подпольную прессу. Открытый
политический призыв к свержению самодержавия, упор на рабочих, явная
симпатия к «Искре» оппозиционной части общества – все это могло далеко
зайти.
«Рабочий класс – коллектив такой мощности, каким в качестве боевого средства
революционеры не располагали ни во времена декабристов, ни в период хождения
в народ, ни в моменты массовых студенческих выступлений. Чисто
количественная его величина усугублялась в своем значении тем
обстоятельством, что в его руках обреталась вся техника страны, а он, все
более объединяемый самим процессом производства, опирался внизу на
крестьянство, к сынам которого принадлежал; вверху же, нуждаясь в требуемых
знаниях по специальности, необходимо соприкасался с интеллигентным слоем
населения. Будучи разъярен социалистической пропагандой и революционной
агитацией в направлении уничтожения существующего государственного и
общественного строя, коллектив этот неминуемо мог оказаться серьезнейшей
угрозой для существования порядка вещей» – так проницательно оценивал
марксистскую угрозу глава московской охранки Зубатов (78).
Опасность социал-демократических идей все больше беспокоила Департамент
полиции. Но если раньше марксисты действовали в определенных районах страны,
то с появлением «Искры» все стало гораздо сложнее. Стремясь сгруппировать
вокруг центральной политической газеты разрозненные и разбросанные по всей
стране кружки, агенты «Искры» действовали уже во всероссийском масштабе – от
западных и южных границ до восточных.
Один за другим под знамя «Искры» вставали все новые и новые революционеры.
Одними из первых были Сергей Андропов и Виктор Ногин, лондонские эмигранты.
И царская агентура четко фиксирует их планы. 12 марта 1901 года директор
Департамента полиции Зволянский подписывает директиву:
«Ввиду полученных указаний, что разыскиваемый… дворянин Сергей Васильев
Андропов предполагает прибыть из-за границы в Россию по чужому паспорту,
Департамент полиции считает полезным разослать вместе с сим фотографические
карточки, в двух видах, названного Андропова» (79).
Но только к началу июля 1901 года Андропов и его друг Ногин появляются в
Мюнхене (в совершенно законспирированном искровском центре) для получения
перед отъездом в Россию последних инструкций. Среди прочего условлен и ключ
к шифру – начало поэмы Пушкина «Руслан и Людмила» (У Лукоморья дуб зеленый).
Выбран район действия – Одесса. Решен вопрос о маршруте проникновения в
Россию. С этой целью Андропов и Ногин отправляются в Берлин. Через
искровскую группу содействия и связанных с нею контрабандистов
революционеры, наконец, оказываются в Вильно у их старого товарища по
«Рабочему знамени» Сергея Цедербаума (Якова). И здесь планы Андропова и
Ногина начали резко меняться. Вся троица решает более важным ехать не в
Одессу, а в Петербург, где дела «Искры» были не блестящи. Там, в вотчине
российского «экономизма», революционеры решили основать искровскую районную
газету. Это было полное непонимание главного плана «Искры» – покончить с
кустарничеством и сплотить местные организации вокруг центрального печатного
органа. Все силы (и литературные, и материальные, и людские) бросались на
выполнение этой сверхзадачи. И вдруг собственные агенты устроили такой
демарш!
Ответ Ленина скор и резок:
«Это что-то невероятное! После целого года отчаянных усилий… вдруг опять
рассыпать храмину и возвращаться к старому кустарничеству. Более
самоубийственной тактики для «Искры» я не могу себе представить!.. Мы
требуем, чтобы новый план был брошен» (80).
Доводы Ленина возьмут верх. Но пока, не зная отношения редакции к их
решению, Ногин и Андропов разъехались – Виктор к матери и брату в Москву, а
Сергей к сестре в Уфимскую губернию в город Бирск.
Не бездействует и полиция. 20 июля 1901 года Зволянский подписывает
телеграмму в Московское охранное отделение к Зубатову:
«По достоверным указаниям Андропов и Новоселов выехали из-за границы в
Россию… Должны теперь находиться в Москве. Примите тщательные меры к
выяснению и учредите неотступное секретное наблюдение, сопровождая при
выездах. Жду уведомления. Директор Зволянский» (81).
Полиция не скоро узнает, что упомянутый Новоселов есть рабочий Виктор Ногин,
но его уже ищут по всей империи. Однако в Москве след искровца обнаружен не
был. А Виктор был там и терпеливо ждал ответа редакции.
Наконец в середине августа 1901 года Ногин получил письмо «Кати» (Крупской):
«Мы ничего не имеем против того, чтобы вы и Брусков ехали в Питер. Питер для
нас очень важен, и у нас там совсем нет своих людей. Только как для вас
Питер в смысле безопасности? В Одессу поедет теперь свой человек… Главным
образом против чего мы возражаем…. – это против устройства массовой газеты
(не литературы, а именно газеты)… Доставка литературы вам будет обеспечена…»
(82).
Конфликт был улажен. И Виктор Ногин отправился в Петербург. Но
предварительно он написал письмо в Бирск Андропову (Брускову), информируя
товарища о событиях. Туда же он отправил ответ Ленина, полученный им через
Вильно от С. Цедербаума.
Переписка Москвы и глухого уральского городка не проходит мимо жандармов. 21
августа Зволянский просит выяснить Уфимское ГЖУ, не находится ли
разыскиваемый Андропов у его сестры, на имя которой идут конспиративные
письма. И уже 26 августа он арестовывается на пристани Казани. При нем
обнаруживают фальшивый паспорт, жидкость для химической переписки и
ленинское шифрованное письмо, выполненное между строк сборника стихотворений
Тана.
Тем временем 2 сентября в Санкт-Петербурге появился Ногин. Уже на следующий
день он информирует искровский центр в Мюнхене:
«Даю вам адрес до половины октября: 4.1 2.3 4.2 4.5 8.3 9.1 11.5 4.3 10.1
12.2 8.4 1.10 2.2 3.3 7.18 8.14 3.2 4.5 3.5 4.2 4.3 7.3 6.1 6.2 7.7 2.7 2.5
7.1 2.10 1.4 4.1 3.2 5.3 6.5 8.14 12.2 6.1 6.2 3.2 4.13 3.5 9.1 10.6 9.2 2.4
6.3 3.1 6.4 8.1 8.2 ф 1.5 4.1 3.3 2.8 11.5 9.1 5.3 3.3 6.13 3.4 1.8, письмо
обязательно начинайте со слов «Дорогой друг». Перешлите этот адрес и в
Берлин, сообщите им, что я не могу понять систему их ключа (сам ключ я знаю)
и потому прошу пользоваться ключом, употребляемым вами со мною… Ваш
Яблочков» (83).
5 сентября скалькированное в «Черном кабинете» и расшифрованное письмо
неизвестного Яблочкова легло на стол директора Департамента полиции. Адрес
гласил: «Вас(ильевский) Ост(ров), шестая л(и)ния, дом семнадцать, кв(артира)
девятнадцат(ь), Нат(а)лье Руфовне Штенгер». Ключ к шифру был не сложен –
Пушкин, «У Лукоморья дуб зеленый». Справки навели быстро – упомянутая
Штенгер 23 августа прибыла в Петербург из Берлина. Вместе с ней приехала и
дочь – Наталья фон Бах, очень подозрительная особа. Установленное наблюдение
за квартирой Штенгер и привело сыщиков к Яблочкову. Зафиксированы были его
многочисленные контакты с давно известным полиции Степаном Радченко, а так
же с только что прибывшими из Берлина студентками Ревекой Рубинчик, Августой
Минской и Елизаветой Мандельштам. Вскоре в Петербурге объявился и Сергей
Цедербаум, тут же попавший в орбиту жандармского наблюдения. Прослежены были
его встречи с известным членом СПб. «Союза борьбы» Николаем Аносовым,
ведавшим сношениями с заграницей и иногородними организациями. Из постоянно
перлюстрируемых писем Яблочкова жандармы узнали о создании Петербургского
отдела «Искры» и об активно ведущихся переговорах о слиянии искровцев с
«Союзом борьбы». Полиция ждала результатов, а пока фиксировала переписку
социал-демократов. Например:
Редакция «Искры» – Яблочкову.
«Вот адрес для явки с чемоданами. Берлинцы бьют тревогу и написали Грачу,
чтобы он взял чемоданы. Мы уже говорили про них Грачу, но пока их, очевидно,
никто не взял, и лучше всего будет, если возьмете Вы» (84).
«Настрочите питерских девиц, чтобы они писали аккуратно, присылали
корреспонденции и всякие листки, а то с Питером нет никаких связей» (85).
Между тем, кольцо слежки все более сжималось. Для «внутреннего освещения»
была даже задействована серьезная агентура – на встречу с Яковом (Сергеем
Цедербаумом) вышел Михаил Гурович, известный издатель марксистского журнала
«Начало». Он пользовался особым доверием «Союза русских социал-демократов» и
их российских приверженцев. И никто не подозревал, что «Начало» издавалось
на деньги полиции, а его редакция была тем «аквариумом», в котором жандармы
ловили нужную им «рыбку». Именно после встречи
Цедербаума и Гуровича полиция точно выяснила место нахождения редакции
«Искры» .(Мюнхен) и роль Берлина в транспортировке газеты через прусскую
границу.
С конца сентября наблюдение за Яблочковым и Яковом становится неотступным. 2
октября 1901 года в 10 часов 20 минут Ногин встретился в Ботаническом саду с
Ревекой Рубинчик. В тот же день вечером прямо на улице Петербургской стороны
искровский агент был арестован. Только тогда жандармы дознались, что
Яблочков, Новоселов и Ногин – одно и то же лицо.
С арестом искровского представителя и бегством из Петербурга Цедербаума в
столице из крупных искровцев оставался только С. Радченко. Да и тот под
угрозой провала свернул активную подпольную деятельность. Редакция «Искры»
начала срочно восстанавливать связи. Еще перед своим арестом Ногин сообщил в
Мюнхен:
«Берлинцы и т.д. удивительные люди…: до сих пор я не получил от них ни
одного письма. Я не могу объяснить их молчание неимением времени, так как их
знакомые, живущие здесь, получают чуть не каждую неделю письма» (86).
Полиция перехватывает послание. Она прекрасно знает, о ком идет речь.
«Знакомые берлинцев», «питерские девицы» – это давно установленные агентурой
Н. фон Бах, Р. Рубинчик, А. Минская и Е. Мандельштам. Их заграничная
переписка так же берется под контроль.
Но «Катя» (Крупская) ищет питерские связи именно через берлинских искровцев
– от них получены адреса и шифр.
1 декабря 1901 года Крупская отправляет в Петербург очередное письмо, шифруя
его берлинским ключом:
«Ваш знакомый 7.6 1.4 4.5 5.2 6.2 2.1 5.1 10.2 1.1 6.5 3.9 1.10. Очень рады,
что 5.11 1.4 8.3 2.6 6.5 2.3 2.1 9.5 4.1 5.5 1.9 9.4 3.9 попадает в среду
рабочих…» (87).
Письмо не находит адресата. 4 декабря произошел форменный разгром питерских
искровцев. Подверглись одновременному обыску 24 лица, 10 из них арестованы.
В их числе Степан Радченко, Ревека Рубинчик, Елизавета Мандельштам, Августа
Минская. Шифровку Крупской прочитали уже жандармы. Ключом к ней оказалась
прямоугольная таблица, построенная по слову «Вашингтонъ» (азбука в 35 букв,
«Й» в конце алфавита): см. Таблицу 6.
Таблица 6.
Судя по шифру, секретарь редакции «Искры» Катя писала в столицу:
«Ваш знакомый чемоданы взял. Очень рады, что через Вас «Искра» попадает в
среду рабочих…»
Речь в письме шла о питерском посланце, получившем в Берлине чемоданы, где
под двойным дном транспортировалась «Искра».
Возможно, криптограмма предназначалась Августе Минской, отвечающей в
петербургской искровской группе за доставку литературы. При ее аресте
жандармами было изъято другое письмо, в котором речь шла также о транспорте,
но только с прусской границы через группу «Якова». Шифр этого послания в
полиции разобрать не смогли. Зато был арестован сам Сергей Цедербаум при
очередной попытке организовать переброску подпольной литературы в Петербург
(88).
Что же касается шифра «Вашингтонъ», то он, очевидно, был условлен в Берлине
никак не позднее середины июля 1901 года. Именно тогда через столицу
Германии проследовал в Вильно Ногин. И об этом шифре он писал в своем
письме в редакцию от 2 сентября. Только систему его он так и не сумел
понять. Дело в том, что уже тогда ключ одновременно использовался в двух
вариантах, но искровцу этого не объяснили. Совсем скоро на юге России
жандармы столкнуться с тем же самым шифром, но в другой его интерпретации… А
пока жандармский розыск выплеснулся за пределы Петербурга.
В начале октября 1901 года, еще не зная о провале Яблочкова-Ногина, редакция
«Искры» адресовала ему очередное письмо. Вероятно, полиция смогла заполучить
и его:
«Лучше всего будет, если вы поедете в Одессу. Там у нас свой представитель,
но ему одному не справиться. А пункт важный для нас в отношении приемки и
развозки литературы» (89). Там же сообщался и ключ к шифру одесского агента
«Искры» – «Тодорки» (стихотворение Пушкина «Пророк»).
С этого момента в Одессе начинаются активные розыски. Впрочем, обнаружить
«Тодорку» не представляло большой сложности. Ею оказалась бывшая ссыльная
Конкордия Захарова, прописавшаяся в Одессе по собственному паспорту. Более
того – даже заграничная тайная корреспонденция на первых порах приходила по
ее же адресу! И с 19 октября все письма «Тодорки» начинают оседать в «Черном
кабинете».
Захарова к этому времени уже имела некоторый подпольный опыт. Еще в 1897
году по делу СПб. «Союза борьбы» ее выслали в Вятскую губернию в город
Орлов, где рвением властей сформировалась деятельная колония будущих
искровцев. Сразу после ссылки Конкордия выехала в Харьков, а оттуда за
границу. Весной 1901 года революционерка осуществила путешествие с
транспортом «Искры» по семи городам России, а в августе становится одесским
представителем редакции. Главной ее задачей являлось налаживание
транспортировки газеты через Болгарию. В сентябре 1901 года к «Тодорке»
прибыл курьер Иван Загубанский с первыми чемоданами «Искры». Так начал
действовать «Тодоркин путь». Не чувствуя еще опасности, Захарова вела
обширную переписку с Мюнхеном, Берлином и местными организациями марксистов.
Но арестовывать «Тодорку» жандармы не торопились. Наконец, в руки полиции
попадает ее очередное письмо в редакцию газеты:
«Сообщите сегодня же в Варну – комната есть, пусть приезжают по адресу
Княжеская 20, кв. 23, Гейман. Ждут» (90).
Все послание, конечно, зашифровано, но ключ полиции уже прекрасно известен.
Ясно вполне и о чем идет речь – в Одессе ждали очередной искровский
транспорт. С его прибытием и наметили ликвидацию подпольщиков. 1 декабря,
почти одновременно с петербургскими арестами, начался одесский разгром.
Спустя две недели, 16 декабря, в ночном вагоне поезда Киев – Харьков молодая
женщина писала письмо:
«Ночь. Вагонная тряска, тусклое освещение… но ни души в вагоне, кроме меня,
есть чернила и перо, а свечку из фонаря можно вынуть и поставить к себе на
столик. При таких условиях я написала довольно успешно несколько писем и
хотя немного устала от них, но хочу и вам написать, хоть несколько слов...
Страшно тяжелое впечатление произвело на меня пребывание в Одессе. Более
основательно трудно было погибнуть. Часа в три дня прямо с вокзала со всем
багажом взяли господина, а в пять часов дня на улице взяли Тодорку. Дома
ничего не нашли, но скверно то, как оказалось, что уже недели за две до
этого начали перехватывать письма Тодорки… и, говорят (узнали косвенным
образом), что открыт ключ. Соображайте и обдумывайте…» (91).
Упомянутый в письме «господин» был И. Загубанский, «Тодорка» – К. Захарова,
а писала послание Инна Смидович – близкая подруга Конкордии, недавний
секретарь «Искры», а сейчас ее ответственный эмиссар. В качестве доверенного
лица она в конце ноября прибыла в Киев для участия в намечаемом южными
искровцами съезде агентов организации. А пока она скиталась по России,
объезжая местные комитеты. В Одессе «Димка» нашла только пепелище.
«Соображайте и обдумывайте…» А подумать, в самом деле, было о чем. С начала
осени жандармы стали с удивительной регулярностью громить искровские группы.
Настоящих причин редакция, конечно, не знала. Агент «Искры» М. Сильвин писал
впоследствии в Мюнхен: «Становится грустно от сознания, что два-три месяца –
средняя продолжительность политического существования» (92).
Озабоченная провалами своих агентов (в первую очередь, вероятно, в
Петербурге) редакция в 13-ом номере газеты от 20 декабря 1901 года поместила
воззвание «Вниманию революционеров». Кто его автор – неизвестно. Но, как
будто подгадав под одесский разгром, в воззвании говорилось:
«В последнее время стало вновь известно несколько печальных случаев, когда
обыски и аресты были вызваны непростительною оплошностью революционеров…
Поэтому всякий революционер… обязан, по нашему мнению, непременно шифровать
адреса, имена и конспиративные поручения, каким бы путем письмо не
посылалось…»
А дальше редакция «Искры» прибавляла уже от себя:
«Добавим со своей стороны, что шифр – оружие обоюдоострое, ибо жандармы
легко сумеют раскрыть всякий шифр, если не применять при шифровании особых
предосторожностей. Безусловно, необходимо:
1) не отделять слова от слова;
2) не повторять часто одинаковых знаков, особенно знаков для наиболее
употребительных букв;
3) писать шифр так, чтобы нельзя было узнать системы шифра;
4) не употреблять слишком известных стихотворений и книг.
Без соблюдения этих правил шифр прямо-таки недопустим» (93).
Кто конкретно мог стоять за этой краткой инструкцией? Ленин, Мартов или
Крупская? Работа с шифрами была прямой обязанностью секретаря «Искры». И
скорее всего именно Надежде Константиновне и принадлежит авторство. Однако
4-й пункт «инструкции» вступает в прямое противоречие с действующей тогда
искровской практикой. Трудно назвать неизвестными произведения классиков
русской поэзии Пушкина, Лермонтова, Крылова, Некрасова и Надсона. Обращусь в
этой связи к небольшой статистике. За весь период деятельности Надежды
Крупской на ее посту секретаря различных партийных структур (1901 – 1905
годы) для стихотворных шифров было использовано свыше 20 произведений
Пушкина и столько же Лермонтова, 15 басен Крылова, 16 стихотворений
Некрасова и 10 Надсона. Все остальные встречаемые в материалах переписки
стихотворные ключи редки и задействованы не более, чем по единственному
разу, причем часто это известные революционные песни. Комментарии здесь
излишни. Искровцы сами прямо нарушали то, что декларировали в газете.
Достаточно было полицейским экспертам однажды выяснить, что для шифрования
их конспиративных писем использовалось какое-нибудь стихотворение, как с
очевидностью напрашивался вывод – все другие, не разобранные криптограммы,
также могли быть перекрыты по произведениям того же автора! А объемы томов
перечисленных поэтов не так уж велики – не более одной-двух книжек на
каждого. Задача криптоаналитиков сильно облегчалась при правильном
угадывании некоторых букв и слов, что при частичном (оазисном) шифровании
делалось сравнительно легко. В этом случае отпадала необходимость
монотонного пересмотра подряд всех стихотворений. Следовало выбирать лишь
те, где имелись известные буквы. Поэтому-то так опасно было оставлять редкие
знаки без зашифровки. Но то, что с такой очевидностью ясно сейчас, тогда не
воспринималось столь однозначно. Почему? Ответить точно на этот щекотливый
вопрос могут только сами революционеры.
Воззвание о шифрах не было прямо связано с жандармским открытием одесского
ключа «Тодорки». Об этом говорит простое сопоставление дат. Письмо Смидович
о провале в Одессе датировано 16 декабря. Между этим днем и 20 декабря
(выход 13 номера) стоит очень короткий временной промежуток, чтобы успеть
получить известие об аресте и открытии шифра Захаровой, да еще оперативно
отреагировать на это в печати. Но совпадение двух дат было символично и
зловеще. И это оказалось лишь началом.
В середине декабря 1901 года в Киев по адресу «Большая Житомирская, дом 22,
квартира 2, Софье Николаевне Афанасьевой» пришло письмо из Германии. Адрес
был в полиции хорошо известен, как и сама девица Афанасьева – она же член
Киевского комитета РСДРП «Елена». Писала ей секретарь «Искры» «Катя»:
«Получили оба ваши письма. Только теперь ясно себе представляешь, как нужна
была ваша поездка. Ведь до сих пор мы не могли ни от кого добиться…
сообщения о положении вещей. Отправила вам вчера письмо в 7.1 3.6 4.3 7.6
[Киев]… Имярек переслал нам письмо 7.1 7.3 1.4 5.1 – ой [Кузн/ецов/ой], где
она описывает свои первые впечатления… От Тодорки все нет писем… Крепко
целую» (94). Было понятно, что Афанасьева есть только «почтовый ящик» для
другой, неизвестной еще искровки. Очень скоро шифр ее письма перестал быть
преградой для полиции.
В качестве ключа оказалось взято широко известное в радикальных кругах
стихотворение некоего Нарциса Тупорылова «Гимн новейшего русского
социалиста». Оно было опубликовано в первом номере журнала «Заря», ставшем
теоретическим органом искровцев. Случилось это в апреле 1901 года и только
самые доверенные искровцы знали, что под шутливым псевдонимом скрывался
редактор «Искры» Юлий Мартов.
Все внимание полиции теперь было обращено на Софью Афанасьеву. Она появилась
в Киеве в середине августа 1901 года, вступив отсюда в деятельную связь с
Берлинской группой содействия «Искре». Непосредственно переписывался с ней
некто «Имярек» (позже жандармы установят его как Федора Гурвича). Знали в
полиции и Августу Кузнецову – близкую подругу Афанасьевой, прибывшую в Киев
в начале ноября все из того же Берлина. Она тоже отбывала вятскую ссылку,
затем работала в берлинской группе содействия «Искре», а осенью 1901 года
выехала на родину. Революционерки были окружены плотным наблюдением.
Оставалось только дождаться, кто явиться к Афанасьевой за письмом «Кати». А
предназначалось оно И. Смидович. Однако попала она под наблюдение совсем в
другом месте – 10 января 1902 года на Киевском почтамте при попытке получить
письмо из Одессы. Сразу взятая в проследку под кличкой «Модная», Инна долго
филировалась агентами наружного наблюдения по многим городам России.
Постоянно перлюстрировалась и корреспонденция некоей «Димки» – как
оказалось, той же «Модной». Кроме ключа по «Гимну…», часть писем шифровалась
иным путем – по стихотворению Некрасова «Внимая ужасам войны», что так же
стало известно жандармам. Но Инне Смидович тогда сопутствовала удача –
объехав за 45 дней на глазах у филеров 16 городов, она даже во время
большого киевского провала умудрилась уйти за границу.
Киевский провал 1902 года – это особая страница в истории «Искры». Впервые в
борьбе с революционерами полиция скоординировала силы всех розыскных
ведомств юга России, подчинив их начальнику Киевского ГЖУ генералу
Новицкому. Последний начал карьеру еще во времена процесса 193-х
пропагандистов. Теперь же на закате своей блестящей службы генерал решил
потягаться с марксистами. Сам киевский разгром готовился загодя, расчетливо,
не спеша. В поле жандармского внимания оказались не только искровцы.
Началось все гораздо раньше – с организации «Южный Рабочий». История ее
такова.
К январю 1900 года в Екатеринославе сложилась активная группа марксистов (в
основном ссыльных), основавших газету «Южный Рабочий». Вокруг этого
предприятия сформировалась впоследствии организация, сыгравшая немалую роль
в создании РСДРП. Еще весной 1900 года екатеринославцы планировали собрать
очередной съезд партии. С этой целью давний товарищ Ленина по Самаре Исаак
Лалаянц (один из первых редакторов подпольной газеты) даже виделся с ним в
Москве. Ленину и всей литературной тройке прямо предлагалось принять
активное участие в съезде и возглавить редакцию будущей центральной газеты.
На это Лалаянц получил мотивированный отказ.
Встреча бывшего шушенского ссыльного и лидера «Южного Рабочего» была тут же
зафиксирована московскими филерами – за Лалаянцем уже длительное время шел
«хвост». Искали типографию газеты. Наконец слежка за ним привела в «тихий
домик» в Кременчуге, где сотрудники Зубатова обнаружили печатню. 16 апреля
1900 года начался массовый разгром «Южного Рабочего». Был схвачен и сам И.
Лалаянц. Одновременно в Екатеринославе, Харькове, Полтаве, Кременчуге было
проведено более ста арестов и множество обысков. Намеченный в Смоленске на 6
мая второй партийный съезд не состоялся. Хотя его техническая часть
стараниями членов «Южного Рабочего» Андрея Гинзбурга и Владимира Розанова
была подготовлена полностью. В Смоленск явились только делегаты от
заграничного журнала «Рабочее Дело» и БУНДа.
Попытки созвать съезд на этом не прекратились. Очередная из них опять была
связана с «Южным Рабочим», БУНДом и заграничным Союзом. В сентябре 1900 года
съезд был намечен в Париже – резиденции рабочедельцев. Но на явку из России
прибыли всего два делегата – Леон Гольдман из Одесского комитета и Осип
Ерманский от харьковских социал-демократов. Попытка вновь не удалась.
Будущие искровцы не приняли в ней никакого участия. Да и вряд ли этого
хотели.
Апрельской ликвидацией «Южного Рабочего» Зубатову не удалось полностью
искоренить крамолу. Во время арестов уцелели два редактора газеты Сергей
Харченко и Андрей Гинзбург. Вместе с полтавским ссыльным Ефремом Левиным им
удалось уже к ноябрю 1900 года выпустить очередной, третий, номер издания. К
этому времени редакция была вновь скорректирована. По полицейским причинам
из нее временно устранился Левин, зато вошел вернувшийся из Парижа Осип
Ерманский (Геноссе). Последний, работая в Харьковском комитете РСДРП, был
теснейшим образом связан с «Рабочим Делом». Именно он с этого момента стал
играть в редакции «Южного Рабочего» доминирующую роль. И если до этого
стараниями Харченко и Мартова отношения между двумя организациями были
дружественными и деловыми, то с появлением «Геноссе» они стали быстро
охлаждаться. Ситуация еще более усугубилась к весне 1901 года. Состоящий под
негласным надзором полиции бывший студент петербургского Лесного института
Сергей Харченко перебрался на жительство из Полтавы в Харьков. И в мае его
неожиданно арестовала полиция.
При обыске у Харченко были обнаружены многочисленные тщательно зашифрованные
адреса. Потребовалось несколько месяцев, пока дешифровщики полиции сумели
разобрать текст. Комментируя декабрьские 1901 года провалы в
Ростове-на-Дону, один из членов Донского комитета РСДРП писал своему
товарищу:
«Говорят, что аресты объясняются тем, что в Харькове восемь месяцев назад у
кого-то нашли зашифрованные адреса арестованных и только теперь как-то
умудрились прочесть» (95).
Этим «кто-то» и был Сергей Харченко. Разобранные адреса принадлежали 20-ти
лицам в Смоленске, Ростове, Кишиневе, Полтаве, Екатеринославе, Николаеве и
Киеве. Все перечисленные города попадали в сферу непосредственных интересов
«Южного Рабочего», и в них Харченко имел надежные связи. Оказались в
зашифрованном списке и лица, поддерживающие близкие контакты с искровцами.
Например, по явке «Леовская, 73, глазная лечебница, Квятковской, спросить
Квятковского, пароль: «Правда ли, что в Кишиневе запрещено носить очки»»
была установлена близкая связь Харченко с кишиневским ссыльным и
транспортером «Южного Рабочего» Александром Квятковским (сыном легендарного
народовольца). Но полиция не предполагала, что он одновременно являлся
экспедитором находящейся в том же Кишиневе искровской типографии.
Среди киевских адресов в записной книжке Харченко был и адрес адвоката
Виктора Крохмаля – главного южного представителя «Искры». Шел конец 1901
года. Разбор записей подпольщика оказался во многом запоздалым. Но адреса
давали направление дальнейших розысков, приведших весной 1902 года к новому
разгрому «Южного Рабочего».
Лишь в отношении Виктора Крохмаля все было гораздо проще. Полиция и без
записей Харченко давно уже обратила внимание на этого бойкого присяжного
поверенного. Но, как раз к моменту расшифровки его адреса, стала все больше
вырисовываться роль Крохмаля (он же «Красавец» и «Загорский») как лидера
искровцев всего юга России. Слежка за ним с этого момента становится
неотступной. Филеры вели его по всей стране – в Киеве, Витебске, Москве,
Харькове… Тщательно фиксировались все встречи «Красавца», а затем контакты
скрупулезно проверялись. Постоянно перлюстрировалась обширная конспиративная
переписка революционера.
Постепенно генералу Новицкому удалось убедить Департамент полиции, что
именно Киев «для юга империи является центром революционной и
социалистической деятельности всех фракций». В Киев от Департамента полиции
был направлен чиновник по особым поручениям Московского охранного отделения
Леонид Меньшиков. Вместе с ним прибыл отряд летучих филеров. Охота началась.
К началу 1902 года наблюдение по Киеву захватило уже 200 лиц. «Лидировал
наблюдение» Виктор Крохмаль. А он как будто не ощущал упорной слежки.
К этому времени в организации «Искры» стал назревать опаснейший конфликт
между самой заграничной редакцией и ее местными агентами. Видные искровцы –
Виктор Крохмаль и Леон Гольдман – недовольные диктатом Ленина и Мартова и
увлеченные «местным патриотизмом», выработали свой проект реорганизации
искровской деятельности. Редакции предлагалось прекратить вмешательство в
дела российских организаций. Функции ее ограничивались подготовкой очередных
номеров «Искры», а вся издательская база планировалась к переносу в Россию.
К этому времени активно развернули свою работу подпольные типографии в
Кишиневе и Баку.
Таким образом «отцы» «Искры» Ленин, Мартов и Потресов прямо отодвигались от
того, что они так долго вынашивали и создавали: от непосредственного
руководства революционным движением в России. Это был один из первых
конфликтов подобного рода и надо было срочно что-то предпринимать. На январь
1902 года в Киеве было намечено решающее совещание российских искровцев. От
редакции на него направилась Инна Смидович. На этом фоне подготовки к
важнейшей встрече, которая грозила коренным образом изменить всю дальнейшую
историю «Искры», резко усилились разъезды, переписка и личное общение между
революционерами. И все это в момент особенно усиленного полицейского
наблюдения. Результаты были плачевными. Непосредственно через Крохмаля
жандармы вышли на давно разыскиваемого московского представителя «Искры»
Николая Баумана, на харьковскую группу Любови Радченко, на остатки
петербургских искровцев, на транспортную группу Иосифа Басовского, на
кишиневскую типографию Леона Гольдмана… Полиции стали известны «почтовые
ящики» подпольщиков в Киеве, Николаеве, Харькове, Полтаве, Москве,
Петербурге, Кишиневе, Одессе… Были вскрыты многие шифры искровцев – или в
результате их прямой дешифровки, или через перлюстрированную переписку. Так
жандармы сумели заглянуть внутрь искровской организации.
К февралю накалилась атмосфера в Киеве – готовилась масштабная общегородская
демонстрация, приуроченная к приближающейся годовщине отмены крепостного
права в России – 19 февраля 1861 года. 17 января 1902 года киевский «Черный
кабинет» изъял и перлюстрировал очередное письмо С. Афанасьевой, хорошо уже
известной по связям с Крохмалем и переписке с Берлином. Поэтому к письму
отнеслись со всей серьезностью:
«Дорогой товарищ! … Настроение у нас крайне напряженное. Демонстрация будет,
вероятно, назначена на 21305272901923. Полиция всячески старается
дезорганизовать силы… В высших сферах решено положить сразу конец всем
демонстрациям – стрелять в толпу. Новицкий вернулся из Питера чуть ли не с
неограниченными полномочиями на случай «бунта» … Елена» (96).
Это было одно из многих перехваченных писем в Берлинскую группу содействия и
непосредственно к Федору Гурвичу (Дану). И полиция уже сумела разобрать шифр
«Елены». Им являлся один из вариантов давным-давно известного
народовольческого ключа. А в качестве опорного лозунга было выбрано слово
«Вашингтонъ», по которому строилась вся ключевая таблица. Так в глазах
жандармов и Департамента полиции соединились искровцы Петербурга и Киева. И
там, и здесь их объединял общий ключ, но системы его использования резко
отличались друг от друга. Однако таблица шифра составлялась на том же 35-ти
буквенном алфавите с «Й» в конце азбуки (см. таблицу 7).
(См. Таблица 7.)
В сущности ключевая табличка Афанасьевой представляет собой все ту же
таблицу Виженера. Но в отличие от нее верхний ряд букв заменен на их
порядковые номера в правильной азбуке. Это обстоятельство коренным образом
повлияло на схему шифрования, хотя принцип ключа не изменился. Раньше знаки
для криптограммы выбирались из самой таблицы. Теперь же из нее
последовательно брались уже буквы открытого текста. Это было похоже на
обычный квадратный ключ. Но здесь отмечалось только местоположение буквы в
строке, а не сама строка. Если же криптограмма прерывалась обыкновенны
письмом, то при следующей шифровке счет возобновляли с начала – с первой
строки. При этом можно было вставлять какие угодно числа – вместо первого
десятка брали четвертый, пятый и т.д. В довершение ко всему Афанасьева ввела
в свой шифр фиктивные цифры – ими считались первый и последний знаки каждой
новой криптограммы.
Так, шифрзапись: «21305272901923» превращалась в новый ряд чисел: 13 05 27
29 01 02. Разбираются они как «первое».
Фиктивные знаки в периодический шифр начали вставлять еще народники. Им же
вообще принадлежит честь внедрения в подпольную деятельность «шифра
Виженера», трансформированного в «гамбеттовский ключ». Главное здесь отличие
– введение в таблицу верхнего цифрового ряда. И это очень существенно.
Раньше таблица употреблялась исключительно при буквенном виде криптограммы.
Затем у народовольцев появился сокращенный гамбеттовский шифр, где суммы
чисел уменьшали по модулю 30. Если приглядеться, то легко понять, что шифр
Афанасьевой есть табличная запись сокращенной гамбеттовской системы.
Интересно в этом шифре и то, что нумерация буквенного ряда как бы сдвинута
на один столбец вправо. Это делало шифр искровки еще более похожим на шифр
Виженера, что, несомненно, говорит об их ближайшем родстве и прямой связи с
опытом землевольцев и народовольцев. Однако в самом ближайшем будущем
нумерацию таблицы шифра искровцы начнут вести прямо от букв лозунга. И мы
знаем только один пример подобного шифра, близнеца таблицы Афанасьевой – это
ключ ее подруги Августы Кузнецовой. Она переписывалась с берлинским
искровским центром по слову «Семипалатинскъ». Разница с системой «Елены»
заключалась лишь в порядке введения фиктивных цифр – у Кузнецовой ими
являлись три первых знака каждой новой шифрзаписи. Впрочем, это мало помогло
революционерке - жандармы разобрали и ее шифр тоже.
Несмотря на то, что цифровой вариант таблицы Виженера получил в деятельности
искровцев широкое распространение, мы не знаем его названия. Общее
наименование «гамбеттовский» подпольщики сохранили для классического
варианта шифра. Но есть все же одна зацепка. Августа Кузнецова появилась в
Киеве в конце ноября 1901 года. И уже 20 числа она отправила в Берлин первое
конспиративное письмо. В нем она напоминает товарищам свой ключ:
«Ключ м у д р е н ы й [разрядка моя – А.С.], такой же как у Елены, только
слово другое» (97).
Нет никакого сомнения, что внедрение новой шифрсистемы в искровскую практику
принадлежит Берлинской группе содействия. Начиная с июля 1901 года (когда
через Берлин проехал Ногин) она уже была в ходу. В августе того же года в
Киев выбыла Афанасьева, поздней осенью туда же направляется Кузнецова.
Система их шифра одинакова. Одновременно с ними квадратным ключом
«Вашингтонъ» переписывались с Берлином и Мюнхеном петербургские искровки
Рубинчик, Мандельштам и Минская. Все пять революционерок были выходцами из
Берлинской группы содействия «Искре». Близость даты отъезда Афанасьевой
(август 1901 года) и появление в сентябре в Петербурге «имярековских девиц»
(Рубинчик, Мандельштам и Минская) указывает на общую подготовку их отъезда
Федором Гурвичем (он же Дан и Имярек). Поэтому здесь совпал ключ к шифру
Киева и Питера. И, как мы увидим из дальнейшего, искровцы зачастую
использовали одновременно обе системы шифра при одинаковом ключе даже в
одном письме! Именно так применял подобный шифр Ф. Гурвич – наставник всех
пяти берлинских искровок. Исходя из всего вышесказанного, я бы предложил
дать новой периодической системе искровцев название «мудреного ключа», как
его именовала Августа Кузнецова. Судя по всему, так называли подобный шифр
берлинские искровцы.
Вообще использование квадратной развернутой таблицы для двух разных систем
шифрования – явление примечательное. В принципе, все книжные, стихотворные,
квадратные, мудреные, гамбеттовские системы есть суть одного и того же
метода. Каждый из этих шифров можно представить как буквенную таблицу с
различными правилами извлечения из нее шифрзнаков. Очень просто было
превратить любой стихотворный или книжный ключ в «прыгающую» со строчки на
строчку систему, давая лишь привязку отсутствующих букв к имеющимся. Но до
этого нововведения подпольщики так и не дошли. А это был бы интересный шифр!
Через два года Иосиф Басовский (выдающийся искровский агент) предложил
мудреную систему по слову «Шаляпин» для переписки редакции «Искры» с ним
самим, а так же с членами ОК по созыву II cъезда РСДРП Борисом Гольдманом и
Петром Красиковым (98). В своем письме он подробнейшим образом описал свой
шифр, привел ключевую таблицу и дал все нужные объяснения. Когда-то шифр
Басовского произвел на юного автора этой книги исключительное впечатление.
Новый шифр казался вершиной криптографического искусства! Видимо, того же
мнения придерживались и другие советские партийные историки. Восхищаясь
шифром «Дементьева» (под этим именем значился Иосиф Басовский), называя его
«новой разновидностью техники шифрования», они относили появление системы к
началу 1903 года. По мысли историков «Искры», именно тогда подпольщики,
озабоченные провалами старых шифров, активно внедряли более стойкие и
сложные виды (99). Но как теперь ясно, такая трактовка совершенно не
соответствует реальному положению дел. Подобные шифры появились в арсенале
первых народников и давно уже не представляли больших проблем при
расшифровке их опытными криптоаналитиками. Все это было только повторением
пройденного и возврат к шифру Виженера из XVI века.
Но мы сильно отклонились от нашего повествования. Давайте вернемся в
напряженную атмосферу Киева зимы 1902 года. В конце января А. Кузнецова
писала товарищам за границу:
«Не приведи Боже нынче влететь на демонстрации… Между тем теперь такая
слежка, что прямо недоумеваем, отчего еще все живы. Чего эти идиоты ждут, не
понимаем. Или арестуют накануне демонстрации? Вообще очень странно» (100).
Киевская демонстрация, о которой информировали берлинских искровцев
Афанасьева и Кузнецова, состоялась днем позже – не первого, а второго
февраля. На Крещатике готовая к выступлению полиция быстро навела порядок.
Но на прилегающих к центральной части города улицах началась настоящая
схватка и свалка. Третьего числа все повторилось. В числе многих
арестованных демонстрантов оказался и «Дементьев» – Иосиф Басовский. Это
предопределило сроки всей киевской ликвидации.
Из постановления №4 по Киевскому ГЖУ:
«1902 года, февраля 8 дня, в г. Киеве. Начальник ГЖУ генерал-майор Новицкий,
рассмотрев добытые розыском и наружным наблюдением по г. Киеву и другим
городам, продолжавшимся непрерывно в течение десяти месяцев, с апреля 1901
года, сведения о преступной деятельности различных революционных организаций
и фракций в течение минувшего 1901 года и в начале текущего года, нашел:
Жизнь и опыт последних лет с несомненностью выяснил, что город Киев для юга
империи является центром революционных и социалистических фракций…
Постановляю: в ночь с 8 на 9 февраля произвести общую по г. Киеву
ликвидацию, подвергнув обыскам всех лиц, отмеченных наблюдением, не оставляя
в розыскных целях ни одного человека, так как при частных ликвидациях всегда
можно упустить главное…» (101).
Так по Киеву и другим южным городам России покатилась волна арестов. Только
в Киеве в ночь с 8 на 9 февраля было схвачено 200 человек и сделано 163
обыска. А в Одессе подверглись «изъятию» 50 революционеров и обыскано 66.
Юлий Мартов летом 1901 года насчитывал в искровской организации девять
нелегалов – Сергея Андропова (Брускова), Виктора Ногина (Новоселова), Ивана
Бабушкина (Богдана), Николая Баумана (Грача), Иосифа Басовского
(Дементьева), Левика Гальперина (Лошадь), Леона Гольдмана (Акима), Любовь
Радченко (Лейбу), Сергея Цедербаума (Якова) (102). К концу марта 1902 года
не осталось ни одного. Были схвачены и все участники предполагаемого
киевского совещания искровцев. Только Инне Смидович чудом удалось
«вывернуться». Разгром был полный. Но Киевской ликвидацией успех полиции не
ограничился.
В середине декабря 1901 года Киевским «черным кабинетом» было
перлюстрировано, а вскоре и дешифровано письмо неизвестной искровки из
Харькова на подставной адрес Крохмаля в Киеве. Незнакомка писала: «Я уезжаю
совсем на Север сегодня… Сношения с Акимом остаются на вашу долю
исключительно и это необходимо, а потому книгу, которая получится на ваш
адрес, перешлите Акиму немедля и напишите, что это требует быстрого
исполнения; предварительно попросите у него теперь же для этой цели адрес…
Адрес для писем ему – Николаевская 14, Е. Шиндер, ключ – «Плач детей»
Некрасова…» (103).
Скажем сразу – адрес дешифровщики разобрали не совсем верно и полиция не
сумела до конца прояснить его. Но название улицы прочли совершенно
правильно. Это была основательная зацепка в поиске искровской подпольной
типографии. Адресом лично занимались филеры московской охранки во главе с
Меньшиковым. Кое-что о нелегальной печатне жандармы уже знали.
Департамент полиции – Заведующему заграничной агентурой П. Рачковскому в
Париж от 5 октября 1901 года:
«Из совершенно постороннего источника, заслуживающего, однако, безусловного
доверия, получены указания, что русская типография «Искры» находится в
Полтаве, …помещается на одной из главных улиц… В числе работающих находятся
давно разыскиваемые Департаментом Мера Гинзбург и Леон Гольдман» (104).
В Полтаве типографию не обнаружили. Харьковское письмо давало новый след.
Автором его оказалась Любовь Радченко, жена схваченного в Петербурге Степана
Радченко. Туда же по разрешению полиции выехала Любовь Николаевна. С арестом
мужа жившие с ним малолетние дети остались одни. Все свои обязанности по
сношению с типографией она вынужденно сдала «Красавцу». Но в письме к
Крохмалю Радченко не указала город. Сначала полиция заподозрила сам Харьков.
Но безуспешно. Такой улицы там не оказалось. Предстояла планомерная проверка
всех южных городов. И только 12 марта 1902 года капкан, наконец,
захлопнулся. Надежда Крупская писала полтавским искровцам:
«Аким был взят при следующих обстоятельствах: он пошел на вокзал опускать
письма и был случайно узнан одесским шпионом, который настоял на его аресте.
Дома у него сделали обыск, взяли технику, много литературы и два заграничных
письма…» (105).
Однако случайности места не было. Из доклада начальника Бессарабского ГЖУ –
прокурору Одесской судебной палаты:
«Секретно. 13 марта 1902 года. Вечером 12 сего марта был задержан около
вокзала г. Кишинева неизвестный, который по наружным приметам был признан за
разыскиваемого …Гольдмана Леона Исакова, виленского мещанина, привлеченного
в 1900 году при Виленском ГЖУ дознанием по делу Виленского кружка «Литовской
социал-демократической партии», и после освобождения своего из-под стражи …
бежал, … а затем проживал нелегально…»
Среди обнаруженных на кишиневской квартире Гольдмана вещественных
доказательств помимо типографии, шрифта, подпольных брошюр нашли и маленький
клочок бумажки с цифрами 12/1 9/2 4/5 7/10 12/4 и т.д. Это было одно из
конспиративных писем искровцев. К сожалению, это все, что нам о нем
известно. Но по ключу «Плач детей» получим расшифровку: «Мой се…» (106).
Остальной «химически проявленный огнем» текст письма для нас безвозвратно
потерян. Но, возможно, автором его была все та же «Лейба» – «Лейбович» –
Любовь Радченко, уехавшая в конце 1901 года на Север – в Петербург. Так
закончилась эта полицейская история. Леонид Меньшиков, извлекая уроки из
своего длительного розыска, писал начальнику Особого отдела Департамента
полиции Ратаеву 29 марта 1902 года:
«Прецедент с типографией «Искры» является довольно поучительным.
Законспирирована она была необычайно. Все сношения с ней руководящего центра
искровцев велись, очевидно, при помощи переплетенных книг с почтовыми
тайниками в корках оных (таких книг при типографии обнаружено более
дюжины)».
Интересно, что в начале лета 1902 года по почтовым учреждениям страны был
разослан тайный циркуляр о вскрытии в почтовых посылках переплетов
подозрительной толщины, где, по данным полиции, пересылались революционные
издания (107). Об этом проинформировала своих читателей «Искра». Так может
доклад Меньшикова и этот циркуляр были как-то связаны между собой? Первый
послужил толчком в появлению второго. А почему нет? Все может быть…
В середине марта 1902 года из Петербурга в Киев ушло письмо, давшее еще одно
направление в жандармском розыске.
«Его Высокоблагородию Л. П. Меньшикову 18 марта 1902 года.
М. г. Леонид Петрович!
Поспешаю препроводить Вам для соображений и для самой тщательной разработки
копию расшифрованного химического письма с подписью «Катя» (по почерку
Апполинария Хворостанская…) по конспиративному адресу Рябова в Самару. Это
письмо, если им надлежащим образом воспользоваться может дать в наши руки
всю организацию «Искры». Господин директор признает в высшей степени
желательным, дабы Вы приняли на себя трудную и чрезвычайно деликатную задачу
самолично поехать в Воронеж и в качестве нелегального заграничного делегата
отправиться по указанному адресу и с надлежащей явкой вступить в сношения с
американцами и таким путем добраться до «Северного Союза»… Предлогом для
явки может послужить хотя бы известие о кончине Акима, т.е. типографии, или
же об аресте Квятковского с компанией…
Начальник Особого отдела Департамента полиции Л. Ратаев» (108).
Еще весной 1902 года жандармы не догадывались, кто скрывается под именем
«Катя». К сопроводительному письму было приложено обширное письмо Крупской к
некоему «Грызунову». Под упомянутой кличкой числился Глеб Кржижановский, но
и этого полиция тогда не знала. В послании искровского центра говорилось:
«У нас арестованы чуть не все прежние люди: Грач, Лейбович, Красавец,
Лошадь, …Дементьев… - и потому все функции в расстройстве. Приходится
спасать остатки… Поэтому было бы чрезвычайно важно, чтобы Грызунов …
повидался… с Семеном Семеновичем (3.3 12.11 20.5 х 10.3 2.3 2.25 14.5 17.3
22.4), ибо он хотя и расположен к нам, но для того, чтобы он решился
действовать решительно, надо с ним еще хорошенько столковаться…» (109).
А дальше Крупская в обширной криптограмме дала «Грызунову» подробнейший
выход на «Семена Семеновича». Искровский секретарь датировала свое письмо 8
марта. Но уже через десять дней (!) оно было полностью расшифровано в
Департаменте полиции, а по его содержанию были приняты соответствующие меры.
За эти дни письмо должно было дойти из Германии через посредников в Россию,
попасть из «черного кабинета» в Особый отдел Департамента полиции, а там
дешифроваться. На все про все десять дней! Впрочем, задача экспертов не была
особенно трудной. Ключом к шифру «Кати» и «Грызунова» являлось стихотворение
Надсона «Друг мой, брат мой» – популярнейшее произведение поэта!
И жандармы без труда прочитали:
«Чрезвычайно важно, чтобы Грызунов … повидался с Семеном Семеновичем
(Сев/ерным/ союзом) … Адрес – Воронеж, Садовая улица, собственный дом, Софья
Александровна Мартынова. У этого лица попросить вызвать кого-либо из
американцев…»
Его высокоблагородие и милостивый государь Леонид Меньшиков с блеском и
артистизмом выполнил коварный жандармский план. В 1909 году он скроется от
бывших коллег за границей и начнет оттуда систематически выдавать
жандармские секреты. Оправдываясь перед революционерами, Меньшиков писал в
1911 году в «Голосе социал-демократа»:
«В 1902 году я, состоя чиновником особых поручений при Московском охранном
отделении, получил приказание выяснить «Северный рабочий союз». Пользуясь
явками и паролями, добытыми агентурным путем (перлюстрация химической
зашифрованной переписки искровцев), я под видом нелегального явился к так
называемым «американцам»… в Воронеже, и, получив от них рекомендации,
объехал в течение недели города Ярославль, Кострому и Владимир, где имел
свидания с социал-демократическими деятелями (Варенцова, Богданов, Багаев и
др.). Результатом моего доклада по начальству была «ликвидация», во время
которой было арестовано несколько человек».
«Несколько человек» – это 51 член «Северного рабочего союза», его
законсервированная типография, искровский эмиссар Федор Гурвич и
подробнейшая информация о внутреннем состоянии социал-демократического
движения в России. Что ни говори – блестящая и образцовая операция полиции.
Как мы помним, ключ по стихотворению «Друг мой…» был задействован в России
еще летом 1900 года – в переписке с руководителем Псковской группой
содействия П. Лепешинским. Осенью 1901 года в Мюнхене у Ленина и Крупской
появились давно ожидаемые Глеб и Зинаида Кржижановские. До этого они жили на
станции Тайга под Томском, где Зинаида Павловна отбывала оставшийся год
ссылки. Вероятно там, в Мюнхене, и был супругам дан ключ Лепешинского. Ведь
все они были старыми друзьями по минусинской ссылке. Очень может быть, что к
этому времени переписка Лепешинского также находилась под жандармским
контролем и его шифр стал известен полиции. Тогда оперативность разбора ею
переписки с Кржижановскими становится более понятной.
Попадая в руки жандармов, революционная корреспонденция не только оседала в
архивах полиции. Охранники предпринимали все усилия, чтобы не дать
подпольщикам заподозрить, что их письма регулярно «разрабатывают» в «черных
кабинетах». Но как это можно было сделать практически? Ведь после проявления
химического письма уже невозможно было вернуть ему прежний вид. Но не будем
торопиться и дадим слово историку В. Н. Степанову:
«Зачастую в интересах политического сыска переписка Особым отделом не
прерывалась. «Специалисты» по подделке почерков изготовляли копию письма,
воспроизводившую все его мельчайшие особенности, которая и посылалась
адресату. Широко практикуя подделку писем, полиция получала возможность
контролировать через «черные кабинеты» переписку лиц, попавших в поле ее
зрения, и тем самым быть в курсе дел, как отдельных членов партии, так и той
или иной организации в целом» (110).
В штате Департамента полиции был некий В. Н. Зверев, выходец из Московского
охранного отделения – подлинный виртуоз по подделке любых почерков. В
жандармских документах указаний на такую практику можно найти множество.
Например:
«Все подобные письма калькируются, воспроизводятся химическим способом и
отправляются по назначению» (111) – это о письмах К. Захаровой. А вот о
переписке «Северного рабочего союза»: «Означенное письмо было воспроизведено
и отправлено по назначению» (112).
Поэтому нет ничего удивительного, что в архиве Н. К. Крупской запросто можно
обнаружить подделки, выполненные в полиции. А оригиналы их разрабатывались в
Петербурге.
С этой точки зрения интересно посмотреть на одно из писем И. Смидович от 30
декабря 1901 года. В современных публикациях указано, что в искровском
архиве находится подлинник письма, но утверждать это категорически вряд ли
кто возьмется. Мы уже знаем, что множество посланий «Димки» были перехвачены
жандармами, прекрасно знали они и оба ее шифра. Так что упомянутое нами
письмо могло вполне «задержаться» в «черном кабинете» и полиции. Сведения же
в нем содержались крайне важные – описание результатов поездки искровского
эмиссара в Петербург сразу же после разгрома там подполья в начале декабря
1901 года. Цитируем:
«Адрес Аркадия для писем следующий: Питер, Малая Морская, 16, Бруно К.
Шварц, Василию Ивановичу Курятникову. Ключ: стихотворение Некрасова «Меж
высоких хлебов затерялося», в письмах химией» (113).
«Аркадием» был выдающийся летучий агент «Искры» Иван Иванович Радченко.
Длительное время жандармам не удавалось прояснить его псевдоним. Но самого
революционера она прекрасно знала. Еще в январе 1902 года, филируя за
«Модной», агенты зафиксировали ее свидание с проживающим в Санкт-Петербурге
счетоводом конотопским мещанином Иваном Радченко, 27-ми лет.
Революционный послужной список «Аркадия» был велик – с 1898 года он под
руководством старшего брата Степана проходил подпольные науки в СПб. «Союзе
борьбы». А с возникновением «Искры» всецело примкнул к ней.
После разгрома Кишиневской типографии полиция выяснит, что первоначально у
супругов Риман (Леон Гольдман и Мера Гинзбург) проживал в качестве
квартиранта счетовод Иван Радченко. Каким «счетоводством» занимался он
вместе с Гольдманом станет ясно только в марте 1902 года. Но все розыски
Радченко успехов не дадут – к этому времени он уже будет нелегалом.
С февраля 1902 года по петербургскому адресу Курятникова пошли химические
шифрованные письма из-за границы. Адресовались они «Аркадию» и
«Касьяну». Неизвестному в полиции революционеру редакция «Искры» передавала
все уцелевшие после арестов связи. Так что значение «Аркадий» приобретал в
глазах сыщиков чрезвычайно высокое.
Письма на Курятникова перлюстрировались, дешифровывались и тщательно
изучались. Шифр, впрочем, был прост – даже не имея перехваченного письма И.
Смидович, определить ключ по стихотворению Некрасова «Похороны» не было
слишком сложной задачей.
Уже прокатилась по России волна опустошительных арестов, уже «Искра»
призвала своих агентов не употреблять слишком известных стихотворений и
поэтов. Но практически ничего не изменилось! Развязка наступила 27 августа
1902 года. В этот день жандармы арестовали Василия Курятникова. Адрес его
для переписки «Аркадия» был давно отменен, ибо из Киева редакции сообщили,
что «о Курятникове спрашивали, знали фамилию, но не знали города» (114).
Постоянно фиксируя неуемную деятельность «Аркадия-Касьяна» в Петербурге,
полиция никак не могла к нему подобраться. Решено было действовать через
Курятникова. На первом же допросе он сообщил следователям, что получал
письма для Ивана Радченко, с которым жил в 1900 году вместе на одной
квартире. Затем Радченко уехал, сославшись на болезнь матери. Лишь в 1901
году они снова встретились. Как отмечает полиция, Курятников «после
некоторых колебаний… написал совершенно откровенное показание в форме
заявления… в котором довольно объективно выяснил свою роль в передаче
заграничной корреспонденции».
Дальнейшие драматические (и одновременно – комические) события передает одно
из писем той поры:
«Его [Курятникова – А.С.] призывали в охрану и допрашивали, для кого он
получал письма, и он выдал Касьяна, хотя утверждал обратное, и наклеветал на
одно лицо совершенно непричастное (по его словам, чтобы спасти Касьяна).
Последний узнал об этом от него самого у него на квартире, где в соседней
комнате были шпионы, которые бросились за ним, когда он выскочил на лестницу
после заявления Курятникова, что ему не уйти, так как весь двор занят
полицией. Выхватив из двери ключ, он запер ее снаружи и успел удрать… Можно
судить поэтому, как его будут искать» (115).
Чудом Радченко и на этот раз удалось уйти от ареста. Его схватят 4 ноября
1902 года на ночном вокзале Пскова с паспортом на имя почетного гражданина
Моторина и с «чернильницей с химическим бесцветным составом». Ивана Радченко
ждала Петропавловская крепость, Восточная Сибирь… И еще долгая жизнь
русского революционера, инженера и организатора советской промышленности.
Оборвется она в 1942 году в самый разгар войны. Но не на фронте от вражеской
пули, а в сталинских лагерях…
…
Арест Ивана Радченко был во многом запоздалым шагом полиции. За восемь
месяцев ему, под постоянным жандармским прицелом, удалось то, что так
тщательно хотели ликвидировать охранники осенью и зимой 1901/1902 года.
«Аркадий» оказал решительное влияние на Петербургский «Союз борьбы» и его
руководство встало на искровские позиции. Он своими беспрестанными
разъездами от Самары до Баку создавал, собирал, связывал, налаживал разбитые
полицией искровские ячейки. Одна за другой местные организации вставали под
знамя «Искры». «Касьян» заложил основы транспортной организации «Искры»,
создав ее бюро. И главное – под его энергичным давлением в самый канун
ареста в Пскове был воссоздан Организационный комитет по созыву II съезда
РСДРП.
Конечно, ничего этого жандармы тогда не ведали. Поздней осенью 1902 года
новый директор Департамента полиции Лопухин с торжеством докладывал Николаю
II:
«Что касается группы «Искра», то ей нанесен решительный удар, так как она с
последними арестами 4 и 27 [в действительности – 28-го числа – А.С.]
минувшего ноября в Питере и Москве потеряла всех своих проживающих в России
нелегальных заграничных представителей и лучшие местные силы. Все
арестованные лица задержаны при этом с поличным».
Император наложил на документ соответствующую докладу резолюцию: «Весьма
успешно».
Было чему радоваться. Вслед за арестами в Пскове и Петербурге, когда за
решеткой оказались 12 активнейших искровцев (Радченко, Лепешинский,
Краснуха, Копп и др.), последовал разрушительный московский провал. Обе
столицы России были, по мнению жандармов, основательно вычищены от
искровской заразы.
В Москве же события разворачивались следующим образом. 30 августа 1902 года
туда прибыла нелегальная «Юлия Николаевна Каменская». На ее беду она сразу
обратилась за помощью к известной среди местных революционеров Анне Егоровне
Серебряковой. Никто не знал, что еще с народовольческих времен эта
обаятельная женщина служит агентом полиции. Во многом благодаря ей в Москве
громилось одно революционное подполье за другим. Так с первых шагов
очередной искровский представитель оказался под наблюдением охранки. За
личностью Каменской скрывалась разыскиваемая полицией 28-ми летняя Вера
Васильевна Гурвич, урожденная Кожевникова, жена врача, окончившая курс СПб.
женской гимназии. Мужем Веры был не раз нами упомянутый Федор Ильич Гурвич
(он же Дан). Кожевникова стала известна полиции с 1895 года как периферийный
работник СПб.«Союза борьбы». Сосланная вместе с мужем в Орлов, она в 1900
году возвратилась в Петербург. Там в 1901 году Вера вновь была привлечена к
дознанию по делу объединенной организации «Рабочее знамя и Социалист». Не
дожидаясь ареста, революционерка скрылась в Германии.
В Берлине ее ждал вернувшийся из ссылки муж и она становится одной из
активисток искровской группы содействия. Ей поручаются ответственные дела.
Так во время переезда редакции «Искры» из Мюнхена в Лондон, Вере доверили
выпуск очередных номеров в Германии. Весной 1902 года Федор Гурвич был
арестован в России. И Вера решает ехать нелегально в Москву, где в это время
сидел в Таганской тюрьме Федор Ильич.
28 августа 1902 года Надежда Крупская проинформировала Ивана Радченко: «К
Старухе [Москва – А.С.] поехала Наташа (жена Виктора)» (116). «Наташа» и
«Виктор» – Вера и Федор Гурвичи.
Попав с первых шагов в проследки охранки, «Наташа» длительное время не
чувствовала слежки. Между тем каждый ее шаг фиксировался, а заграничная
переписка тщательно перлюстрировалась. Сохранилось значительное количество
перехваченных писем. Но в подлинниках осталось всего два – оба они содержат
шифр, разобранный в московской охранке.
Первое письмо датируется 13 октября 1902 года. Начинается оно так:
«Простите, дорогие друзья, что так редко пишу… Вероятно мой геноссе [Глафира
Окулова – А.С.] вам сообщил о нашем свидании с 17091422242628, он произвел
на нас чудное впечатление…» (117).
Лишь этот фрагмент сохранился в расшифровке полиции. Здесь был все тот же
мудреный ключ, задействованный искровцами в Киеве с осени 1901 года. Однако
примененный для построения алфавит был значительно короче – 29 букв (см.
таблицу 8).
(См. Таблица 8)
По приведенному в таблице ключу прочесть шифр Гурвич-Кожевниковой легко: «…
о нашем свидании с Горьким…»
Так что у истоков «романа» Максима Горького с большевиками стояла будущая
меньшевичка Вера Кожевникова. И с самого начала за этой «интимной связью»
негласно подсматривала охранка.
Ключ «Северно» следует, вероятно, читать как «Северное…» Дальше может быть
масса вариантов. Некоторый свет на ключевую фразу «Наташи» проливает ее
более раннее письмо от 13 сентября 1902 года:
«Я от вас не получила ни одного письма… Может быть вы забыли, что я вам
давно писала, что четвертое слово надо вычеркнуть. Обратите на это внимание,
боюсь, что вы меня не понимаете» (118).
Из этого следует, что ключевая фраза «Наташи» состояла, в конечном итоге, из
трех слов. Но только первое из них нам известно. Интересно, что муж Веры
(Федор Дан) имел аналогичный шифр – ключевую фразу из трех слов при азбуке в
29 букв.
Раньше мы уже выяснили, что мудреный ключ начал внедряться в искровских
организациях через берлинцев. Кстати, сама Вера Кожевникова вышла из той же
группы содействия, что и Афанасьева с Кузнецовой. Но в данном случае мы
видим переписку не с Берлином, а с редакцией «Искры» – Надежда Крупская
постепенно осваивала новую для себя систему шифрования.
Второе письмо Кожевниковой-Гурвич, содержащее цифровую криптограмму,
написано через месяц – 13 ноября 1902 года, незадолго до ареста московских
искровцев. Речь в нем снова идет о М. Горьком. Однако ключ к шифру уже иной.
Но полиция читает и его. Искровка сообщила Крупской пароль к писателю: «От
вересаевской Наташи». Стоит напомнить, что прототипом этого персонажа
Вересаева была его троюродная сестра Инна Смидович, хорошо знакомая Вере по
совместной работе в Петербурге, Орлове, Берлине и Мюнхене! Так что пароль
придуман совсем не случайно.
Затем Кожевникова пишет о неизвестной личности, явившейся к Горькому и
заявившей, что писатель должен иметь «дело не с нами, а с ним». Дальше
цитируем по тексту:
«Сей же неизвестный господин с нами не повидался, и мы не имеем возможности
его найти. Он назвал себя 26-1, 1-5, 2-3, 7-6, 16-2, 3-5, 4-2, 1-11, 3-9,
7-5, 11-4, 12-1, 22-5, 31-4. Теперь нам очень важно знать, кто это такое –
наш ли это человек» (119).
Шифр к этому письму так же стал известен полиции. Им была поэма Некрасова
«Саша». Ключ принадлежал Глафире Окуловой. В отличие от «Наташи», ее послал
в Москву искровский Самарский центр. 8 сентября 1902 года Глеб Кржижановский
сообщил в редакцию:
«Зайчик [Окулова – А.С.]… направлен нами на продолжительный срок к Старухе
[в Москву – А.С.] для подкрепления тамошних сил. Будет писать вам запасным
«Саша» Некрасова» (120).
По этому ключу шифр читается как: «Он назвал себя Г. номером первым».
Письмо искровки показательно тем, что его расшифровали одновременно и
Крупская и охранка! Причем в Лондоне это сделали в части приведенной
криптограммы неверно. Значит, за границу ушла подделка письма! И возможно,
что ошибку в шифре в нем допустили жандармские специалисты. Полиция вела
слежку за Кожевниковой и Окуловой безукоризненно. Вся их переписка
копировалась, изучалась и отправлялась дальше. Но ни разу они не заметили в
получаемых ими письмах чего-то тревожного. Осенью 1902 года наступила
развязка. При подготовке арестов в Петербурге Департамент решил одновременно
вычистить и Москву. 28 ноября на заседании московского комитета РСДРП была
арестована «Наташа». А 9 декабря такая же участь постигла Г. Окулову. Москва
в который раз осталась без искровских представителей.
В начале 1902 года вышла книга В. И. Ленина «Что делать?» Процитируем
некоторые строки из этой выдающейся работы: «Мы идем тесной кучкой по
обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех
сторон врагами и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы
соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться
с врагами…» Эти возвышенные строки вождь большевиков относил к искровцам.
А следующий пассаж обращен к революционерам-кустарям, как любил их именовать
сам Владимир Ильич:
«Новые ратники шли в поход с удивительно первобытным снаряжением и
подготовкой. В массе случаев не было даже почти никакого снаряжения и ровно
никакой подготовки. Шли на войну, как мужики от сохи, захватив одну только
дубину» (121).
Весь 1902 год шла опустошительная травля искровцев. Но ни Ленин, ни его
товарищи не понимали, что шифры, которым они полностью доверялись, и были
той самой сохой и кустарничеством. Мы проследили целый год бескомпромиссной
схватки жандармов и революционеров (с осени 1901 по осень 1902 годов), и
везде одним из существенных факторов разгрома искровских групп были их
совершенно неудовлетворительные шифры, неумелое их применение и удивительная
самонадеянность.
Царская полиция, пройдя через кровавую борьбу с народовольчеством, имела к
началу ХХ века огромный опыт по преследованию революционеров. Против
вчерашних студентов боролись матерые жандармы, талантливые сыщики и
дешифровщики. Все это так! Однако было одно «но»! Полиция защищала режим,
который к началу ХХ века практически исчерпал себя. С бурным революционным
потоком уже не смогла бы справиться никакая политическая полиция! А создание
РСДРП становилось делом ближайшего времени.
Вернуться к оглавлению
Здесь читайте:
Андрей Синельников (авторская
страница).
Синельников А.В. Шифры советской разведки.
Члены "Народной Воли" и др.
: |
АБ
| БА | ВА | ГА | ДА | ЕА | ЖА | ЗА | ИА | КА | ЛА | МА | НА | ОА | ПА | РА | СА | ТА | УА | ФА | ХА | ЦА | ЧА | Ш-ЩА | ЭА | ЮА | ЯА |
(биографический указатель)
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель)
Царские жандармы
(сотрудники III отделения, Департамента полиции и др.)
А.П.Мартынов.
Моя служба в
Отдельном корпусе жандармов. В кн.: "Охранка". Воспоминания
руководителей политического сыска. Тома 1 и 2, М., Новое литературное
обозрение, 2004.
Заварзин П.П.
Работа тайной
полиции. В кн.: "Охранка". Воспоминания руководителей политического
сыска. Тома 1, М., Новое литературное обозрение, 2004. Заварзин П.П.
Жандармы и
революционеры. В кн.: "Охранка". Воспоминания руководителей
политического сыска. Тома 2, М., Новое литературное обозрение, 2004. Васильев А.Т.
Охрана:
русская секретная полиция. В кн.: "Охранка". Воспоминания
руководителей политического сыска. Тома 2, М., Новое литературное обозрение,
2004. Герасимов А.В.
На лезвии с террористами. В кн.: "Охранка". Воспоминания руководителей
политического сыска. Тома 2, М., Новое литературное обозрение, 2004.
|
