|
|
 |
Процесс антисоветского троцкистского центра |
1937 г. |
ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАХРОНОС:В ФейсбукеВКонтактеВ ЖЖФорумЛичный блогРодственные проекты:РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
Процесс антисоветского троцкистского центра(23–30 января 1937 года) УТРЕННЕЕ ЗАСЕДАНИЕ 24 ЯНВАРЯДопрос подсудимого РадекаПредседательствующий: Заседание продолжается. Приступаем к допросу подсудимого Радека. Подсудимый Радек, вы подтверждаете свои показания, которые давали на предварительном следствии в декабре? Радек: Подтверждаю. Вышинский: Расскажите коротко о вашей прошлой троцкистской деятельности.
* * * Из дальнейших показаний Радека выясняется, что в партию он вернулся двурушником; вскоре после возвращения из ссылки Радек восстановил свои троцкистские связи и по коренным вопросам политики продолжал придерживаться троцкистских взглядов. * * * Вышинский: С кем из троцкистов вы сохранили связь? Радек: Я был связан дружбой с Мрачковским, был связан старой дружбой с И. Н. Смирновым, связан с Дрейцером, с его ближайшим помощником Гаевским, не говоря уже о моих старых личных друзьях, с которыми я был связан, – с Пятаковым, Преображенским, Смилгой, Серебряковым. Вышинский: Это было в 1930–31 гг.? Радек: Да, это было в 1930 и 1931 гг. Уже тогда, в 1931 году, я переоценивал силу сопротивления кулачества, испугался затруднений и стал, таким образом, отражением враждебных пролетариату сил. Вышинский: Когда вы узнали о существовании и деятельности объединенного центра? Радек: Я узнал о возникновении его в ноябре 1932 года. Вышинский: От кого? Радек: Предварительно о том, что готовится, я узнал из письма Троцкого ко мне в феврале – марте 1932 года. О самом факте возникновения организации я узнал от Мрачковского в ноябре 1932 года. Вышинский: Что же Троцкий вам тогда писал? [c.52] Радек: Троцкий сообщал, что сведения, какими он располагает, приводят к выводу, что я убедился в его правоте в том, что без реализации троцкистских требований политика упрется в тупик. Далее Троцкий писал, что, так как он знает меня, как активного человека, он убежден, что я вернусь к борьбе. Вышинский: Что же, Троцкий призывал вас к борьбе? Радек: В конце письма Троцкий, примерно, говорил: “Вы должны учесть опыт предыдущего периода и понимать, что нет у вас возврата к старому, что борьба вошла в новый фазис и что новое в этом фазисе состоит в том, что или мы будем уничтожены совместно с Советским Союзом, или надо поставить вопрос об устранении руководства”. Слово “террор” не было брошено, но когда я прочел “устранение руководства”, то мне стало ясно, о чем Троцкий думает. Вышинский: Как вы приняли это письмо? Радек: Троцкий сообщал, что не только троцкисты, но и зиновьевцы решили вернуться к борьбе и что ведутся переговоры об объединении. Я не дал никакого ответа, считая, что тут нужно продумать до конца. Приблизительно к концу сентября или октября 1932 года я принял решение о возвращении на путь борьбы. Произошел разговор между мною и Мрачковским, которому я сказал: “Я решил итти с вами совместно”. В свою очередь, я спросил его, как они себе представляют борьбу и как далеко продвинулось дело сближения с зиновьевцами. Вышинский: Что вам ответил Мрачковский? Радек: Он ответил совершенно определенно, что борьба вошла в террористическую фазу и для реализации этой тактики мы теперь объединились с зиновьевцами и возьмемся за подготовительную работу. Вышинский: Какую подготовительную работу? Радек: Ясно, что раз новым положением был террор, то подготовительная работа должна была заключаться в собирании и создании террористических кадров. После Мрачковский мне сказал, что так как борьба предстоит очень острая и жертвы будут громадные, то мы бы хотели сохранить известные кадры на случай поражения, т. е. на случай ареста, и сказал, что “поэтому мы тебя и не ввели в первый центр”. Говорил он это обо мне, Пятакове и Серебрякове. Вышинский: Известно ли вам было от Мрачковского о подготовке террористических актов против руководителей партии и правительства? Радек: В апреле 1933 года Мрачковский меня запросил, не могу ли я ему назвать среди троцкистов человека, который взялся бы за организацию террористической группы в Ленинграде. Вышинский: Против кого? Радек: Против Кирова, понятно. Вышинский: И что же? Радек: Я ему назвал такого человека. Вышинский: Кто это? Радек: Пригожин. Вышинский: Это было в апреле 1933 года? Радек: Да. Вышинский: А когда был убит Киров? [c.53] Радек: Киров был убит в декабре 1934 года. Вышинский: Следовательно, за много месяцев до этого злодейского Преступления вам, Радеку, было известно, что троцкисты готовят убийство Кирова? Радек: Мрачковский мне тогда сказал, что в Ленинграде зиновьевцы готовят покушение, и я совершенно ясно знал, что дело идет о Кирове.
* * *
На вопрос тов. Вышинского, – знал ли подсудимый, кто был руководителем террористической группы виновьевцев в Москве, – Радек отвечает: – Это я узнал от Дрейцера. Дрейцер сказал мне: “Общее руководство у Бакаева по линии зиновьевцев, как у Мрачковского – в нашей организации троцкистов. В Москве руководит Рейнгольд”.
* * *
Вышинский: Таким образом, вы были полностью осведомлены в деятельности этих террористических групп? Радек: Конечно, как член центра, я был полностью осведомлен. Вышинский: И вы были осведомлены о том, что идет практическая подготовка убийств? Радек: О практической подготовке, собирании кадров, организации этих кадров, обучении этих кадров я знал, как соучастник троцкистско-зиновьевского блока, от начала его возникновения. Вышинский: В том числе и как соучастник террористических актов, одним из которых явилось убийство Кирова? Радек: В том числе и террористических актов, одним из которых явилось убийство Кирова. Вышинский: Таким образом, можно считать установленным, что . вы о терроре узнали от Мрачковского? Радек: Да. Вышинский: Это было до того, как вы получили письмо от Троцкого? Радек: Это было после получения письма от Троцкого. Письмо от Троцкого было получено в феврале или марте 1932 года. Вышинский: Если правильно говорят материалы предварительного следствия, то весною 1932 года вы были в Женеве? Радек: Да. Вышинский: В Женеве вы встречались с кем-либо и говорили на подобного рода темы? Радек: В Женеве единственным троцкистом, с которым я имел встречу, был В. Ромм. Он мне привез письмо от Троцкого. Вышинский: Что вам известно о террористической деятельности других групп? Радек: Я знал в 1934 году о формировании группы под руководством Фридлянда. Заместитель Дрейцера Гаевский меня известил, что формируется группа серьезных людей, что она теперь не будет действовать, а это будет резерв на случай провала. Пятаков сказал о том, что украинский центр – он назвал Коцюбинского, Голубенко и, кажется, Логинова – формирует террористическую группу, которая будет действовать против руководителей коммунистической партии и советского правительства Украины. [c.54] Что касается сибирской группы, то Пятаков мне оказал, что она там формируется; как будто назвал при этом и фамилию Муралова. Кроме этого он говорил, что в Туле возникла или возникает какая-то террористическая группа… Вышинский: Пятаков назвал вам фамилии? Радек: Он не назвал фамилий руководителей, но сказал, что эта группа связана с Дитятевой. Кроме того, мне значительно позже, в 1935 году, было известно о формировании Белобородовым группы в Ростове-на-Дону. Было также известно, что Мдивани сформировал группу. В 1936 году я узнал о зиновьевской группе, это была группа Закса-Гладнева, с которой был связан в Москве мой сотрудник Тивель.
* * *
Далее государственный обвинитель задает подсудимому Радеку ряд вопросов о его связях с террористическими группами и, в частности, с группой Пригожина.
* * *
Вышинский: Группа была создана вами? Радек: Группа была создана Пригожиным. Вышинский: Это был человек, посланный вами на это дело? Радек: Человек, найденный мною для организации террористической группы. Я ему сказал: “Задача центра сформировать в Ленинграде террористическую группу, подбери людей и покажи, как дело выглядит”. Вышинский: Кто же руководил Пригожиным в этой подготовительной работе? Радек: Я, Радек. Вышинский: О кем еще вы говорили о терроре? Радек: Я говорил с членами центра, с которыми мне приходилось встречаться и с которыми я должен был разрешать известные вопросы. Вышинский: Кого вы можете назвать? Радек: Я называл Преображенского. Могу назвать, с кем был разговор в общей форме – со Смилгой. Вышинский: А группа правых? Радек: Само собою, я был с Бухариным связан. Вышинский: Даже само собою понятно! Какие вы можете назвать конкретные факты о связях с группой правых? Радек: У меня была связь только с Бухариным. Томского я видел только в 1933 году, когда он говорил в очень острой форме о внутрипартийном положении. Вышинский: Какие у вас были разговоры с Бухариным? Радек: Если это касается разговоров о терроре, то могу перечислить конкретно. Первый разговор был в июне или июле 1934 года, после перехода Бухарина для работы в редакцию “Известий”. В это время мы с ним заговорили, как члены двух контактирующихся центров. Я его спросил: “Вы встали на террористический путь?” Он сказал: [c.55] “Да”. Когда я его спросил, кто руководит этим делом, то он сказал об Угланове и назвал себя, Бухарина. Во время разговора он мне сказал, что надо готовить кадры из академической молодежи. Технические и всякие другие конкретные вещи не были предметом разговора с нашей стороны. Мрачковский при встрече пытался поставить этот вопрос Бухарину, но Бухарин ему ответил: “Когда тебя назначат командующим всеми террористическими организациями, тогда тебе все на стол выложим”. Вышинский: Дальше какие у вас были разговоры? Радек: Дальнейшие наши разговоры касались политических последствий убийства Кирова. Мы пришли к убеждению, что это убийство не дало тех результатов, которых от него могли ждать организаторы убийства. Оно не оправдало себя, не было ударом по ЦК, не вызвало сочувствия в народных массах, как рассчитывали троцкисты-зиновьевцы, а, наоборот, дало объединение народных масс вокруг ЦК, оно привело к аресту большого количества зиновьевцев и троцкистов. Мы уже тогда сказали себе: или этот акт, как результат тактики единичного террора, требует окончания террористической акции, или он требует итти вперед к групповому террористическому акту. Бухарин мне сообщил, что у них в центре многие думают, что было бы легкомыслием и малодушием на основе результатов убийства Кирова отказываться вообще от террора, что, наоборот, нужно перейти к планомерной, продуманной, серьезной борьбе, от партизанщины – к плановому террору. По этому вопросу я говорил в июле 1935 года и с Бухариным, и с Пятаковым, и с Сокольниковым. Вышинский: Вы стояли за первую или за вторую систему террористической борьбы? Радек: Я стоял за старую систему до момента, когда пришел к убеждению, что эта борьба вообще есть партизанщина. Потом я стоял за планомерную террористическую борьбу. Вышинский: Придя к заключению о том, что необходимо перейти к групповому террору, вы приняли какие-либо меры к тому, чтобы эту борьбу организовать? Радек: Принял. Поставил в июле 1935 года сначала перед Пятаковым, а после в разговоре перед Сокольниковым вопрос: мы продолжаем борьбу или ликвидируем ее? Вышинский: Каков был ответ? Радек: Ответ был: “Продолжаем”. Тогда мы решили покончить с таким положением, когда никто не несет ответственности за террористическое дело. Мы решили вызвать Дрейцера, которого считали наиболее подходящим для руководства террористическими актами после ареста Мрачковского, с ним выяснить, что он полагает делать, и совместно выработать план. Вышинский: Следовательно, раньше всего вы захотели объединить руководство террористическими группами? Радек: Да. Вышинский: И кого наметили в качестве руководителя? Радек: Дрейцера. Вышинский: Вы связались с ним? [c.56] Радек: Я Дрейцеру написал письмо, сам ехать к нему в Кривой Рог не мог. Проходит несколько месяцев, а от Дрейцера ответа нет; затем наступили новые события: декабрьская инструкция Троцкого, который поставил все вопросы во весь рост. Здесь уже шла речь не о плане, а гораздо шире. Вышинский: В каком году это было? Радек: В 1935 году. Я написал Дрейцеру письмо в категорической форме, что “к концу февраля, к началу марта, ты должен быть” и получил от него ответ: “Приеду”. Вышинский: Пока вы выясняли ваши силы, искали Дрейцера, все эти группы продолжали существовать, и действовать? Радек: Они продолжали существовать и действовали. Вышинский: Подсудимый Радек, сообщите, пожалуйста, суду о содержании вашей переписки с Троцким, касающейся вопросов, если можно так выразиться, внешней политики. Радек: У меня было три письма Троцкого: в апреле 1934 года, в декабре 1935 года и в январе 1936 года. В письме от 1934 года Троцкий ставил вопрос так: приход к власти фашизма в Германии коренным образом меняет всю обстановку. Он означает войну в ближайшей перспективе, войну неизбежную, тем более, что одновременно обостряется положение на Дальнем Востоке. Троцкий не сомневается, что эта война приведет к поражению Советского Союза. Это поражение, писал он, создает реальную обстановку для прихода к власти блока, и из этого он делал вывод, что блок заинтересован в обострении столкновений. Троцкий указывал в этом письме, что он установил контакт с неким дальне-восточным и неким средне-европейским государствами и что он официозным кругам этих государств открыто сказал, что блок стоит на почве сделки с ними и готов на значительные уступки и экономического и территориального характера. Он требовал в письме, чтобы мы в Москве использовали возможность для подтверждения представителям соответствующих государств нашего согласия с этими его шагами. Содержание письма я сообщил Пятакову. Сокольников навестил меня в редакции “Известий” и сообщил мне содержание разговора между ним и г. ..... Сокольников говорил: “Представьте себе, веду в НКИД официальные переговоры. Разговор кончается. Переводчик и секретарь вышли. Официальный представитель одного иностранного государства г. ..... очутился передо мной и поставил вопрос: “Знаю ли я о предложениях, которые Троцкий сделал его правительству”. Я, говорит Сокольников, ответил, что знаю, что это серьезные предложения и советы, и что я и мои единомышленники с ними согласны. Сокольников сказал также, что Каменев его раньше предупреждал о том, что к нему или ко мне могут обратиться представители иностранной державы. Через Ромма, который в мае уезжал за границу, я послал Троцкому письмо, в котором сообщил о получении его директивы и о том, что мы между собой сговорились не выходить в наших шагах здесь дальше завизирования его мандата на переговоры с иностранными государствами, Кроме того, я добавил; не только мы официально, как центр, [c.57] но я лично одобряю то, что он ищет контакта с иностранными государствами. Вышинский: Это было в мае 1934 года? Радек: Это было в мае 1934 года. Осенью 1934 года, на одном дипломатическом приеме известный мне дипломатический представитель среднеевропейской державы присел ко мне и начал разговор. Он сказал: “Наши руководители (он это сказал конкретнее) знают, что господин Троцкий стремится к сближению с Германией. Наш вождь спрашивает, что означает эта мысль господина Троцкого? Может быть, это мысль эмигранта, когда ему ив спится? Кто стоит за этими мыслями?” Ясно было, что меня спрашивают об отношении блока. Я сказал ему, что реальные политики в СССР понимают значение германо-советского сближения и готовы пойти на уступки, необходимые для этого сближения. Этот представитель понял, что раз я говорил о реальных политиках, значит есть в СССР реальные политики и нереальные политики; нереальные – это советское правительство, а реальные – это троцкистско-зиновьевский блок. И понятен был смысл того, что я сказал: если блок придет к власти, он пойдет на уступки для сближения с вашим правительством и со страною, которую оно представляет. Давая этот ответ, я понимал, что совершаю акт, недопустимый для гражданина Советского Союза. Вышинский: Это все связано с первым письмом? Радек: Это было в результате первого письма, но это был не единственный результат этого письма. Вышинский: Между апрелем и ноябрем 1934 года были у вас на темы, связанные с этим письмом, разговоры с другими членами центра? Радек: Я информировал об этом Пятакова, Сокольникова, Серебрякова. Вышинский: Вы им говорили также о самом содержании письма Троцкого? Радек: О содержании письма Троцкого я говорил с полной точностью. Вышинский: Там какие стояли вопросы? Радек: Победа фашизма в Германии, усиление японской агрессии, неизбежность войны этих государств против ССОР, неизбежность поражения СССР, необходимость для блока, если он придет к власти, итти на уступки. Вышинский: Значит, вы были заинтересованы в ускорении войны и заинтересованы в том, чтобы в этой войне СССР пришел к поражению? Как было сказано в письме Троцкого? Радек: Поражение неизбежно, и оно создает обстановку для нашего прихода к власти, поэтому мы заинтересованы в ускорении войны. Вывод: мы заинтересованы в поражении. Вышинский: А вы были за поражение или за победу СССР? Радек: Все мои действия за эти годы свидетельствуют о том, что я помогал поражению. Вышинский: Эти ваши действия были сознательными? Радек: Я в жизни несознательных действий, кроме сна, не делал никогда. (Смех.) [c.58] Вышинский: А это был, к сожалению, не сон? Радек: Это, к сожалению, был не сон. Вышинский: А было явью? Радек: Это была печальная действительность. Вышинский: Да, печальная для вас действительность. Вы говорили с членами центра о пораженчестве? Радек: Мы приняли это для выполнения. Вышинский: Было ли что-нибудь практически сделано вами лично и вашими сообщниками по претворению в жизнь этой директивы? Радек: Понятно, что мы действовали. Вышинский (к Пятакову): Вы подтверждаете свою осведомленность о письме Троцкого на имя Радека? Пятаков: Я уже вчера показывал и подтверждаю, что это полностью соответствует действительности. Вышинский (к Сокольникову): Такой же вопрос. Сокольников: Мне тоже это известно. Вышинский: Вы также разделяли эту позицию? Сокольников: Да. Вышинский (к Серебрякову): Вы также разделяли эту позицию пораженчества? Серебряков: Я не возражал. Вышинский (к Радеку): Вы сказали, что было и второе письмо – в декабре 1935 года. Расскажите о нем. Радек: Если до этого времени Троцкий там, а мы здесь, в Москве, говорили об экономическом отступлении на базе Советского государства, то в этом письме намечался коренной поворот. Ибо, во-первых, Троцкий считал, что результатом поражения явится неизбежность территориальных уступок, и называл определенно Украину. Во-вторых, дело шло о разделе СССР. В-третьих, с точки зрения экономической, он предвидел следующие последствия поражения: отдача не только в концессию важных для империалистических государств объектов промышленности, но и передача, продажа в частную собственность капиталистическим элементам важных экономических объектов, которые они наметят. Троцкий предвидел облигационные займы, т.е. допущение иностранного капитала к эксплоатации тех заводов, которые формально останутся в руках Советского государства. В области аграрной политики он совершенно ясно ставил вопрос о том, что колхозы надо будет распустить, и выдвигал мысль о предоставлении тракторов и других сложных с.-х. машин единоличникам для возрождения нового кулацкого слоя. Наконец, совершенно открыто ставился вопрос о необходимости возрождения частного капитала в городе. Ясно было, что шла речь о реставрации капитализма. В области политической новой в этом письме была постановка вопроса о власти. В письме Троцкий сказал: ни о какой демократии речи быть не может. Рабочий класс прожил 18 лет революции, и у него аппетит громадный, а этого рабочего надо будет вернуть частью на частные фабрики, частью на государственные фабрики, которые будут находиться в состоянии тяжелейшей конкуренции с иностранным капиталом. Значит – будет крутое ухудшение положения рабочего [c.59] класса. В деревне возобновится борьба бедноты и середняка против кулачества. И тогда, чтобы удержаться, нужна крепкая власть, независимо от того, какими формами это будет прикрыто. Если хотите аналогий исторических, то возьмите аналогию с властью Наполеона I и продумайте эту аналогию. Наполеон I был не реставрацией – реставрация пришла позже, а это было попыткой сохранить главные завоевания революции, то, что можно было из революции сохранить. Это было новое. Он отдавал себе отчет в том, что хозяином положения, благодаря которому блок может притти к власти, будет фашизм, с одной стороны германский фашизм и военный фашизм другой – дальневосточной – страны. А новым в практических выводах было то, что придется согласовать специально эту деятельность, касающуюся вредительства, с тем партнером, при помощи которого блок только и может притти к власти. Выло еще одно очень важное в этой директиве, а именно – формулировка, что неизбежно выравнивание социального строя СССР с фашистскими странами-победителями, если мы вообще хотим удержаться. Вот эта идея выравнивания, которая была псевдонимом реставрации капитализма, и была тем специфически новым, что бросилось сразу нам в глаза, когда мы эту директиву получили. Вышинский: Значит, если коротко суммировать содержание этого письма, то к чему сводятся основные пункты? Радек: Мы оставались на позиции 1934 года, что поражение неизбежно. Вышинский: И какой отсюда вывод? Радек: Вывод из этого неизбежного поражения тот, что теперь открыто был поставлен перед нами вопрос о реставрации капитализма. Вышинский: Значит, эта реставрация капитализма, которую Троцкий называл выравниванием социального строя СССР с другими капиталистическими странами, мыслилась, как неизбежный результат соглашения с иностранными государствами? Радек: Как неизбежный результат поражения СССР, его социальных последствий и соглашения на основе этого поражения. Вышинский: Дальше? Радек: Третье условие было самым новым для нас – поставить на место советской власти то, что он называл бонапартистской властью. А для нас было ясно, что это есть фашизм без собственного финансового капитала, служащий чужому финансовому капиталу. Вышинский: Четвертое условие? Радек: Четвертое – раздел страны. Германии намечено отдать Украину; Приморье и Приамурье – Японии. Вышинский: Насчет каких-нибудь других экономических уступок говорилось тогда? Радек: Да, были углублены те решения, о которых я уже говорил. Уплата контрибуции в виде растянутых на долгие годы поставок продовольствия, сырья и жиров. Затем – сначала он сказал это без цифр, а после более определенно – известный процент обеспечения победившим странам их участия в советском импорте. Все это в совокупности означало полное закабаление страны. [c.60] Вышинский: О сахалинской нефти шла речь? Радек: Насчет Японии говорилось – надо не только дать ей сахалинскую нефть, но обеспечить ее нефтью на случай войны с Соединенными Штатами Америки. Указывалось на необходимость не делать никаких помех к завоеванию Китая японским империализмом. Вышинский: А насчет придунайских стран? Радек: О придунайских и балканских странах Троцкий в письме говорил, что идет экспансия немецкого фашизма, и мы не должны ничем мешать этому факту. Дело шло, понятно, о прекращении всяких наших отношений с Чехословакией, которые были бы защитой для этой страны. Вышинский: В этом письме содержались указания о необходимости расширения и активизации вредительской, террористической, диверсионной деятельности? Радек: Эта деятельность увязывалась со всей программой и на нее указывалось, как на один из самых важных рычагов прихода к власти. В связи с войной говорилось о необходимости разложения троцкистами армии. Вышинский: А насчет оборонной промышленности не говорилось? Радек: Говорилось специально. Диверсионная деятельность троцкистов в военной промышленности должна быть согласована с теми партнерами, с которыми удастся заключить соглашение, т.е. со штабами соответствующих иностранных государств. Вышинский (к Пятакову): Подсудимый Пятаков, когда вы давали указания Норкину в случае войны произвести поджог Кемеровского химкомбината, вы исходили из какой-нибудь общей установки? Пятаков: Я исходил из тех установок о “конкретизации”, которые были даны Троцким. Вышинский: А ваши разговоры с Сокольниковым имели место после возвращения в 1935 году из Берлина, после личного свидания с Троцким? Пятаков: После. Вышинский: А в личном свидании с Троцким были сформулированы эти требования? Пятаков: Безусловно. Вышинский (к Радеку): Не было ли речи относительно железнодорожного транспорта? Радек: Вся конкретизация касалась войны, так что для транспорта не могло быть исключения. Вышинский: Подсудимый Серебряков, вы помните разговор с Радеком о письме Троцкого в 1935 году? Серебряков: Да. Вышинский: Увязывал ли Радек директиву Троцкого с вашей преступной деятельностью в области транспорта? Серебряков: Это, естественно, увязывалось у меня. Еще в 1934 году и в декабре 1935 года, когда мы обменивались мнениями с Лившицем, который был в то время заместителем народного комиссара путей сообщения, мы говорили, что в определенный период могли встать вопросы [c.61] активизации диверсионной и вредительской деятельности на транспорте. Вышинский: Вы говорили с Лившицем? Серебряков: Да. Тогда мы предполагали, что возможна загрузка, зашивка важнейших узлов в целях срыва перевозок. Вышинский: А относительно организации диверсионных актов? Серебряков: Вопрос ставился в такой плоскости, что нужно усилить вербовку кадров для диверсионных актов. Вышинский: Обвиняемый Лившиц, что вы об этом скажете? Лившиц: Подтверждаю разговор насчет усиления вербовки членов организации для диверсионных актов и проведения вредительских актов во время войны. Вышинский: Вы были заместителем наркома путей сообщения и в это время обсуждали вопрос о том, как сорвать движение на железных дорогах на случай войны? Лившиц: Да. Я считал, что, раз мы ведем борьбу за приход к власти троцкистско-зиновьевского блока, необходимо это делать. Вышинский: О чем вы говорили с Пятаковым? Лившиц: О той работе, которую ведут троцкисты на транспорте, т. е. о срыве приказов, обеспечивающих улучшение работы железнодорожного транспорта. Вышинский: Давал ли вам Пятаков прямые директивы и указания усилить вредительскую и диверсионную работу на транспорте? Лившиц: Давал. Вышинский: Вы их принимали? Лившиц: Да. Вышинский: Выполняли? Лившиц: Да, то, что смог, – выполнял. Вышинский: Вредили? Лившиц: Да. Вышинский: Срывали работу? Лившиц: Да.
* * *
Государственный обвинитель снова переходит к допросу Радека, выясняя отношение подсудимого к письму Троцкого в декабре 1935 года и директивам, привезенным Пятаковым от Троцкого. На вопрос государственного обвинителя тов. Вышинского, к чему сводилась программа Троцкого в 1935 году, Радек отвечает: – В 1935 году был поставлен вопрос – итти назад к капитализму.
* * *
Вышинский: До каких пределов? Радек: То, что предлагал Троцкий, было без пределов. До таких пределов, каких затребует противник. Вышинский: Значит поражение опять-таки стояло в порядке дня? Радек: Да, новое теперь было то, что поражение связывалось с иностранными указаниями. Вышинский: То есть здесь имеется уже прямое согласование с иностранными генштабами, – а раньше этого не было? [c.62] Радек: Раньше этого не было. Вышинский: Это заставило вас задуматься? Радек: Заставило больше задуматься не только это, но и та обстановка, которая была в стране раньше – в 1934 году и потом. Вышинский: Пятаков говорил вам о своей поездке в Осло? Радек: Поездка Пятакова была результатом нашего совещания. Мы пришли к убеждению, что я должен использовать лежащее у меня троекратное приглашение для поездки в Осло с докладом студенчеству. Если бы Пятаков не имел командировки, я, имея это разрешение, поехал бы с этим докладом в Осло, чтобы, безусловно, повидать Троцкого. Вышинский: Так что намечалась ваша поездка за границу? Радек: Или моя, или Пятакова. Мы решили для себя, что за директиву Троцкого мы не можем брать на себя ответственность. Мы не можем вести вслепую людей. Мы решили созвать совещание. Пятаков поехал к Троцкому. Я не знаю, почему Пятаков не говорил об этом здесь, хотя это, пожалуй, было самое существенное в его разговоре с Троцким, когда Троцкий сказал, что совещание есть провал или раскол. Пятаков вернулся и рассказал о своем разговоре с Троцким. Тогда же мы решили, что мы созываем совещание, несмотря на запрет Троцкого. И это было в тот момент, который для нас всех внутренне означал: пришли к барьеру. Прерывали ли мы деятельность после того, как получили директиву? Нет. Машина крутилась и в дальнейшем. Вышинский: Вывод какой? Радек: Поэтому вывод: реставрация капитализма в обстановке 1935 года. Просто – “за здорово живешь”, для прекрасных глаз Троцкого – страна должна возвращаться к капитализму. Когда я это читал, я ощущал это как дом сумасшедших. И, наконец, немаловажный факт: раньше стоял вопрос так, что мы деремся за власть потому, что мы убеждены, что сможем что-то обеспечить стране. Теперь мы должны драться за то, чтобы здесь господствовал иностранный капитал, который нас приберет к рукам раньше, чем даст нам власть. Что означала директива о согласовании вредительства с иностранными кругами? Эта директива означала для меня совершенно простую вещь, понятную для меня, как для политического организатора, что в нашу организацию вклинивается резидентура иностранных держав, организация становится прямой экспозитурой иностранных разведок. Мы перестали быть в малейшей мере хозяевами своих шагов. Вышинский: Что вы решили? Радек: Первый ход это было итти в ЦК партии сделать заявление, назвать всех лиц. Я на это не пошел. Не я пошел в ГПУ, а за мной пришло ГПУ. Вышинский: Ответ красноречивый! Радек: Ответ грустный. Вышинский: В 1934 году вы были за поражение? Радек: Я считал поражение неизбежным. Вышинский: Были ли вы за поражение? Радек: Если бы мог отвратить поражение, то был бы против него. [c.63] Вышинский: Вы считаете, что вы не могли отвратить его? Радек: Я считал его неизбежным фактом. Вышинский: Вы неправильно отвечаете на мой вопрос. Вы приняли все установки Троцкого, которые были вам даны в 1934 году? Радек: Я принимал все установки Троцкого в 1934 году. Вышинский: Была ли там установка на поражение? Радек: Да, это была установка на поражение. Вышинский: Вы ее приняли? Радек: Принял. Вышинский: Значит, раз вы ее приняли, вы были за поражение? Радек: С точки зрения… Вышинский: Вы шли к поражению? Радек: Да, понятно. Вышинский: Значит, вы были за поражение? Радек: Понятно, раз да, – значит шел. Вышинский: В 1934 году вы считали поражение неизбежным. В силу чего? Радек: Считал, что страна не сумеет защищаться. Вышинский: Значит, вы считали, что она слаба? Радек: Да. Вышинский: Значит, вы исходили из слабости страны? Радек: Да. Вышинский: Значит, исходя из предполагаемой слабости страны, вы принимали поражение? Радек: Считал неизбежным, принял. Вышинский: А в 1935 году видели, что страна сильна и это не оправдается? Радек: Что поражение не не оправдывается, а что его не будет, что это нереальная программа, поэтому я был против программы, которая базируется на нереальных основах. Вышинский: Потому, что это было нереально, поэтому вы были против? Радек: О других мотивах не буду говорить. Вышинский: Правильно ли, что вы были в 1935 году против программы поражения потому, что считали ее нереальной? Радек: Да. Вышинский: Значит, в 1934 году вы считали реальной и были за это, а в 1935 году считали нереальной и были против? Радек: Да. Вышинский: Вы говорили, что такая постановка вопроса, которая была дана Троцким в декабре 1935 года в разговоре с Пятаковым и письме, означала предложение об измене родине? Радек: Да. Вышинский: Вы признаете, что факт беседы с господином ..... в ноябре 1934 года – это есть измена родине? Радек: Я сознавал это в момент разговора и квалифицирую это теперь, как и тогда. Вышинский: Как измену? Радек: Да. [c.64] Вышинский: Вы подтверждаете свои показания о том, что вы сказали господину ...... что ожидать уступок от нынешнего правительства – дело бесполезное? Радек: Таков был смысл моего показания. Вышинский: Подтверждаете? Радек: Да. Вышинский: И что ..... правительство может рассчитывать на уступки “реальных политиков” в СССР? Радек: Да. Вышинский: Вы сказали господину ...... что блок может пойти на эти уступки? Радек: Да, мы подтвердили мандат Троцкого на переговоры о том, в чем эти уступки должны были заключаться. Вышинский: Я вас спрашиваю, вы обещали от имени блока господину ..... эти реальные уступки или нет? Радек: Да. Вышинский: Это измена? Радек: Да. Вышинский: Вас спрашивали на допросах после ареста – виновны ли вы перед партией и Советским государством. Что на это вы отвечали? Радек: Я отвечал, что нет. Вышинский: Спрашивали ли вас о связи с другими участниками террористической группы? Что вы отвечали? Радек: Отрицал. Вышинский: Это было 22 сентября 1936 года? Радек: Да. Вышинский: Вас поставили на очную ставку с Сокольниковым? Радек: Да. Вышинский: Сокольников изобличал вас? Радек: Да. Вышинский: А вы? Радек: Все отрицал от начала до конца. Вышинский: Сколько месяцев вы отрицали? Радек: Около трех месяцев. Вышинский: Чем можно доказать, что действительно после получения в декабре 1935 года письма от Троцкого и после разговора с Пятаковым вы не приняли тех установок, которые целиком и безоговорочно до того принимали? Есть у вас такие факты? Радек: Нет. Вышинский: У меня вопросов больше нет. Объявляется перерыв до 6 часов вечера. [c.65]
Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала указанного издания. Процесс антисоветского троцкистского центра (23–30 января 1937 года).– М.: НКЮ Союза ССР; Юридическое издательство, 1937. – 258 с. Электронная версия книги перепечатывается с сайта Библиотека Михаила Грачева http://grachev62.narod.ru Далее читайте:Иосиф Сталин (собрание биографий и иллюстраций). Троцкий Лев Давидович (1879-1940), революционер: меньшевик, большевик. Деяния Иосифа Сталина в речах, статьях и письмах (хронологическая таблица с гиперссылками на документы 16-титомного собрания сочинений). Весь мир в 1937 году (хронологическая таблица). Россия в 30-е годы (хронологическая таблица). Стенограмма Бухаринско-троцкистского процесса (завершился 12 марта 1938 г.).
|
|
ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
|
ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
Радек: Во время партийной борьбы в 1923 году я примкнули троцкистской оппозиции, принадлежал к ней и ее руководству до момента ссылки в январе 1928 года. В ссылке оставался на позиции Троцкого до момента подачи заявления в ЦК ВКП(б) в июле 1929 года. Все это время я принадлежал к политическому центру троцкистской организации.