Ясинский Иероним Иеронимович

1850-1931

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ХРОНОС:

Родственные проекты:

Иероним Иеронимович Ясинский

И.И. Ясинский. Начало 1890-х годов.

[АВТОБИОГРАФИЯ 1929 ГОДА]

Записан по метрике: родился в Харькове 18 апреля 1850 года. На самом деле в деревне Соколове Харьковской губернии, и матерью моей была девица Ольга Максимовна Белинская 17 лет, а отца лично не знал; вскоре на ней женился, по рекомендации генерала-губернатора, его чиновник, из польских выходцев, скомпрометированных за мятеж 31 года, — Иер[оним] Иер[онимович] Ясинский и стал моим привенчанным отцом. Крещен я был в Харькове. Уехал из Харькова с матерью и названным отцом в Черниговщину, и о Харькове сохранилось только воспоминание как об улице, на которую можно смотреть, сидя на руках у няньки и видеть там шарманку с пляшущей на ней обезьяной в красном платке. Осталась в памяти еще дорога. Надрываюсь от крика, защипанный отцом, а он носит меня по комнате; над головой моей болтается огромный медный паук со множеством ног. Мать, когда я напоминал ей об этом крике моем — было мне всего не больше двух лет, — говорила мне, что она была очень больна, лежала в «уксусе» на диване, а было это на постоялом дворе в городе Мглине. Первые месяцы я жил в деревне Подбелове: прошел еще год. Тут за время до Клинцов память снова воскресает у меня, и я бы мог многое рассказать из этого прошлого. Уже не было перерывов, моменты сцепляются в часы, и личность ребенка перепрыгивает через пропасти забывчивости изо дня в день. Отец с матерью и со мной уезжали в Чернигов и брали в театр. Я видел «Гамлета», и это провинциальное представление оставило у меня впечатление на всю жизнь. Быть может, и актеры были тогда хорошие, декорации переменялись быстро, еще быстрее лицедеи убивали друг друга, ярко горела луна на театральном небе. Аристократическое происхождение (или полуаристократическое) мамаши и необычайная светскость отца скоро доставили ему в уезде так называемые связи и приятные знакомства. К огорчению матери, он стал близок с одной красивой и богатой помещицей-княгиней. Я помню ее, нарядную и властную; меня к ней возили. Гостить приходилось в имении Брешковских и Старосельских, где меня барышни затащили в сарай и выпороли ради развлечения. Одним словом, и в гостях, и в особенности дома я долго не мог защитить себя, и, может, на все будущее повлияла на меня эта проклятая крепостная «дральная» практика и наложила на мой характер печать робости и уступчивости.

Когда после Клинцов и Лотоков мы очутились в местечке Почепе и крестьяне, уже освобожденные, находились на положении временнообязанных, управляющий имением графа Клейнмихеля Нейман скрывал от них содержание манифеста и положение об устройстве крестьян, получивших свободу. Нейман был знакомый отца, а его жена дружила с моей мамашей. Отец выписывал журналы — между прочим «Современник». В «Современнике» печатались и обсуждались распоряжения правительства и между прочим все, что касались крестьян. Я обо всем, волнующем народ, докладывал цыгану Филиппу, а Филипп своим знакомым; и наконец крестьяне и рабочие из «экономии», где начальствовал Нейман, обратились через цыгана Филиппа ко мне (мне было 11 лет) дать им почитать, что пишут в столице о крестьянах. На другой день утром я отправился на съезжую, где собирались крестьяне, чуть свет и прочитал им «знаменитый манифест». А уже в воздухе носились призраки недовольства, и пахло крестьянским мятежом. Стоны наказываемых крестьян, которых порол Нейман, не утихали. Даже пришли войска в местечко под начальством братьев Рубцов, офицеров любезных, ловких, жестоких, которые бывали у нас. Пока делать им было нечего, и они ожидали бунта.

Когда пишешь автобиографию в восемьдесят лет, как сделал это писатель Иероним Ясинский, то самое время задуматься не только над итогами всего проделанного за долгую жизнь, но и о благоустройстве своего нынешнего ежедневного быта. Дом-интернат для престарелых в СПб как раз создан и существует с этой целью - обеспечить комфортное спокойное бытиё. Здесь точно знают ответ на вопрос Беспалого из нашумевшей в своё время рок-оперы: "Долгая старость - это награда или расплата?".

В то утро, как я читал манифест и «Современник» на съезжей, Рубцы сидели у нас в ожидании завтрака, на который были приглашены отцом. Кажется, завтрак удался на славу и приходил к концу, когда влетел в комнату разъяренный, обыкновенно очень спокойный и сдержанный, Нейман и, брызжа слюной, стал жаловаться отцу на меня.

— Ваш сын, мальчишка и ничего не понимающий, которого надо очень и очень исправлять, бунтует моих мужиков. Он на съезжей и читает им манифест, и чтение сопровождает возмутительными пояснениями... я приказал его схватить и немедленно доставить к вам для наказания... Ему мало сто розог, и я этого не оставлю так, я сейчас сообщу по телеграфу графам Александру и Борису...

(Впрочем, не помню графских имен.) Это были сыновья того Клейнмихеля, который строил Николаевскую дорогу. В ответ отец при виде гайдука, привезшего меня связанным, по распоряжению Неймана, обратился ко мне:

— Предатель! Что ты наделал? Для тебя готово двадцать пучков розог! Вечная дружба с холопами, попугай! Нечестный мальчик! Иуда! Хам, мужичье отродье! Толковать императорский манифест! Бунтовать народ! Драть! Драть! Драть!

— Драть! — солидно повторили оба офицера.

— И мне за тебя влетит, послана телеграмма! — сказал отец с тоскою.

— В Петербург! — пояснил Нейман.

Я молчал. Сестра Катя, с которой у меня дружба не прекращалась, десятилетняя малютка, выскочила из-за стола и таким голосом, который уже нельзя было наблюдать в то время даже среди взрослых дам, когда они были чем-нибудь возмущены, начала, размахивая рукой:

— Нет, я не позволю, никто не позволит его драть! За что? За то, что он прочитал царский указ, а этот графский управляющий скрывал указ от крестьян? Брат поступил хорошо, и я с ним сделала бы то же самое, как христианская мученица... И если вы нас тронете пальцем, мы станем мучениками. — Слезы хлынули у ней, мешая словам договорить все до конца... — Сами мужики выдерут вас за то, что вы деретесь... мучители! — захлебнулась она.

Отец быстро поднялся. Никогда я еще не видал его таким бледным, призрачным, страшным. Нейман высоко поднял плечи и зажал между коленками обе ладони. Офицеры забарабанили по пустым тарелкам ножами. Прислуга попряталась; в воздухе стало тесно, от каких-то слетавшихся, со всех сторон мира, привидений. Как повела себя мать — я не смотрел на нее. Сделал усилие разорвать бечевки на плечах, призвавши мысленно тень разбойника Лукина. С каким бы яростным упоением бросился я на проклятого Неймана, если бы я действительно был мужиком и уже свободен!..

...И как это случилось?

Вдруг внезапно, словно с неба, появились пучки розог, не таких, которые нам давно знакомы, а толстых, мокрых, длинных, солдатских! И кто же их подал? Мой друг и вдохновитель, единомышленник, старый кучер наш, цыган Филипп.

Рассказывать дальше нечего. Меня и Катю пороли до вечера. Участие приняли офицеры. Считали пульс у меня и у Кати.

Я сделался «убоищем», а бедная Катя стала умолять о прощении. Шестнадцати лет вышла замуж.

Это было первое мое политическое выступление, в котором не было ни зерна преступности, но и первое и на самом деле последнее физическое наказание, если не считать еще других порок домашнего характера, [которые] окончательно поссорили меня с родителями и экономически, и морально.

Четырнадцати лет поступивши в гимназию сначала в первую киевскую, потом в нежинскую лицейскую и, наконец, в черниговскую, я добывал себе средства на жизнь и на приобретение книг уроками по три и по пять рублей с ученика. Хватало. Иногда приезжала мать и тихонько всовывала мне несколько рублей или золотую монету. Тогда же в Нежине она рассказала мне, как она должна была выйти замуж за Иер[онима] Иер[онимовича], но о виновнике моего появления на свет умолчала. Унесла тайну с собой в могилу. Знала наизусть стихи Лермонтова, плакала над «Демоном», но вообще была обыкновенная женщина того времени.

Я поступил в Киевский университет. Был естественником и медиком. Двадцати лет начал писать газетные и журнальные статьи. Был редактором губ[ернского] зем[ского] сборника в Чернигове, редактором «Киевского телеграфа», вскоре запрещенного по высочайшему повелению, писал стихи у Я.П. Полонского и А.Н. Майкова, участвовал в научном журнале «Знание». С 1878 года был фактическим редактором тамошнего журнала «Слово» вместе с профессором Коропчевским. В этом издании, которое было первым марксистским журналом, благодаря участию привлеченного мною к сотрудничеству Н.И. Зибера, я напечатал в январской книжке 1880 г. рассказ «На чистоту», из-за которого «Слово» получило предостережение. Через год я, Коропчевский и Антонович редактировали журнал «Новое обозрение». В нем сотрудничал, составляя литературные рецензии, Кибальчич, вскоре казненный в апреле за 1 марта, а журнал был издателем Базилевским приостановлен. Несколько лет подряд как Максим Белинский (это имя деда по матери, а присвоенною мне фамилиею Ясинский я подписывал научные статьи, которых было множество) [печатался] в «Отечественных записках», ласково принятый М.Е. Салтыковым (Щедриным). Кроме того, когда «Отечественные записки» были закрыты по высочайшему повелению, я писал во многих других изданиях и издавал книжки со своими стихами и сочинениями, был приглашен редактором второго издания «Биржевых ведомостей», где, подписывая ежедневные заметки в течение пятнадцати лет псевдонимом Независимый, способствовал превращению этого сначала ничтожного листка в орган с 200 тысяч подписчиков, благодаря распространению в крестьянской массе, которую я всячески защищал, и был поэтому 18 раз под судом.

Пробовал я издавать и свои журналы и могу сказать, они, несмотря на расхождение мое с консервативными и народовольческими, с другой стороны, партиями, имели успех, но, благодаря издательскому нашему плану как можно красивее издавать, на возможно лучшей бумаге, с печатанием картин за границей, с большой оплатою сотрудников и художников и при ничтожной подписной плате (1 рубль и 3 рубля) в год, издательство несло только убытки. Началась война, и дело было ликвидировано.

В октябрьскую революцию тов. Луначарский, от имени совета крестьянских рабочих депутатов, в печатном обращении ко мне в «Известиях» пригласил меня принять участие в строительстве новой нашей государственности.

С тех пор я непрерывно до последнего времени работаю по мере своих сил и способности в СССР. Был редактором, библиотекарем, лектором, был штатным преподавателем в Комсофлоте, при Военно-морской академии, сотрудничал в ряде современных журналов и газет и в настоящее время живу, как инвалид, в Доме Книги старым вдовцом, в полном одиночестве накануне рокового дня, когда мне первого мая этого года стукнет восьмидесятый год.

Цитируется по изд.: Ясинский И.И. Роман моей жизни. Книга воспоминаний. Том II. М., 2010, с. 173-177.

Вернуться на главную страницу И.И. Ясинского

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

> НА ГЛАВНУЮ > БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ > УКАЗАТЕЛЬ Я >